Инесса Ципоркина - Личный демон. Книга 2

• Название: Личный демон. Книга 2
• Автор: Инесса Ципоркина
• Жанр: Ужасы и Мистика

Вторая книга истории, начавшейся пожаром в доме самой обыкновенной женщины по имени Катя. Однако, пройдя через все круги своего внутреннего ада, Катерина узнает: не такая уж она серая и неприметная, какой себе казалась. К счастью или к сожалению? На этот вопрос Катерина ответить не в силах. Пока.

---

За Китти, отдавшую свою жизнь задешево, лишь бы отвлечь убийц от полуживой, истерзанной Кэт. За мою непутевую сестренку Китти.

Заполошный вороний грай заставляет Саграду открыть глаза и приподняться на локте, вглядываясь в мужские силуэты в море переливов розового, сиреневого, лилового. Вот они у самого горизонта — и через минуту уже здесь, лицом к лицу со старыми богинями.

Люцифер и Велиал не произносят ни слова, Макошь, Омесиуатль и Лясирен также безмолвствуют. Тишина густеет, настаивается, точно аромат в крохотной комнате с закрытыми окнами и накрепко запертыми дверьми.

— С ним ты спала? — наконец, нарушает молчание Омесиуатль, кивком головы указывая на князя ада.

— С ним, — лениво кивает Кэт.

— Отдай мне твоего ребенка! — требует создательница всего сущего.

— Ты ЭТОГО хочешь? — уточняет владыка преисподней. — А взамен ты отдашь мне мою Священную Шлюху?

— Да! — хрипло, будто у нее горло перехватило от желания, отвечает Омесиуатль.

— Хорошо. Возьми, — отвечает Люцифер, щелкает пальцами — и к ногам богини падает ошарашенная Ребекка, одержимая дочь сумасшедшего брухо. Троица старых божеств глядит на Рибку с презрительным изумлением. — ЭТО — мой ребенок. Тело, конечно, чужое, но внутри — Мурмур, мое дитя, герцог ада. Я не самый многодетный отец на свете. Уж простите старого бесплодного дьявола, прекрасные дамы.

Омесиуатль, пригнув голову на странно удлинившейся шее, вперяет ненавидящий взгляд в лицо Пута дель Дьябло.

— Спала-то я с ним, — усмехается та. — А дочку родила не ему.

— Эби — МОЙ ребенок, — с ласковым злорадством подтверждает Агриэль, демон разврата, дух небытия.

— Шлюха… — с восхищением качает головой Лясирен, откровенно любуясь Кэт.

— Ну да, — соглашается Саграда. — Я — шлюха.

И поднимается с примятой травы:

— Ну что, мужья мои? Возвращаемся?

Люцифер, пряча улыбку в бороде, поворачивает к замку. А Белиал, оглядев богинь и лежащую у их ног Ребекку, шлет пылающей от злобы обнаженной Омесиуатль жаркий воздушный поцелуй.

Глава 14 День без гнева

Ну что, девочка моя, ты наконец-то угомонила свои тикающие биологические часы? — спрашивает себя Катя. Перемерив полдюжины масок, рассмотрев через них полсотни вечных истин, убедилась, что все они — не вечные и даже не настоящие. Узнала, что в каждом желании твоем есть изъян, выворачивающий его — и тебя — наизнанку, зонами уязвимости наружу. Поверила искушением нравственность и осознала: несть ни нравственности, ни искушения непобедимых. И все в руце неведомо чьей, опускающейся на мир про́клятых, на заповедник богов, на подсознание человеческое смертной тенью, тьмой, сотканной из призраков, тьмой, которую каждый из нас пересекает в одиночку. Ты дошла, Саграда. Ты. Дошла.

А теперь просыпайся под тягучий, басовитый хорал Dies irae.[146]

Помнишь, как басили на хорах лучшие голоса Ватикана, проникнутые фальшивой, снисходительной мольбой:

— Mors stupebit et natura,
Cum resurget creatura,
judicanti responsura.
Liber scriptus proferetur,
in quo totum continetur,
unde mundus judicetur…[147]

И как ты сдерживала улыбку — звериный оскал, натягивающий губы на зубах — при мысли о том, насколько близко всё: день гнева, восстание твари, ответ не только за дела, но и за намерения, которые всегда сквернее дел. Lacrimosa dies, день плача и расплаты, приближался с каждым мигом пребывания папессы Иоанны на Святом Престоле. А почему, кстати? Что плохого ты делала в бытность свою понтификом? Отчего ты, а не какая-нибудь семейка Борха-Борджа, превратила этот день в не пустую угрозу, в отчетливую тень, накрывающую горизонт?

Да оттого, что ангелы вострубили день гнева, а не суда, усмехаясь, отвечает себе Катерина. День гнева для рабов, не ведающих хозяйских путей и не имеющих надежды на справедливость. Все, что мог срединный мир, мир людей — съежиться, царапая в ужасе лицо и завывая:

— Quid sum miser tunc dicturus,
quem patronum rogaturus,
cum vix justus sit securus?[148]

Существует ли лучший повод разгневаться, чем беременная женщина-антихрист во главе церкви, чем неверно произнесенное заклятие вызова, чем нарушение ритуала, давным-давно утратившего смысл? Рай использовал тебя, Катя, чтобы вызвать у господа приступ гнева, чтобы привлечь его внимание — хотя бы ценой человечества. Однако небесам, похоже, не удалось. Иначе некуда было бы и возвращаться.

И может быть, когда-нибудь дважды (или многажды) рожденная Анунит воплотит в жизнь древнюю родительскую страшилку «Вот я сейчас возьму ремень и напорю тебя по заднице за все твои фокусы!» Только уже по воле не столько царствия небесного или геенны огненной. К ней, к Катиной дочери, Деннице-младшей, тянутся руки старых богов, уставших от самовластия человека. Род людской — заноза в каждой божественной заднице. Поэтому то, что притворяется судом, на деле — всего лишь вспышка ярости. Оттого-то Катерине не кажется искренним густое, словно мед, покаяние:

— Lacrimosa dies illa,
qua resurget ex favilla
judicandus homo reus.[149]

— Хватит нудить! — тянет над ухом знакомый, обволакивающий, ласкающий голос. Катя уже и не надеялась услышать его наяву. Здесь, в повседневности, ему не место. — Ничего покруче не нашлось, а, диджей эдемский?

— Покруче? Это можно, — снисходительно соглашается тот, чей тембр похож на горячий мед, текущий по лезвию ножа. И выдыхает не человеческим горлом, но воем ветра и ревом огня:

— Liber scriptus,
liber proferetur,
in quo totum continetur.
Liber scriptus,
liber proferetur,
unde mundus judicetur…[150]

— May the flame of angels, — подхватывает Люцифер, потому что это они с Уриилом, два неземных придурка, решили спеть Reign Of Terror, арию нескончаемой оперы.[151]

И вот они уже вдвоем орут, молотя, похоже, по кухонному столу и перевернутым кастрюлям:

— Clash your hordes of demons,
Stop your resurrection,
Burn your fallen soul![152]

После чего с воодушевлением подвывают:

— Libera-a-a-a no-o-o-os![153] — и ржут, как кони, вместе с остальной гоп-компанием, о существовании которой Катерина успела забыть, пока была Священной Шлюхой.

Бывшая Саграда с трудом переползает на край кровати. Она в большой комнате, в которой не живет с тех пор, как старенький компьютер выплюнул в потолок клуб огня и всё вокруг стало зыбким, ненадежным, непредсказуемым. Когда Катя вернулась из больницы, ее вещи перенесли в маленькую комнату, где болящая мать семейства скрыла свои увечья от глаз людских. А тем временем резко повзрослевший сын и незваный гость пытались превратить пепелище в дом, милый дом. И смирились с тем, что она, хозяйка, теперь всегда в стороне, погруженная в себя и безучастная.

Так почему она лежит в большой комнате, на широкой кровати, подозрительно похожей на ту, на которой Саграда родила Денницу и умерла от кровотечения, беспомощная и бесполезная?

За ответом придется отправиться в путешествие — аж до самой кухни. Цепляясь за косяки, подволакивая ослабевшие, странно худые ноги, пройти из комнаты в коридор. Миновать коридор. Зажмурившись от напряжения, встать в дверях кухни. Открыть глаза. Обвести ее взглядом — родную, надоевшую, крохотную. Рассмотреть поочередно лица и морды — кошачьи, драконьи, ангельские. Снова закрыть глаза и застонать протяжно, не то от тоски, не то от облегчения.

— Жива? Жива-а-а… — удовлетворенно замечает кто-то — кажется, Сабнак, демон гнилья, угодивший в нганга по Катиной вине — или милости?

— Тайгерм! Что. Ты. С нею. Сделал?! — фырчит Наама.

— Да ничего особенного, — оправдывается Люцифер (Люцифер? Оправдывается?), — всего лишь показал ей себя. У людей много зеркал, в которых они себя видят: пороки, преступления, войны, любовь. Но главное — дети.

— Как… дети? — изумляется мать обмана. — Витя! Витя, поди сюда!

Открыть глаза. Сын. Забытый в ходе всех этих мистических трипов. В нелепом, но отчего-то привычном облике гигантской шипастой рептилии. Мой мальчик, еще вчера казавшийся таким неуемным, готовым срываться по любому поводу, настаивать и доказывать.

За то время, пока Катерина проходила полосу препятствий для душ, Витька как будто… возмужал. Теперь это осторожный, наблюдательный, расчетливый — если не сказать хитрый — мальчик. Впрочем, и не мальчик уже. Дракон, познавший, чем оборачиваются его желания. Похоже, и ему довелось увидеть себя — в каком-нибудь из зеркал, упомянутых Денницей.

— Ты о нем говоришь? — не унимается Наама. — О Вите? Что ты молчишь, Тайгерм?

И внезапно приходит понимание: вот она, любящая бабушка, которой у Кати никогда не было! Сейчас она станет щупать дракону лоб, спрашивать, когда он ел в последний раз, ругать Катерину за то, что та плохо выглядит и явно не следит за своим здоровьем, ворчать на князя ада, что он совсем заморил свою Священную Шлюху, на ней же, бедняжке, лица нет, ох уж эти мужчины, им бы только работу работать и умри все живое…