Алексей Филиппов - Плач Агриопы

• Название: Плач Агриопы
• Автор: Алексей Филиппов
• Жанр: Ужасы и Мистика

Все события далекого прошлого и настоящего являются отражением извечной битвы между силами Света и Тьмы. Средневековая бубонная чума, против которой не помогают ни крестное знамение, ни алхимические таинства, обретает черты охватившей Москву пандемии: так называемого Босфорского гриппа, от которого не спасают все достижения современной медицины. Стабильное общество потребления оказывается радужной пленкой на воде. 8-летняя дочь главного героя становится жертвой неизвестного вируса, и, не верящий ни в какую дьявольщину человек эпохи Интернета, ипотеки и фастфуда, начинает цепляться за все, что лежит за пределами здравого смысла — лишь бы спасти свою единственную девочку от страданий и смерти. Его задача — выявить носителей древнего сакрального знания: Инквизитора, Деву, Стрелка и Алхимика — и сколотить из них команду чумоборцев. Никому не известный электрик, знаменитый врач-вирусолог, разведчик ГРУ в отставке и живущая в сектантском «граде» староверка становятся заложниками вселившихся в них личностей, теряя при этом свое современное «я» и начиная разговаривать на языке Овидия, Данте и протопопа Аввакума. Где-то в огромном мегаполисе живет, может быть, пьет в «Макдональдсе» кофе, может быть, заседает в Государственной Думе, Иной — мужчина или женщина, в которых воплотилась Чума.

---

- Что значит — научился? — управдом слегка опешил. — К нему вернулась память, а значит, и речь?

- Увы, нет, — Ищенко развёл руками. — Понимаю, как трудно вам будет поверить в то, что я сейчас расскажу, — мне и самому долго в это не верилось, я даже подозревал, что профессор разыгрывает нас с какой-то непонятной целью…В общем, если не злоупотреблять профессиональной терминологией, господин Струве превратился в младенца, который на наших глазах учится говорить. При этом младенец — вундеркинд, полиглот: осваивает в день по несколько сотен новых для него слов. Ещё вчера он знал только ряд существительных и глаголов, а сегодня уже связывает их в простейшие фразы. Тем не менее, речь профессора — чрезвычайно замедлена, отрывочна. Если не знать о его прогрессе в деле освоения русского языка, может показаться, что он — заторможен и неполноценен. Теперь понимаете, почему у вас будет повод изумиться, когда вы встретитесь со Струве?

- Понимаю, — подтвердил Павел, сильно сбитый с толку откровенностью Ищенко.

- Тогда давайте поднимемся в комнату профессора.

- Вы хотите сказать — в палату? — управдом допил коньяк; в голове царил такой кавардак, что пятьдесят грамм спиртного едва ли могли серьёзно ухудшить картину.

- Мы предпочитаем называть палаты — комнатами, — пояснил Ищенко. — Да, собственно, они и походят скорее на номера приличного отеля, чем на палаты наших муниципальных больниц. Буйные у нас бывают редко, а в отношении остальных… эээ… гостей у нас действует только одно ограничение: никаких острых и тяжёлых предметов в комнате!

Доктор резво вскочил на ноги, промчался по холлу и засеменил вверх по лестнице так быстро, что Павел едва поспевал за ним, даже перепрыгивая через каждую вторую ступеньку. Впрочем, на бегу он успел заметить, что под лестницей спряталась небольшая, стеклянная будка охраны, не заметная от входа. Видимо, контроль тут всё-таки осуществлялся, — негласный, как выразился Ищенко, — и пустынность клиники была мнимой.

Провожатый взлетел на третий этаж, управдом, запыхавшись, догнал его через несколько мгновений. Дальнейший путь лежал в самый конец коридора. Павел отметил, что эта часть клиники оформлена скромней. Кроме высоких потолков и небольших резных рельефов над притолоками дверей здесь ничто не свидетельствовало об историческом прошлом здания. Двери были выкрашены белой краской, на полу лежал паркет, на стенах крепились круглые типовые плафоны, под которыми прятались типовые энергосберегающие лампы.

У двери с номером 12 Ищенко остановился. Деликатно постучался. Дверь немедленно распахнулась, и за ней обнаружилась девушка лет двадцати, в медицинской шапочке и халате.

- Алексей Леонидович, — девушка засмущалась при виде Ищенко, — зачем же вы сами?.. Я же для вас отчёт ещё два часа назад передавала. Неужели не получили? — На Павла она не взглянула.

- Получил, но ещё не читал, — буркнул доктор не вполне радушно. Видимо, с подчинёнными Ищенко не церемонился. — Мы по другому делу, Наташа. Наш гость уже проснулся?

- Да. — Девушка, — должно быть, медсестра, — быстро кивнула.

- Тогда мы войдём. Включи визуальный контроль и будь наготове.

Павел огляделся.

Когда он переступал порог комнаты номер двенадцать, рассчитывал, по наивности, встретить сразу за дверью Струве. Разумеется, до таких вольностей не дошла даже необыкновенная клиника Ищенко. Перед собственно палатой (или комнатой, или гостиничным номером — кому как больше нравилось) располагался своего рода предбанник — крохотная комнатушка, в которой несла дежурство медсестра. Помимо входной, в предбаннике имелась ещё одна дверь — массивная, металлическая, с огромным «глазком», напоминавшим скорее небольшой иллюминатор подводной лодки. Несомненно, за этой дверью и располагалась благоустроенная индивидуальная палата Струве. Управдом надеялся, там свободного места — побольше. В предбаннике он еле разместился: тот явно не был рассчитан на троих. Почти всё помещение занимал белый стол со скруглёнными углами, выполненный из прочного пластика. Над столом нависало сложное электронное устройство — что-то вроде коммуникатора, с встроенным экраном и многочисленными разноцветными кнопками. Застенчивая Наташа, услышав распоряжение Ищенко, принялась давить на кнопки, и маленький экран, до того мёртвый, немедленно ожил.

Щёлкнул автоматический замок, запирая входную дверь. Щёлкнули два других, отпирая дверь камеры-комнаты-палаты.

Психиатр потянул железную махину на себя; та со скрипом распахнулась. Ищенко — широким жестом — пригласил Павла войти.

И управдом шагнул навстречу удивлению.

Кровавое зарево освещало город, обращаемый в руины. Мраморные боги и богини, некогда венчавшие древний храм, падали на землю, как колосья под серпом косаря. Лошади и люди, карие и с сединой, обёрнутые в ткани и нагие, юные и лишившиеся сил, — все были малы и хрупки, все были смертны, все были урожаем.

«Последний день Помпеи», Карл Брюллов, оригинал — в Питере, в Русском музее», — Вспомнил Павел. Отличная репродукция. Странный выбор для умиротворения больной психики.

Место заточения Струве было похоже на гостиную провинциального дворянина. Тяжёлые гардины на зарешёченных окнах. Широкая кровать с высоким изголовьем. И, в странном контрасте с этой антикварной роскошью, дешёвый модульный стол из ИКЕА. Павел не мог отделаться от подозрения, что в кровати и гардинах гнездятся сотни мелких насекомых. Конечно, это было не так. Комната выглядела вполне ухоженной. Вот только, на месте Струве, Павел бы не ощущал себя в ней гостем, а уж, тем более, хозяином.

- Нет сюда! Нет ходить прямо! — Оглушил вопль.

Жильца, маленького и жалкого на фоне всей этой сумбурной роскоши, управдом заметил не сразу. Струве же, похоже, ужаснуло появление нежданных визитёров. Он спрятался за гардину и сейчас казался моськой, заливисто облаивавшей грабителей.

- Что с вами, профессор? — Мягким баритоном пропел Ищенко. — Вы меня не узнали? Посмотрите, кого я привёл. Это Павел Глухов. Вы с ним встречались совсем недавно.

- Нет ходить! Нет бить! Страх! — вновь, во всё горло, выкрикнул Струве.

Павел почувствовал жалость. Он едва узнавал высокого статного Струве в том сгорбившемся сморчке, который тявкал из-за портьеры. Видимо, политика клиники запрещала одевать пациентов в больничные пижамы, потому на бывшем эпидемиологе красовалось что-то вроде толстовки, с двумя рядами пуговиц, нашитых наискось, от каждого плеча — до пояса. Наверное, вся передняя часть одеяния, при необходимости, отстёгивалась без особого труда. Штаны, надетые на Струве, тоже были «с претензией»: этакие короткие бриджи, чей фасон мог считаться модным и даже молодёжным. На дрожавшем от страха человеке, который сильно постарел за те несколько дней, что прошли со дня его дежурства в Домодедово, всё это выглядело нелепо. Струве походил не то на шеф-повара заштатного ресторана, не то на огородное пугало.

- Поговорите с ним, — приказал Павлу Ищенко. — О чём-нибудь, что могло бы иметь для него значение.

- Профессор, вы помните мою дочь? Её зовут Татьяна. Вы измеряли у неё температуру в аэропорту. — Послушно проговорил Павел. Он был почти уверен, что явился в клинику напрасно. Что бы ни произошло с маститым эпидемиологом, — постарались ли тут демоны, или зарвавшиеся хулиганы, слишком сильно настучавшие профессору по голове, — помочь Струве — невозможно. И уж тем более невозможно заставить его охотиться на чуму, как мечталось Людвигу. — Моя дочь, Татьяна. Вы сказали, у неё ангина, и были не правы! — управдом сам не понял, как у него вырвалось это обвинение. Но, вместо того чтобы загладить промах, он вдруг вытащил из кармана фото Еленки с Татьянкой, и, держа его перед собой, на манер щита, устремился к Струве.

- Нет здесь! Шаг там назад! Ааа! — Причитания сумасшедшего сменились животным визгом. Казалось, визжит щенок, на которого наехал автомобиль.

Струве свалился на пол, изо всех сил дёрнул на себя портьеру и сорвал её. Зарылся в полотнище с головой; начал, невидимый, колотиться об пол, попутно выбивая из тяжёлой ткани тучи пыли.

- Назад! — Ищенко, словно заполошенный заяц, бросился под ноги Павлу. — Наташа, сюда! Успокоительное! — Выкрикнул он новый приказ.

Павел, потрясённый, отступил к двери и наблюдал, как психиатр принимает из дрожавших рук девушки тонкий шприц и пытается пробиться к Струве через складки портьеры.

- Наташа, помогите! — Ищенко был зол, очень зол, и его подчинённая понимала это. Она попыталась утихомирить Струве, склонившись над ним и заключив в своего рода объятия, но тот подкатился ей под ноги и чуть не сбил. Девушка отпрыгнула, вскрикнув.

Павел не выдержал.

В два широких пружинящих шага он достиг места человечьей свалки. Упал, почти молитвенно, на колени, перед эпидемиологом. Поразился, как сильно портьера похожа на огромный кокон, в котором задыхается бабочка. И совершил захват.