Алексей Филиппов - Плач Агриопы

• Название: Плач Агриопы
• Автор: Алексей Филиппов
• Жанр: Ужасы и Мистика

Все события далекого прошлого и настоящего являются отражением извечной битвы между силами Света и Тьмы. Средневековая бубонная чума, против которой не помогают ни крестное знамение, ни алхимические таинства, обретает черты охватившей Москву пандемии: так называемого Босфорского гриппа, от которого не спасают все достижения современной медицины. Стабильное общество потребления оказывается радужной пленкой на воде. 8-летняя дочь главного героя становится жертвой неизвестного вируса, и, не верящий ни в какую дьявольщину человек эпохи Интернета, ипотеки и фастфуда, начинает цепляться за все, что лежит за пределами здравого смысла — лишь бы спасти свою единственную девочку от страданий и смерти. Его задача — выявить носителей древнего сакрального знания: Инквизитора, Деву, Стрелка и Алхимика — и сколотить из них команду чумоборцев. Никому не известный электрик, знаменитый врач-вирусолог, разведчик ГРУ в отставке и живущая в сектантском «граде» староверка становятся заложниками вселившихся в них личностей, теряя при этом свое современное «я» и начиная разговаривать на языке Овидия, Данте и протопопа Аввакума. Где-то в огромном мегаполисе живет, может быть, пьет в «Макдональдсе» кофе, может быть, заседает в Государственной Думе, Иной — мужчина или женщина, в которых воплотилась Чума.

---

Павел осторожно склонил голову. Так, чтобы полупоклон можно было принять и за согласие, и за раздумье. Но «охотник» не сомневался.

- Прав. Значит, и нам, как всем кержачским или московским, — или помирать, или своими силами спасаться. Ясно теперь, почему я за вас, как за соломинку ухватился? Когда мор приходит — во всё иначе верится. И чёрта своим носом унюхаешь, и бога не на иконе, а наяву, увидишь. А вдруг вас, как ангелов, сюда ради нас спустили? Вы где вертолёт-то взяли? В супермаркетах, на распродажах, таких не предлагают.

- Не знаю… Не помню… — Вопрос застал Павла врасплох. Он понимал, что ответ прозвучит нелепо — может, даже разрушит хрупкое доверие, возникшее между ним и «охотником», — но и лгать — не хотелось, — да и не придумывалось сходу никакой убедительной лжи.

- Ну-ну, — буркнул тот, кого называли Стасом. — Не помните — так не помните. Пришли мы. — Он зачем-то снял двустволку с плеча и дважды ударил прикладом по поваленному, замшелому древесному стволу — словно постучался в чужую дверь или, в качестве циркового шпрехшталмейстера, объявил номер.

Было ли чему здесь дивиться? Это как посмотреть!

Лес здесь не кончался и не уступал усилиям человека.

Из него — точней, из болотистой, в ягодах, почвы, из грибницы в ажурных поганках, — произрастало деревянное одноэтажное строение, никак не вязавшееся с цивилизацией. Оно не принадлежало миру мегаполисов, но оставалось чуждым и здешнему уединённому мирку. Тот источал дымы, смеялся женскими голосами и звенел на все лады железом и стеклом совсем невдалеке. Через широкие просветы между редкими деревьями можно было видеть целый выводок хлипких модульных домиков, свежие срубы капитальных изб, кукольные уличные баньки и сортиры. Кое-где посверкивали зеркальные панели солнечных батарей. Экопоселение представлялось не маленьким и прочно вросшим в землю. Но то строение, перед которым остановился «охотник», было иное. Старое. Составленное из тёмной, будто выпачканной в дёгте, древесины. Из толстенных сучковатых стволов. Оно не имело ни собственного света, ни голоса. Длинное, как деревянный амбар, и безыскусное, как барак, с узкими кривыми окнами, затянутыми целлофаном вместо стёкол, — оно удручало.

- Вот тут Лазарь и жил. — Будто поддавшись настроению ветхого несуразного дома, тихо и неприветливо проговорил «охотник». — Тут и похоронен, — хоть на холме, да всё равно в болоте. Так сам захотел.

- Это вы построили? Для него? — Задал Павел мучивший его вопрос.

- Нет, — Стас сплюнул, утёрся рукавом театральной рубахи. — Это до нас стояло. Тут раньше староверы жили. Века два этой рухляди. Но Лазарь говорил: она всех нас переживёт. Перестоит… Потому как — на костях, на крови. Чёрт его знает… может, и так.

- А кто он сам был — Лазарь? — Подал голос Третьяков. Он привалил тело девушки к высокому пеньку и дышал устало.

- Травник. — «Охотник» пожал плечами. — Нас всех лечил. Лучше любых антибиотиков. Он не из наших — уже тут жил, когда мы строиться стали.

- Здесь травы собирал? — От взгляда Павла не укрылось, что Третьяков выглядел насторожённым.

- Кое-что — здесь искал. Кое-что — всегда при нём было. Увидите… Сундуки у него… Банки-склянки… — Стас говорил о Лазаре неохотно. Было ясно: расспрашивать его — бесполезно, проще увидеть всё самому.

И за этим дело не стало. Не прошло и пяти минут, как Павел, поборов страх перед мрачным жилищем, ступил на вросшее в землю крыльцо. Дверь оказалась не заперта. В крохотных сенях гостей встретила чёрная жирная крыса. Она приподнялась на задние лапы и чуть согнулась в талии — словно вышколенный слуга в ожидании приказаний. Убежала из-под ног неохотно. Судя по обилию шариков крысиного помёта на лестничных ступенях и полу, в доме хватало её товарок.

Дом изнутри производил не лучшее впечатление, чем снаружи. Он был разделён на две равных части: слева от входной двери шли жилые комнаты, справа — что-то вроде сарая. Полы повсюду провалились, сохранившиеся половицы лежали неровно. Мебели почти не имелось. Внушала известное уважение, разве что, кровать — высокая, с железной спинкой, с продавленным пружинным матрасом. Она занимала одну из комнат целиком. Всё остальное пространство было уставлено разнообразной тарой для хранения немыслимых гербариев. Пучки трав, связки кореньев, грибов и даже чьих-то шкурок помещались в картонных коробках из-под обуви, фанерных ящиках для почтовых отправлений, трёхлитровых стеклянных банках, дешёвых пластмассовых вазах, цветочных горшках. И в сундуках. «Охотник» не зря их упомянул. Огромные кованые сундуки, попавшие сюда будто бы прямиком с музейных витрин, навевали мысли о Кощее Бессмертном, чахнувшем над златом, и о пиратах Карибского моря. Что же касается содержимого всех этих вместилищ — гербарии и прочий сухостой источали странные, иногда тошнотворные, а иногда и церковные, ароматы. Смесь их кружила голову.

Дом был уродлив. Но и болезненно притягателен, как притягательно чужое уродство.

Павел рыскал по здешним комнатам, едва различая краем уха, на пределе слышимости, как «ариец» — сухо и делово — ведёт переговоры с экопоселенцами. Он требовал горячей еды для всех, включая больную девушку. Хотел заполучить в своё распоряжение кофейник и керосиновую горелку. Настаивал на генераторе — хоть бензиновом, хоть на аккумуляторных батареях, заряда которых хватило бы на всю ночь. Похоже, торг у него вполне получался. Это было ясно по обиженным возгласам человека с травматом. Павел тем временем добрёл до последней из жилых комнат дома. Прямо в её окно проросла толстая ветка соседнего дерева. Управдом не знал его названия: что-то крючковатое и гладкокожее, но ничуть не похожее на добросердечную берёзку. Ветку бывший хозяин дома не удосужился отпилить. Теперь она, как скрюченная ревматоидная рука, придавливала к стене небольшой секретер. Павлу показалось — тот выглядел гораздо новее, чем прочая обстановка. Даже тёмная полировка, покрывавшая его, не растрескалась до конца.

Из трёх ящиков секретера два были пусты. Павел не смог бы с уверенностью сказать, что ожидал там обнаружить, но полная пустота его отчего-то огорчила. Крышку третьего ящика блокировала та самая зловредная ветка. Управдом попытался отодвинуть её, но ветка прилегала к секретеру плотно и почти не сгибалась — словно закаменела. Тогда Павел, обозлившись, ухватился за неё обеими руками и дёрнул на себя. Послышался треск. С излома брызнула зелёная жидкость, мало похожая на древесный сок. Израненная ветка словно бы плюнула в Павла ядом, и тот увернулся с большим трудом. Однако теперь третий ящик секретера открылся легко. Управдом с любопытством исследовал его. Удача! На дне лежала толстая кожаная папка. Павел немедленно завладел ею. Раскрыл. И вновь разочаровался.

Большую часть содержимого папки представляли собою пожелтевшие листы формата А4, исписанные мелким нечитаемым почерком. Многие были залиты чем-то, — их строчки как будто плакали. Из середины бумажной кипы Павел извлёк несколько печатных листков. Эти оказались в ещё худшем состоянии, чем рукописные. Управдому удалось лишь разобрать набранное на каждом крупным шрифтом слово «патент» — и цифровые обозначения. На самом дне папки пальцы Павла вдруг нащупали прямоугольник мягкой кожи. Управдом достал находку — измочаленную, и оттого казавшуюся мягкой, выцветшую, тёмную книжечку. На лицевой её стороне было оттиснуто: «Диплом доктора наук». Слева на развороте надпись повторялась. На правой стороне значилось: «Решением Высшей Аттестационной Комиссии от 30 мая 1962 года (протокол Љ28) Лазареву Серафиму Генриховичу присуждена учёная степень доктора медицинских наук». Ниже стояли размашистые подписи председателя Комиссии и Учёного Секретаря.

Кем бы ни был травник в час кончины — святым, юродивым, или выжившим из ума стариком, — когда-то его имя было напрямую связано с медициной. Павел отчего-то испытал огромное облегчение, узнав это. Словно безнадёжное дело, которым его подельники намеревались заняться в мрачном, полном безнадёжности, доме, всё-таки не было таким уж мертворожденным.

Павел осторожно спрятал диплом покойника в папку, а папку — в секретер.

«Прости», — прошептал он вслух. — «Извини, правда».

- Вот ты где! — Голова Третьякова просунулась в дверь. На лице было написано недовольство. — Помочь не хочешь?

- Что? В чём? — Дёрнулся управдом.

- Установить генератор. Приготовить кофе. Сделать холодный компресс девчонке. Тебе всё перечислять?

- Я иду, — Павел улыбнулся и удивил этим «арийца». — Я уже иду.

***

Свечи плавились: воск стекал тонкими струйками на ветхие столы, стулья, шкафы, на гнилые и кривые половицы. Настоящий воск — пчелиный дар — не чета дешёвому парафину. От таявшего воска по всему мёртвому дому разливался сладкий медовый аромат. Однако он был не в силах перебить запахи сырой дрянной мешковины, источенного короедами дерева, крыс и тысячи засушенных трав. Дом, и при свете дня не вызывавший желания поселиться в нём хотя бы на час, ночью превратился в уродливый замок безобразного чудовища. Тени, убегавшие от пламени свечей, стлались по стенам, танцевали дикарские танцы, бросались под ноги. Павел боялся их. Он боялся всего, что окружало его на болоте — а это и было болото: внутри стен такое же, как снаружи. Потому он не выходил за пределы убежища, созданного Третьяковым.