Алексей Филиппов - Плач Агриопы

• Название: Плач Агриопы
• Автор: Алексей Филиппов
• Жанр: Ужасы и Мистика

Все события далекого прошлого и настоящего являются отражением извечной битвы между силами Света и Тьмы. Средневековая бубонная чума, против которой не помогают ни крестное знамение, ни алхимические таинства, обретает черты охватившей Москву пандемии: так называемого Босфорского гриппа, от которого не спасают все достижения современной медицины. Стабильное общество потребления оказывается радужной пленкой на воде. 8-летняя дочь главного героя становится жертвой неизвестного вируса, и, не верящий ни в какую дьявольщину человек эпохи Интернета, ипотеки и фастфуда, начинает цепляться за все, что лежит за пределами здравого смысла — лишь бы спасти свою единственную девочку от страданий и смерти. Его задача — выявить носителей древнего сакрального знания: Инквизитора, Деву, Стрелка и Алхимика — и сколотить из них команду чумоборцев. Никому не известный электрик, знаменитый врач-вирусолог, разведчик ГРУ в отставке и живущая в сектантском «граде» староверка становятся заложниками вселившихся в них личностей, теряя при этом свое современное «я» и начиная разговаривать на языке Овидия, Данте и протопопа Аввакума. Где-то в огромном мегаполисе живет, может быть, пьет в «Макдональдсе» кофе, может быть, заседает в Государственной Думе, Иной — мужчина или женщина, в которых воплотилась Чума.

---

- Огонь!

- А ну, сядь! Сядь! — Одёрнул его Павел. Но и сам — невольно приподнялся, замер, покачиваясь на полусогнутых.

- Что-то горит, — констатировал Третьяков. — На западе. Километрах в пяти отсюда. В темноте разглядели бы лучше.

- Туда! Давай туда! — нетерпеливо потребовал управдом.

Пилот недовольно крякнул; птица легла на новый курс.

Павел, в тревоге, мысленно её подгонял. В мышцах и мыслях зудело: «Скорее!»

Скорее обмануться — ещё раз, — или убедиться в том, что огонь имеет к нему прямое касательство, а ему — есть дело до этого огня. Что лучше — и не поймёшь. Это как выбирать между гильотиной и электрическим стулом.

Вертолёт перепорхнул просеку, поле…

Вот тут Павел отбросил сомнения: места были знакомые. Даже с высоты. Даже в виде игрушечных пригорков и замков. В виде детских кубиков. Деревенские дома и садовые участки — те самые, мимо которых он проезжал дважды — сперва, впотьмах, за рулём, а потом — спозаранку — на переполненном местном автобусе.

По полю скакала лошадь.

Свысока казалось: подмосковная глубинка напиталась духом свободных прерий. Мчит по сырой листве, по увядшей траве резвый иноходец, не знавший седла, — и люди улыбаются ему вслед: а что ещё делать, не ловить же ветер! Но вертолёт прошёл совсем близко от лошади, и Павел понял, чем объяснялась необычная прыть: животное было напугано до полусмерти, будто вырвалось с живодёрни; двигалось неуклюже, то рысью, то какими-то заячьими скачками.

Павел узнал её — эту загнанную лошадь. Одну из тех, чьё дыхание согревало конюшню, сделавшуюся лечебницей для Еленки с Татьянкой. Это ей он давал корм. Это она касалась рук тёплыми губами, ела деликатно, осторожно. Управдом не мог рассмотреть толком ни масть, ни фигуру лошади, но твёрдо знал: это она. Покинула конюшню и, ошалев от ужаса, мчит по склизкому перегною. А на кого она оставила товарку — смешную маленькую пони с огромными лукавыми глазами? Отчего ей не сиделось в конюшне? И как обходятся без лошадиного дыхания больные?

- Сад горит. И пристройка! — выкрикнул Третьяков, — и Павел, до сих пор отказывавшийся видеть картину мира целиком, наконец, впустил в себя ужас, клокотавший под брюхом вертолёта; заглотнул крючок с ядом.

Людвиг добился своего: вымолил помощь, — вымолил приход крылатой машины с небес, — но спасатели прибыли слишком поздно.

Всё, что скрывалось за высоким забором поместья, было охвачено огнём. Горели яблони сада, горели фигурно выстриженные кусты, горел ветряк. Конюшня полыхала весёлым огнём и уже завалилась на один бок. Горел дом.

Впрочем, дом, выстроенный из кирпича и камня, ещё только начинал умирать. Его густо обступили люди. Павлу они казались чёрными — все, как один. Угольными силуэтами, тенями, контурами. То ли они и впрямь были опалены — прокоптились возле огня, вымазались в саже, — то ли злую шутку играло воображение.

Хотя даже веривший в тени управдом осознавал: существа, обступившие дом, — вполне материальны, не имеют ничего общего с безобидными призраками и бесами.

Они осаждали высокое помпезное здание.

Похоже, сперва попытались взять его штурмом, выломать парадную дверь тараном — на крыльце лежала массивная железобетонная шпала. Но дверь выдержала, — и нападавшие изменили тактику. Теперь они не рвались внутрь. Некоторые из них били стёкла окон первого этажа палками и кулаками; остальные — метали в цель бутылки с зажигательной смесью. Этакие коктейли Молотова. Свора была неплохо организована. Да и горючие коктейли — никак не заканчивались: значит, застрельщики всего дела готовились к штурму не один час, а может, и день.

Нападавших было немало — как минимум, десятка два человек, — может, и больше: некоторые одинокие фигуры держались вдали от заварушки, или попросту бесцельно бродили по полыхавшему саду. В полном соответствии с наблюдениями Людвига, некоторые производили впечатление физически крепких и неутомимых, другие же казались истощёнными до последней степени. И тех, и других будоражил азарт расправы; он гнал вперёд молодых, бодрых и боевых, он же удерживал на ногах изъеденных болезнью. Наверняка, все эти люди давно уже потеряли былых себя. Утратили последнюю связь с реальностью прошлого мира — мира законов, добрососедства и коммунальных платежей. Жажда крови толкала их на верную смерть — не от собственного огня, так от истощения последних телесных и душевных сил. Но в минуты травли, бойни, не бывает опасений, не бывает и мыслей — только ненасытная жажда. Оттого безумные не испугались зависшего над ними вертолёта. Они не выказали даже удивления.

Поначалу, когда Третьяков попытался рассеять их воздушной струёй и оглушить шумом винтов — казалось, его затея удалась. Нападавшие — прыжками, перебежками и ползком — отодвинулись от ураганного, почти осязаемого, столпа. Но потом кто-то поздоровей изловчился, швырнул горючую бутылку в летающую машину.

Ещё удивительней оказалось то, что он добросил свой снаряд. То ли был силён, то ли ярость придала ему силы.

- Горим! — Павел увидел, как стекло кабины лизнул огонь.

- Не горим, не горим! — Рассерженно ответил «ариец», возносясь над толпой. Своим манёвром он моментально сбил огонь, но снижаться по новой не решался. Вместо этого повёл вертолёт по широкой дуге — так, чтобы осмотреть весь сад. Из окон первого этажа дома уже валил густой дым; нападавшие, похоже, добились своего и подпалили особняк. Даже с высоты было видно, как многие из них грозно потрясали кулаками, праздновали победу.

Казалось, они не боялись даже языков пламени — плясали перед ними, как бессмертные фениксы. Ещё немного — и они не испугаются проникнуть в самое сердце огня: вползут по-змеиному в окна.

Один уже сделал это: забрался на крышу и вздымает к небу винтовку, как совершивший революцию повстанец.

- Стой! — крикнул Павел Третьякову. Он вдруг понял, что человек с винтовкой, на крыше особняка, не согласуется с обстоятельствами. — Смотри! Это Людвиг! Это свои!

Управдом ничуть не был уверен в собственной правоте. При всём желании, он не сумел бы признать в человеке на крыше латиниста с такого расстояния. Но заставлял себя верить. Кому же ещё там быть? Это не захватчик — это тот, кто выдерживает осаду. И в руках у него — не повстанческая винтовка, а мушкет, украшенный серебряным литьём и рубинами.

- Вижу, — Третьяков кивнул и заложил крутой вираж, прерывая движение по дуге. — Иду к ним!

- К ним? — переспросил управдом.

- Там трое, — подтвердил «ариец». — Три человека! — Для верности, он показал три пальца.

Теперь и Павел видел это. Три фигурки на гладкой, покатой крыше, покрытой дорогой черепицей. Но только одна — на ногах, две другие — неподвижные, распластанные на скате, тела. Он понял, почему не заметил их прежде, когда вертолёт висел над толпой нападавших. Двускатная крыша, с небольшой башенкой посередине и полосой ровного, без наклонов, пространства — возле неё — одним скатом нависала как раз над фасадом дома. Людвиг же — если это и впрямь был он — обосновался на противоположном скате, скрывшись от глаз за той самой, декоративной, башенкой.

- Молодой мужчина, — похоже, ранен. Женщина и ребёнок — без чувств или мертвы! — Хладнокровно объявил Третьяков. Зрение у него было явно получше, чем у Павла. Хотя тот тоже разглядел третью, крохотную, детскую, фигурку возле башенки.

- Мы можем вытащить их? — управдом коршуном навис над пилотом. Его злило молчание Третьякова, хотя то продолжалось не более пары секунд. — Ну, что думаешь? Мы вытащим их?

- Я не знаю… — «ариец» поднял глаза, выдержал взгляд Павла. — Сесть я здесь не смогу. Да если и сяду — нас тут же покрошат в винегрет.

- Тогда я прыгну! — управдом не чудил, не пугал: он был готов на этот подвиг супермена. Мозги размягчились, и картинка прыжка рисовалась в воображении даже не страшной.

- Не мели чушь! — отрезал Третьяков. — Твой труп не поможет здешнему кордебалету.

- Ты о чём? — Павел не понял метафоры и от того слегка смутился, а смутившись, опомнился. О прыжке теперь думалось как о самоубийстве, но он по-прежнему не видел иного способа оказаться на крыше. И знал, что не имел права не оказаться там.

- Мы не сможем сесть. Ты не сможешь прыгнуть. Сумеем ли снять людей с крыши… — Третьяков задумался, — будет зависеть от того, чем располагаем. Так что не суетись. Иди в пассажирский отсек и описывай всё, что видишь. Понял меня?.. Всё — важное и неважное.

- Времени нет! — Павел едва не разрыдался, когда фигурка Людвига исчезла из вида, — но «ариец» выровнял вертолёт, и опять стал виден мушкет, которым потрясала Людвигова рука.

- Нет ни минуты, — быстро согласился Третьяков. — Потому поднимай зад и делай, что говорю!

Управдом едва не взвыл от беспомощности. Спорить дальше не стал. Откидное кресло схлопнулось, освобождая проход.