Курт Ауст - Второй после Бога

• Название: Второй после Бога
• Автор: Курт Ауст
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-082937-8

Знаменитый автор-криминалист Курт Ауст – датчанин, ныне живущий в Норвегии и пишущий по-норвежски, стал широко известен в Европе после публикации его первой книги “Судный день” (1999), отмеченной премией “За лучший дебют”. Этой книгой писатель открывает криминальную серию из времен Средневековья, в которую вошел и роман “Второй после Бога”, удостоенный престижной норвежской премии Riverton и литературной премии “Стеклянный ключ” как лучший скандинавский детектив за 2003 год. Книги серии объединены не только временем и местом действия, но и главными персонажами – это датский профессор Томас Буберг и его ученик, норвежец Петтер Хорттен.

В романе “Второй после Бога” героям в очередной раз предстоит расследовать ряд таинственных отравлений и мистических смертей, произошедших во время секретной поездки папского нунция по лютеранской Норвегии. Тогда юный Петтер головой отвечал за безопасность посланника Папы и его благополучное возвращение в Копенгаген.

---

В последние годы Томас работал над описанием людей, их осанки, выражения лица и мимики, чтобы определить, кто из них преступник или, возможно, имеет преступные наклонности. Изучая особые признаки, повторявшиеся у закоренелых преступников, которых он наблюдал на Бремерхольме, где в кандалах содержались мужчины, или в Спиндехюсет[4], где содержались женщины, он надеялся, что со временем только по лицам и манере поведения сможет определять людей, затаивших в душе зло, до того как они осуществят свои преступные намерения. Иначе говоря, что их плоть покажет ему их душу.

Теория Томаса заключалась в том, что порочность души отражается в движениях тела и внимательный взгляд способен это заметить. Он считал, что, если бы наблюдателя было возможно поместить в человеческие тела, которые изначально бывают одинаковыми, добрая и злая душа произвели бы на него разное впечатление.

Я принимал участие во многих опытах Томаса, который сажал рядом осужденных преступников и честных людей, не зная заранее, кто из них кто, и пытался выявить среди них преступников. Вначале это было легко, но, когда Томасу пришло в голову, что бремерхольмских преступников следует отмыть, побрить и одеть в одинаковое со всеми остальными платье, дело не заладилось. Я смотрел на их глаза – смотрит ли человек исподлобья, отводит ли взгляд или косится в сторону. На губы – опущены ли у человека углы губ, кислое ли у него выражение лица, мелькает ли в его улыбке что-то злое, не скалит ли он зубы. Смотрел, низкий или высокий у человека лоб, какие у него морщины, какие волосы. И два, а иногда и четыре раза из десяти оказывался прав. Должен признаться, мой улов преступников был невелик.

Томас действовал иначе. Он подходил к людям, спрашивал у них, совершили ли они преступление, и наблюдал за тем, как они ему отвечали. Им разрешалось отвечать только “да” или “нет”, потому что Томас знал, что, если они заговорят, он легко узнает преступников по грубой лексике, – даже те, которые раньше ее не знали, вполне могли овладеть ею на Бремерхольме. Так он считал. Его интересовал не язык. Он понимал, что все ответят “нет”, скрыв свою вину, и потому обращал внимание на то, как именно они произнесут это “нет”, его интересовало выражение лица, движение бровей, внезапное подергивание в уголках губ, слабое дрожание ноздрей во время ответа – вот что было для него главным. Он считал, что видит, когда они лгут, а когда говорят правду. Если после первого ответа он еще сомневался, он задавал второй вопрос: “Вы крали или убивали?” Таким образом, по его мнению, можно было отличить узников Бремерхольма от честных граждан. Шесть раз из десяти ему это удавалось. Но этого было слишком мало, чтобы пользоваться его методом при определении преступников, и через два года опытов он все еще сомневался, сможет ли оказаться прав восемь раз из десяти, что было его непременным условием.

По иронии судьбы сомневаться Томаса заставило именно его сомнение. Он сомневался в том, что христианский Бог единственный и всесильный на всей земле. В последнее время он изучал народы, поклонявшиеся другим богам и имевшие другие моральные ценности, нежели те, что считались ценностями в христианском мире. Народы, у которых, к примеру, мужчины могли иметь по нескольку жен, не нарушая при этом норм морали и не вызывая неприязни или осуждения у своих собратьев. “Если мораль меняется от народа к народу, откуда я могу знать, что моральные устои в душе не меняются от человека к человеку?” – говорил он. Хотя его мысль и была основана на теории об общей основополагающей морали и на том, что отношение души к этой морали отражается во внешности и в поведении человека, вечное сомнение Томаса и его недопустимое убеждение, что другие религии и боги обладают той же ценностью, что и христианская религия (правда, у него хватало ума не обсуждать это ни с кем, кроме своего секретаря, который умел держать язык за зубами), оказались зыбкой почвой для его теории о преступниках – эта почва колебалась у него под ногами и не могла служить ему надежной опорой.

Однако шесть из десяти тоже неплохой результат. Иногда Томас угадывал и семь раз, а однажды, когда должен был угадать, кто говорит правду, а кто лжет, – даже восемь.

Но это Томас, а я не был Томасом. Да и нунций дей Конти не был узником Бремерхольма. Как я мог разоблачить его, увидеть его преступные намерения? Определить, не лжет ли он? Как мог в будущем защитить от него кого бы то ни было? В том числе и самого себя? Мог ли я остановить этого человека, несмотря на то, что он был папским послом?

Другое дело, почему был отравлен Юстесен? Совершенно неизвестный человек, которого нунций встретил первый раз? Независимо от всего: почему нунцию понадобилось его убить? Эти вопросы, минуя отчеты и разговоры о внешней политике, завели меня в прошлое, к самому главному: а в чем, собственно, заключается цель поездки папского нунция по Норвегии? Является ли ликвидация некоторых персон – в таком случае, кого и почему? – целью этой поездки? От этой мысли меня прошиб холодный пот, и я вдруг пожалел, что не научился владеть оружием, чтобы уметь хотя бы защитить самого себя. С другой стороны, ни одна шпага или пистолет не защитят человека, если ему в пищу подмешают яд.

Дорога была длинная и невеселая, и меня одолевали навязчивые вопросы, на которые у меня не было ответа.

Глава 10

К вечеру я приехал в Мосс, оставил лошадь и плащ на постоялом дворе у пристани, спросил, не проезжали ли здесь люди, направляющиеся в Вестфолд, и узнал, что четыре благородного вида персоны наняли днем карету и отправились на остров Йелёйен. Я кивнул, попросил принести мне бумагу, письменные принадлежности, сургуч и сел к столу. Хозяин принес мне также пива и хлеба, что было весьма кстати.

Мосс, 25 октября, год 1703 от Рождества Христова.

Неожиданный смертельный случай во Фредрикстаде. Мой господин и повелитель в опасности.

Завтра утром пересекаю Осло-фьорд.

С глубоким уважением и верой в Вашу помощь.

Петтер Хорттен.

Я запечатал письмо сургучом, написал на конверте имя Томаса, адрес, по которому он должен был находиться в Христиании, и подошел к хозяину.

– Нет ли у вас какого-нибудь мальчишки, без которого вы могли бы обойтись ночью и который не прочь заработать пару шиллингов?

Хозяин крикнул что-то в заднюю дверь, и вскоре к нам явился долговязый парень с сеном в волосах, он зевал во весь рот. Я положил ему в руку две марки и велел как можно скорее доставить письмо лично в руки Томасу Бубергу. Широко раскрытыми глазами парень уставился на деньги, и я видел, что у него за спиной хозяин прикидывает в уме, сколько он может потребовать за предоставление лошади.

– И еще столько же за лошадь, – сказал я хозяину и бросил ему деньги. Он усмехнулся и взял их. Парень поспешно скрылся в конюшне – дорога до Христиании была не близкой, – а я скрылся в темноте ночи. До усадьбы Пера Хестеберга, куда завтра утром должен был прийти паром, было далеко.

Дождь прекратился. И ветер тоже. В облаках мелькала нарождающаяся луна; я то спускался, то поднимался на холмы и шел через лес, не обращая внимания на темноту. Места были знакомые, я был почти дома.

Ноги сами находили дорогу, и я не мешал мыслям идти своим путем, который привел их обратно во Фредрикстад. Они вернулись к дому Халвора Юстесена, где я снова и снова стоял у окна и видел, как нунций достает из складок одежды пузырек и поднимает его над столом. И каждый раз эта картина останавливалась в моей голове, обращаясь в лед, – рука нунция висела над бутылкой с бренневином и бокалом, висела неподвижно, пока наконец не растворялась в воздухе, и я видел мертвого Юстесена, лежавшего в алькове. Он лежал скрюченный, и каждая его черта свидетельствовала о боли.

И, тем не менее, меня грызло сомнение. Независимо от того, сколько раз эта картина вставала у меня перед глазами, из пузырька так ничего и не вылилось.

Возникал естественный вопрос: а вылил ли вообще нунций из него хоть каплю? И попало ли это в бокал Юстесена? Если да, то что это было? И зачем?

Я позволил себе считать, что на первые два вопроса я уже ответил. Ибо зачем держать пузырек над стаканом, так ничего в него и не вылив? Это было бессмысленно. Было бы логичнее ответить на эти вопросы “да” – да, он что-то налил в стакан.

На третий вопрос следовало ответить: “яд”. Я видел у Юстесена все признаки отравления – на теле, на языке, в глазах, не говоря уже о случившемся у него поносе и рвоте, столь сильной, что его блевотина забрызгала всю портьеру алькова. Я был уверен, что Томас тоже пришел бы к такому же заключению. Но сказать более точно, что это был за яд, я не мог, мои познания в токсикологии были крайне ограниченны.

И на последний вопрос сейчас было так же трудно ответить, как и тогда, когда я подъезжал к Моссу. Ответ на него знал, по-видимому, только сам нунций дей Конти, но у меня не было никакого желания задавать ему этот вопрос. Больше всего мне хотелось забыть о том, что мне было поручено, и уехать куда-нибудь подальше от папского посла и всех неприятностей, шедших за ним по пятам.