Курт Ауст - Второй после Бога

• Название: Второй после Бога
• Автор: Курт Ауст
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-082937-8

Знаменитый автор-криминалист Курт Ауст – датчанин, ныне живущий в Норвегии и пишущий по-норвежски, стал широко известен в Европе после публикации его первой книги “Судный день” (1999), отмеченной премией “За лучший дебют”. Этой книгой писатель открывает криминальную серию из времен Средневековья, в которую вошел и роман “Второй после Бога”, удостоенный престижной норвежской премии Riverton и литературной премии “Стеклянный ключ” как лучший скандинавский детектив за 2003 год. Книги серии объединены не только временем и местом действия, но и главными персонажами – это датский профессор Томас Буберг и его ученик, норвежец Петтер Хорттен.

В романе “Второй после Бога” героям в очередной раз предстоит расследовать ряд таинственных отравлений и мистических смертей, произошедших во время секретной поездки папского нунция по лютеранской Норвегии. Тогда юный Петтер головой отвечал за безопасность посланника Папы и его благополучное возвращение в Копенгаген.

---

– А они немалые, – сказал Томас, имея в виду владения Папы.

И он назвал вдовствующую королеву. Все знали, как самоотверженно старая королева Шарлотта-Амалия старается спасти сына от ловушек, расставляемых ему женщинами-католичками. Говорили, что она угадала его интерес и к ним, и к обрядам Католической Церкви после того, как он, будучи кронпринцем, во время своей образовательной поездки долго оставался в Италии и вел там “приятную жизнь”, как выразилась королева-мать. А эта старая дама все еще имела большое влияние на молодого короля, считал Томас.

Все это крутилось у меня в голове, в то время как лес и темнота постепенно сгущались вокруг меня. И еще я пытался понять, действительно ли послу Папы дозволено совершать убийства, не неся за это наказания, и обязан ли его секретарь в таком случае предотвращать эти преступления? И обязан ли он разоблачить убийцу в тех случаях, когда предотвратить убийство оказалось невозможно? А главное, не будет ли выполнение этого долга, если я его выполню, грозить опасностью внешней политике и миру всей страны, а вместе с этим и хрупкой шее самого секретаря?

Темный осенний лес был неподходящим местом для таких мыслей, и я вместо этого начал думать о прелестной фрейлейн Саре, которая вместе со всеми спала сейчас в доме Пера Хестеберга. Я вспоминал ее темно-русые волосы, которые она иногда закалывала на макушке, обнажая стройную шею, не скрытую воротником, ее накидку на волосы, которая никогда не могла удержать на месте непослушные локоны, и широкую черную бархатную ленту, которую она повязывала на лоб, чтобы в дороге защитить нежную кожу. Она, безусловно, благородная дама, думал я, потому что такие повязки я видел в Копенгагене только у богатых женщин. Часто концы ленты были украшены тесьмой или жемчужинами. Дочь одного золотаря недавно приговорили к штрафу в пять риксдалеров за то, что она носила такую ленту для защиты кожи, хотя ее отец клялся и божился, что лента используется и куплена законно и за нее честно уплачено. Я вспоминал и другие части туалета фрейлейн Сары, а именно манжеты на рукавах, чья белоснежная вышивка или просто белая ткань весело порхала вокруг ее рук, которые ни минуты не находились в покое. И задавался вопросом: возможно ли представить себе, чтобы жалкий секретарь когда-нибудь обручился со столь прекрасной барышней?

Как ни глупо, но это занимало мои мысли. Хотя ответ, к которому я неохотно пришел, не сделал эту ночь менее темной.

Наконец лес отступил, открывая путь в Тронвик и к фьорду, и я подумал, что там, прямо на противоположном берегу, находится усадьба Хорттен. Теперь, продолжая идти на запад, я уже думал только о ней, и когда проходил мимо сеновала Пера Хестеберга, и когда поднимался по лестнице на сеновал, и когда наступил на руку Герберта и слушал, как он бранится по-датски – все-таки он умел говорить, – и когда зарылся в сено, и, пока меня не сморил усталый сон, я думал только о том, что нахожусь сейчас так близко от усадьбы Хорттен, что могу уловить даже ее запах.

* * *

Трудолюбивые. Порядочные. Выносливые. Так написал Молесуорт о норвежцах. Мы уважаем себя. И мы самодовольны.

Самодовольны. Неужели я самодоволен? Неужели мы самодовольны? Надеюсь, ко мне это не относится. Но мы, безусловно, уважаем себя, а от уважения себя до самодовольства, наверное, не так уж и далеко.

С другой стороны, многие датчане отличаются большим самомнением и уважают себя куда больше, чем норвежцы, и это известно всем. Так что, кто кого должен упрекать в искаженном представлении о себе?

Должно быть, это свойственно большинству людей – они высоко ставят себя и низко других, и сие врожденное качество необходимо, дабы народ выжил и сохранился как народ.

Я выпрямляю спину, стараюсь, чтобы подушка, на которую я опираюсь, не сбилась. Барк уже рядом, он берет подушку, взбивает ее и снова подкладывает мне под спину. Я ворчливо благодарю его, и он уходит на свое место. Он сидит у окна и что-то вырезает из дерева. Похоже, половник. У него золотые руки. Когда я неделю назад начал писать, – еще до того, как поправился и потому должен был оставаться в постели, – он смастерил мне пюпитр для письма, который крепился к бортикам кровати, чтобы я мог писать чернилами, сидя или лежа в постели. Это прекрасное приспособление, и я замечаю, что рука сама тянется к перу, как только я утром открываю глаза.

Прежде чем вернуться к словам о норвежском характере, – я растираю правую руку, – я невольно задумался над этими словами, и мне хочется не забывать их теперь, когда я решил рассказать о нашей поездке по Норвегии.

Английская рукопись со словами: “Всех слушай, но беседуй редко с кем. Терпи их суд и прячь свои сужденья”, – пробудила к жизни воспоминания и, тем самым, желание писать. Эта старая рукопись для меня загадка. Я спросил у торговца Бурума, откуда она у него. Он считает, что она пролежала в книжном шкафу не одно поколение, может быть, еще со времен его прапрадедушки. Он слышал от своего отца, что более ста лет тому назад, в 1640 году у острова Лэссёйен потерпел крушение один корабль и что на борту этого судна был ученый, англичанин, которого спасли люди местного торговца, а он в благодарность за спасение торжественно передал торговцу эту сильно поврежденную рукопись. Англичанин утверждал, что рукопись – это прямой список с оригинала и что это самая ценная вещь, какую он имеет. “И единственная”, – сухо заметил торговец, потому что все его имущество пошло ко дну вместе с судном. Бурум не знал, кто является автором рукописи, и, как и его предки, мало этим интересовался. В этом роду чтение не слишком интересовало людей. В доме были только счетоводные книги и один экземпляр Святого Писания на всех. Поэтому все эти годы рукопись оставалась нетронутой и непрочитанной, пока не попалась на глаза старому любопытному профессору.

Но вот и профессор отложил рукопись в сторону. Я повременю с чтением, пока у меня не будет достаточно времени.

А кто знает, когда это будет? Во всяком случае, не раньше, чем я закончу свою историю, думаю я и невольно хмыкаю. Первую из моих норвежских историй, уточняю я, верный долгу перед самим собой, чтобы не выглядеть слишком самодовольным.

Пятница 26 октября Год 1703 от Рождества Христова

Глава 11

Ее поставили высоко на лестницу. Руки были связаны за спиной. Волосы и красные одежды развевались на ветру. Пока пламя разгоралось и тянулось к ее ногам, эта красная женщина что-то кричала людям. Крики становились все громче, это был уже невнятный рев, вой, люди смеялись, показывая на нее, отбегали в сторону, спасаясь от искр, а костер гудел все неистовее, наконец лестница наклонилась и женщина упала, как дерево, поваленное ветром. Она провалилась сквозь крышу одного из домов, и я видел, как она ходит там внутри, поглядывая на меня, пахло горелым мясом, запах становился все сильнее, мне пришлось отвернуться, но он преследовал меня, кисловатый и отвратительный, он драл мне нос, и я зажал ноздри, чтобы не чувствовать его.

– Отпусти же меня! – проговорил кто-то, и я проснулся.

Я отпустил чужую ногу и с отвращением уставился на грязный носок, что упирался мне в нос. Его вонь могла бы воскресить даже мертвого. Нога пошевелила пальцами и исчезла – Герберт повернулся на сене.

Дождь барабанил по крыше, я попытался забыть сон и лежал, привыкая к мысли, что сегодня увижу свой дом. Дом, настоящий. Мой дом. Усадьбу Хорттен. По мне пробежала дрожь радостного предчувствия. Крик снаружи заставил меня вскочить. Я, как мог, оправил на себе одежду, сунул под плащ парик, чтобы он не намок, и спустился по лестнице.

Двор усадьбы был пуст, но с берега поднимался взвод солдат. Один из них вел за собой лошадь. За лошадью я разглядел паром и двух человек. Одного из них я узнал и бросился на берег.

– Нильс! – заорал я, размахивая руками. – Нильс!

Он выпрямился и посмотрел на меня. Я, запыхавшись, остановился перед ним, не в силах сдержать улыбки.

– Это я, Петтер! Ты что, не узнал меня? Я дома!

Он шевельнул языком табачную жвачку, оглядел меня с ног до головы и сплюнул ее в воду.

– Вижу, – ответил он, продолжая разматывать веревку, которой была привязана лошадь.

Другой парень с любопытством смотрел на меня, и я представился:

– Я – Петтер Хорттен, работал тут в усадьбе вместе с Нильсом.

Он с подозрением оглядел меня, буркнул “Олав” и продолжал заниматься своим делом.

– Я вернусь в Хорттен вместе с вами, – сказал я Нильсу. – И пробуду в Хорттене до завтрашнего утра.

Он уложил веревку в лодку под среднюю банку и поднял глаза на флаг, развевающийся над усадьбой Пера Хестеберга, который сообщал о том, что приезжие ждут транспорта.

– Вижу, вижу, – раздраженно буркнул он. Схватился за мачту и хотел поднять ее – она лежала у правого борта. Я бросился ему на помощь.

– По дороге домой будет неслабый норд-ост, – сказал я. – Так что обойдемся без весел.