Михаил Соколов - Искры

• Название: Искры
• Автор: Михаил Соколов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1954

Роман старейшего советского писателя, лауреата Государственной премии СССР М.Д. Соколова «Искры» хорошо известен в нашей стране и за рубежом. Роман состоит из 4-х книг. Широкий замысел обусловил многоплановость композиции произведения. В центре внимания М. Соколова как художника и историка находится социал-демократическое движение в России. Перед читателями первых 2-х книг «Искр» проходит большая часть пролетарского этапа освободительного движения в России — от I съезда РСДРП до революции 1905–1907 годов.

---

Семен, немолодой уже, коренастый, зашагал через двор Дороховых к соседу, а Чургин вернулся в хату.

Степан пришел к Дороховым садами, чтобы не видели хуторские. Он исхудал за это время, отпустил бороду и усы и казался не то больным, не то придавленным тяжелым горем. Поздоровавшись, он сел на табурет, несмело обратился к Чургину:

— Ну, как оно там дела на заводе, Илья Гаврилович, не слыхали?

Чургин посмотрел на него, подумал: «Вот она, крестьянская душа. Никак не найдет пристанища в жизни. А все из-за того, что хочет быть самостоятельным хозяином». И спросил:

— Совсем распрощались с заводом, Артемыч?.. Что-то вы зашатались, как я погляжу.

Степан горько усмехнулся и, не поднимая глаз, отвечал:

— А я давно шатаюсь, Гаврилыч… Теперь вот опять к земле потянуло, невмоготу там стало, на заводе. Да, по совести сказать, я и не могу жить так: тебя бьют, а ты терпи, — про Леона говорю, про жизнь рабочую.

— Да-а, — задумчиво проговорил Игнат Сысоич. — Значит, куда ты ни тикай, а от судьбы все одно не убежать. — И неожиданно заключил: — Зря ты, Степан, приехал сюда. На заводе, как ни говори, все ж таки ты всегда промежду своих, мастеровых, товарищей. А тут все в кулаке у Нефадея да атамана. Прижмут так, аж сок из тебя идет, как из сыра под каменьями… Так-то. Зря, говорю, прибыл.

— Верная речь, папаша, — улыбнулся Чургин, — Прямо мои слова сказали.

— Знамо дело, не свои. Я тоже, сынок, подучился там у вас кой-чему.

Степан опустил голову и тяжело вздохнул.

— Не знаю. Не знаю, братцы, как и быть! И там худо, и тут радости нет, — уныло проговорил он.

Чургин задумался. «Что ему, этому мятущемуся человеку посоветовать? Возвращаться на завод — вряд ли он послушает сейчас, после такой расправы казаков с рабочими. Приниматься за хозяйство — все равно это временное дело, и рано или поздно он бросит его, — мысленно рассуждал он и вспомнил Егора Дубова — Тот не такой. Тот сразу повернул, и хоть остался крестьянином, но в душе у него от прежнего Егора уже почти ничего теперь нет, совсем другим человеком стал». И совсем неожиданно для Степана и Игната Сысоича он ответил:

— Оставайтесь здесь, Степан Артемьевич, коль душе того хочется, а там видно будет. По-моему, вы просто испугались того, что произошло в Югоринске. Но… я не обвиняю вас. Не все могут перенести это. Вы не можете пока что.

Степану хотелось сказать: «Неправда, я могу перенести», но он вспомнил о жене, о детях и промолчал.

Два месяца пробыла Алена у Чургиных и за два месяца ничего нового о Леоне не узнала. На третий месяц она сама поехала в губернский город. В тюрьму, на свидание с Леоном, ее не пустили, но Поляков заверил ее, что адвокаты и он сам постараются сделать все, чтобы Леон и его друзья не оказались в Сибири.

Алена поехала к Яшке, просила, чтобы он вмешался в дело, но Яшка дал ей денег и отказался что-либо предпринять. Тогда Алена вернулась на хутор. Игнат Сысоич выслушал ее тягостный рассказ о мытарствах и вместе с ней отправился в губернский город, потом в Новочеркасск, к Ульяне Владимировне, да уж больше и не расставался с Аленой Так длилось шесть месяцев. Алена разъезжала по городам, тратила Яшкины деньги на взятки чиновникам, но ничего изменить не могла и вернулась домой, в Югоринск, измученная, отчаявшаяся в том, что к ней вернется Леон.

В эти тяжелые дни к ней пришла Ольга. Алена некоторое время смотрела на нее, как на привидение. Ольга была такая же, как и раньше, только исхудавшая и как бы подросшая. И Алена бросилась к ней в объятия.

— Оля, родимая, хоть ты живой возвернулася! — со слезами на глазах проговорила она, и Ольга вдруг стала для нее самым близким человеком.

Ольга рассказала, что Леон первоначально был присужден к высылке, как и Ткаченко, и Ряшин, потом второй суд приговорил его и Ткаченко к одному году и трем месяцам тюрьмы, а Ряшина — к одному году.

— А меня к шести месяцам, так что я здорово пересидела. Может, в другой раз зачтут, — шутливо закончила она.

Алена подсчитала: через три месяца Леон должен быть дома. И лицо ее засветилось радостью. В приливе нахлынувших чувств она порывисто обняла Ольгу и поцеловала.

— Ты вернула мне жизнь… Спасибо тебе, Оля! — взволнованно сказала она.

С этого дня Алена резко изменилась. Она целые дни проводила с Ольгой, оставляла ее ночевать у себя, потом предложила переселиться к ней. Ольга согласилась и сказала:

— А знаешь что, Алена, давай вместе работать на заводе. Я уже говорила про тебя с инженером Рюминым.

Алена заколебалась: деньги у нее, правда, еще были, но сидеть целыми днями одной и думать о Леоне — слишком мучительно…

Вскоре Ольга пошла к Рюмину и договорилась о работе для себя и Алены.

Ч АСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

1

По вызолоченной солнцем стерне быстро бежал огнистый рысак. Перебирая перевязанными белыми тонкими ногами, он косил злые, с синевой, глаза на кожаные наглазники, кусал, удила и старался выбросить их языком, то и дело наклонял голову, пытаясь ослабить вожжи, но они были в крепких руках, и рысак, раздувая белые ноздри, шел как по линейке, а из-под копыт его поднималась и плыла в воздухе горячая, рыжая пыль.

На дрожках, поставив ноги на скобы, сидел Яшка, хмуро смотрел из-под лакированного козырька картуза то в одну сторону, то в другую.

Вокруг шла уборка хлеба. Много его уродилось в этом году на бескрайных загонах, опять большие доходы сулило имение, и у Яшки душа переполнялась радостью и гордостью за свои успехи. Но лицо его было сурово, взгляд острый, он пристально всматривался в лица работников, будто в душу каждого, кто убирал хлеб, хотел заглянуть и узнать, нет ли там затаенных недобрых мыслей.

Много было работников на полях Яшки. Они сидели на лобогрейках и косили пшеницу, складывали ее в копны, а ранее скошенную свозили в скирды, они будут ее молотить, отправлять на станцию и грузить в вагоны. Всюду были мужики босые, в белых холщовых шароварах и таких же рубахах, в широких соломенных шляпах.

Яшка остановил рысака возле одной из лобогреек, придирчиво посмотрел, как идет работа. «Если во-время уберу, тысяч двести чистых положу в карман. За один год. А отцу и в десять лет не нажить таких денег. Вот что значит научно вести хозяйство», — удовлетворенно подумал он и, позвав старшего работника, громко, чтобы слышали все, сказал:

— Спиридон, вели кухаркам получше обеды варить. Люди работают на совесть. Заколите быка. Управимся, награду старательным дам.

Спиридон рукавом отер потное, пыльное лицо. Ему хотелось сказать: «Ты лучше прибавь народу по гривеннику.

А обед — что ж? Обед съел — и все». Но он уже говорил об этом с Андреем и с отцом его, стоит ли говорить еще и с хозяином?

Подошел Андрей. Черная тройка на нем и картуз были серые от пыли, лицо — бронзовое. Рассказав Яшке, где что делается, он бросил недовольный взгляд на Спиридона, сквозь зубы проговорил:

— Прибавки просят некоторые. Вам Спиридон не говорил?

«Начинается! Ты только радоваться собрался, а выходит, придется подождать», — подумал Яшка и обернулся к старшему работнику:

— Просят, Спиридон? Говори, не бойся.

— Просят, Яков Нефедович, наказывали тебе доложить.

— Гм… — произнес Яшка и задумчиво покрутил черные усики.

Прибавить всем по гривеннику в день, не велик расчет, — лишнего расхода тысячи полторы рублей до конца уборки, только и всего, но обойдешься ли гривенником? Страда, рабочие руки везде требуются… И он ответил уклончиво:

— Мне сдавалось, что раз мы договорились, значит, каждый честно и должен выполнять условия. Ты сам видишь, Спиридон, я беспокоюсь о людях больше, чем беспокоятся мои соседи-помещики. Но… я подумаю, и для хороших работников кое-что сделаю.

— Так-то оно так, Яков Нефедович, насчет условий, а только хлеб бог уродил не по уговору, шибко тяжелый, — возразил Спиридон.

— Вот же сукин сын! Ему лучше было бы, если бы бог плохой хлеб вырастил! — усмехнулся Яшка.

Андрей молчал и рад был, что разговор с хозяином ведет Спиридон. Рабочему ничего не сделаешь, а с управляющего — другой спрос. И он сказал Спиридону:

— Иди. Сказал хозяин, что подумает, значит, надо подождать его решения.

Спиридон повернулся и ушел. «Продал и душу, и тело, сукин сын», — мысленно ругал он Андрея, своего бывшего соседа.

Когда Яшка уехал, к Андрею подошел старик Евсей, отозвал его в сторону и строго спросил:

— Ты не говорил хозяину о требовании народа?

— Сейчас только.

— Так… Эх, Андрей! Забыл ты, из какой хаты вышел в управляющие. Я думал, что ты будешь служить не только Загорулькину…