Огюст Маке - Прекрасная Габриэль

• Название: Прекрасная Габриэль
• Автор: Огюст Маке
• Издательство: «Издательство Сидорович», Издательский дом «Ленинград»
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-905909-29-0

Это ярчайшее, захватывающее, талантливое повествование про Габриэль д’Эстре, любовницу Генриха IV. А также знакомое время: с момента перехода Генриха Наваррского в католичество и до его женитьбы на Марии Медичи. Главный герой — прекрасный голубоглазый и белокурый юноша Эсперанс, имя которого означает «надежда». Тайна его рождения покрыта мраком, кто его родители — неизвестно. Все, что у него есть, — это загадочное письмо умершей матери и рекомендация обратиться к знаменитому военачальнику капитану Крильону, чтобы передать ему это таинственное письмо. Капитан Крильон принимает Эсперанса под свою защиту, а позже выясняется, что молодой человек — его сын.

---

— Злодеи! Если вы мне не поможете, я всех здесь перережу! Сделайте милость, мои добрые друзья… умоляю вас!

Растроганные лакеи — они любили этого доброго молодого человека и к его пьянству не имели такой строгости, как их господин, — подошли и хотели убедить Понти, что он делает бесполезные усилия.

— Вы не нагоните их, — сказал управляющий, — они уехали, не сказав, куда они едут, и они уже далеко. Останьтесь, останьтесь!.. Мы позаботимся о вас.

Понти чуть было не лишился мужества при этом новом препятствии. Но услышав лай, он закричал:

— О мой Кир! О мой Рюсто! Они сумеют найти Эсперанса… Выпустите их, выпустите, я поеду за ними.

Он влез на седло; отвязанные собаки запрыгали от радости и бросились вперед, нюхая след.

Понти опустил левую руку, уцепился правой рукой за седельную луку, и лошадь быстро устремилась по холодному утреннему ветру.

Глава 53 КОРОЛЬ ТЕБЯ ТРОНЕТ, ГОСПОДЬ ТЕБЯ ИСЦЕЛИТ

Новый король французский ла Раме основал свой лагерь близ Реймса, в старом загородном доме, который служил ему в одно время и крепостью и дворцом.

Там-то он предавался химерам, там он мечтал о богатстве и любви. Окруженный солдатами, которые старательно оберегали его и число которых увеличивалось каждую минуту, он занимался, как деятельный и умный человек, вооружением их, в то же время стараясь уверить народ, что законная ветвь королей, последняя надежда Франции, удостоила почтить своим присутствием город Реймс, где делаются короли.

Множество людей, праздных, легковерных, как все те, кому нечего делать, посещали ла Раме и уходили очарованные. Он имел то благородство стана и лица, которое согласуется с понятиями, которые составляют себе о королевском достоинстве: взгляд у него был светлый и гордый, даже немножко жестокий, принцев Валуа, преемником которых он называл себя. Не было ли этого довольно, для того чтоб зеваки, которых всегда было много во Франции, приписывали ему много прав и воздавали большое уважение?

Ла Раме думал гораздо более о прочном. Его хорошо оберегали. В окружности одного лье его полторы тысячи воинов разместились с некоторым стратегическим искусством, а сообщения от этих линий с главной квартирой, где находился начальник, были устроены таким образом, что, как в паутине, ни до одной нити в окружности нельзя было дотронуться незаметно от центра.

В один весенний вечер, свежий и чистый, замок нового государя представлял зрелище более странное, чем царственное. На большом дворе, превращенном в парадный, стояли телохранители его величества ла Раме, то есть около двухсот испанцев или бешеных лигеров, между которыми наблюдатель узнал бы много лиц, которых мы видели у герцогини Монпансье в день провозглашения последнего Валуа.

Посреди двора, под большим каштановым деревом, возвышалось нечто вроде трона. Бедное, старое кресло, еще великолепное в тени большой пыльной залы, из которой его вытащили, как будто пугалось чести, которую ему делал яркий свет дня, несмотря на обои, снятые со стены и замысловато прицепленные к ветвям дерева, чтобы служить балдахином над троном. Обои, которые не выбирали, потому что других не было, представляли мученичество какого-то католического святого. Он изгибался с веревкой на шее — гибельное предзнаменование — среди толпы палачей и римских воинов в уродливых касках. Там и сям художник рассыпал на земле гвозди, раскаленное железо, топоры, ножи и стрелы — словом, все принадлежности пыток. Но хотя на эти обои любопытно было посмотреть, зрители оставляли их без внимания для зрелища еще более странного. На двор приносили на носилках или привозили в телегах с тюфяками и соломой больных жалкой наружности, за которыми шла толпа поселян или горожан. Офицеры нового короля ставили этих больных в ряд с правой стороны трона, зрителей с левой, и взоры всех звали монарха, который одним прикосновением должен был вылечить этих несчастных, если он действительно был французским королем.

За два дня перед тем ла Раме получил из Парижа записку, в которой заключались только эти слова:

«Надо вылечить золотушных».

Так как он не мог не узнать руки, начертавшей эти слова, так как к записке была приложена порядочная сумма, назначенная на издержки для этой церемонии, ла Раме хотел повиноваться своей покровительнице; это было средством нанести сильный удар суеверных умам в провинции; это было присвоение преимущества, особенно принадлежавшего французскому королю. Ла Раме собирался вылечивать золотушных перед своим народом.

Отыскали и нашли людей, страдавших этой ужасной болезнью. Это были больные, которых, как мы видели, поместили с правой стороны трона, в ожидании прибытия короля.

Действовал ли он как шарлатан, обманывающий толпу? Нет, он серьезно взялся за эту роль. Сумасбродная любовь этого несчастного развивала в нем страсть к величию и представлению. Имея дело с гордой женщиной, он хотел повелевать ею и возбудить в ней восторг к себе, а единственным способом к этому было посадить ее на трон, потому что она добивалась трона. Ла Раме, игрушка судьбы, походил после своего поступления в короли на того человека в арабских сказках, каждое честолюбивое желание которого всемогущий калиф исполнил. Пиры, дворец, корону — это дается ему все на день, а вечером бедняга падает с этих высот на солому, где его ждут отчаяние и мрачное помешательство.

Ла Раме грезил наяву. Он верил искренно, что он король, потому что ему было нужно быть королем, и никто так не верил его королевскому происхождению, как он сам.

Когда он показался в передней своего дворца в старинном костюме времен Карла Девятого, когда его встретил звук труб и говор толпы, говор почтительного удивления поразил его слух, он гордо выпрямился, и Карл Девятый не отрекся бы от подобного преемника.

Его телохранители с трудом сдерживали толпу. Он приказал пустить ее приблизиться к нему. Потом, направляясь с величественным видом к больным, которые бросались ему в ноги, он дотрагивался до их лба и шеи белым и нервным пальцем, произнося твердым голосом употребительные в таком случае слова:

— Король тебя трогает, Господь тебя вылечит.

Между больными Реймса было несколько так искусно подготовленных, что их выздоровление было немедленным. Они поднялись и с криками восторга показали народу свое тело, очищенное как бы по волшебству. Чудо было очевидно. Эти чудесные исцеления, может быть, стоили дорого герцогине Монпансье, но успех превзошел издержки, и убежденные зрители кричали с заразительной энергией:

— Да здравствует король!

Ла Раме не сомневался ни минуты в своей королевской силе. Несчастный, он так любил Анриэтту! После церемонии, когда он получил поздравления своего войска, двух-трех аббатов-фанатиков, когда реймские дамы поднесли ему подарок, состоявший в королевской мантии с полным одеянием, молодой человек, жаждая сообщить свое торжество своему кумиру, заперся у себя, и вместо того, чтоб благодарить Бога или просить у него милостей, слепец написал Анриэтте письмо, которое должно было сообщить этому скептическому сердцу благоприятное впечатление, произведенное реймской церемонией.

«Да, — писал он, — я король. В эту минуту я слышу повсюду крики: “Да здравствует король! Да здравствует Карл Девятый!” Сердце мое сладостно волнуется, потому что эти крики означают больше, нежели они говорят; это потому что, мой прелестный и нежный друг, они хотят сказать: “Да здравствует королева Анриэтта, жемчужина красоты, благородная супруга нового государя!” Итак, вы скоро получите эту корону, которая одна только может прибавить красоту вашему челу. Я приобрету ее в жестоких битвах может быть, но тем лучше, потому что это доставит славу моему имени, а вы славу любите.

Как я горд и счастлив! Прежде я сомневался. Ваше сердце казалось закрыто для меня навсегда. Я не знал, что вы столько же благоразумны, сколько и прекрасны, а ваши надзиратели безжалостны и многочисленны. Но в этом последнем испытании, где вы открылись мне, мне блеснула наконец ваша мысль. Вы мне улыбнулись, вы меня спасли, вы пожали мне руку. А между тем я почти оскорбил вас накануне, и если бы вы меня не любили, мщение для вас было бы легко… Благодарю. Я никогда не забуду вашего сострадания и сладостного обещания. Я не забуду также поощрений, которые вы сумели переслать мне после моего прибытия сюда. Потребен был весь ваш ум и частичка вашего сердца, чтобы преодолеть столько затруднений.

Отныне все будет для меня легко. Как только я буду в состоянии выдержать кампанию, вы можете присоединиться ко мне. Я с нетерпением желаю окружить вас королевской пышностью. Мои офицеры сообщают мне о заговорах, которые каждый день составляются против похитителя престола, ренегата Генриха Наваррского. Вчера еще несколько солдат пришли предложить убить его среди Лувра, среди его сарданапальских удовольствий, которыми он бесстыдно наслаждается.