Герман Матвеев - Тарантул

• Название: Тарантул
• Автор: Герман Матвеев
• Жанр: Повести
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-08-004593-6

Третья книга трилогии «Тарантул».

Осенью 1943 года началось общее наступление Красной Армии на всем протяжении советско-германского фронта. Фашисты терпели поражение за поражением и чувствовали, что Ленинград окреп и готовится к решающему сражению. Информация о скором приезде в осажденный город опасного шпиона Тарантула потребовала от советской контрразведки разработки серьезной и рискованной операции, участниками которой стали ребята, знакомые читателям по первым двум повестям трилогии – «Зеленые цепочки» и «Тайная схватка».

Для среднего школьного возраста.

---

– Что потушили?

– Ваську.

– А цех?

– Потушили. Васька же тушил… – со вздохом проговорил Степа и, помолчав, добавил: – Орден получит. Факт!

– Молодец Васька!

– Ясно, молодец. Он много не думает. Раз – и готово! Помнишь, как мы ракетчика с ним ловили? Раз – и в морду!

Последних слов Миша не слышал. Ему представилась нарисованная Степой картина. Он видел, как рвутся зажигательные снаряды, как горит фосфор, и нетрудно было понять положение обожженного друга. «А вдруг он умрет?» От этой мысли больно сжалось сердце.

– Слушай, Степан, надо бы к нему сходить. Ты знаешь, где он?

– Пойдем сейчас! – обрадовался Степа. – Успеем. Сегодня как раз пускают. Я только снесу домой…

– А я сбегаю посмотрю, нет ли письма от бати.

– Только не задерживайся, – предупредил Степа. – Надо успеть до семи.

Через несколько минут друзья встретились во дворе и быстро зашагали к трамвайной остановке.

– Письма нет? – спросил на ходу Степа.

– Нет.

– Давно не было?

– Давно. Там бои сильные. Не до письма, – неохотно ответил Миша.

12. РАНЕНЫЙ ДРУГ

Госпиталь помещался в новом здании. До войны вместо коек здесь стояли парты и комнаты назывались не палатами, а классами. Вполне возможно, что раньше Вася Кожух мог бы попасть сюда в качестве ученика и сидел бы в десятом «Б» классе за партой возле этого самого окна. Сейчас он лежал забинтованный с головы до ног и не мог пошевельнуться. Малейшее движение тревожило бинты, и от острой, пронзительной боли темнело в глазах и вызывало тошноту. Относились к нему здесь с большой нежностью все: раненые, сестры, сиделки, врачи. Все знали, при каких обстоятельствах получил юноша тяжелые ожоги, и Васька иногда слышал, как о нем говорят. «Не испугался, не убежал, а ведь совсем еще ребенок». Выздоравливающие солдаты часто усаживались на табуретку возле койки и говорили с ним, как с равным, – рассказывали фронтовые случаи, историю своего ранения, и Васька постепенно проникся сознанием, что в военном госпитале он лежит не случайно, что он не просто пострадавший от шального снаряда, а раненный на фронте, как и все эти солдаты. О его поступке говорят как о подвиге, за который награждают медалями и орденами.

– Получишь медаль за храбрость, – уверял его один усатый гвардеец. – Помяни мое слово!

– Боевой орден Красного Знамени дадут, – обещал другой.

Все это наполняло Васькину душу гордой радостью, и он стойко переносил страдания. Сегодня к нему пустили мать. Положив на тумбочку узелок с яблоками и конфетами, она минут двадцать просидела на табуретке, постоянно сморкаясь и вытирая глаза платком.

– Ничего, Васенька, Бог даст, поправишься… Обойдется. Доктор сказал, уродом не будешь, – успокаивала она сына. – Тут тебе с завода гостинцев прислали. Степан Николаевич обещался навестить. Нынче у него работы много. В другой раз придет…

– Мам, ты не плачь, чего ты! Я же недолго пролежу. Вот кожа новая вырастет, и выздоровею, – едва заметно шевеля губами, говорил Вася.

– Вырастет, Васенька, вырастет. Ты молодой. Все зарастет, зарубцуется…

– А ты не плачь.

– Не плачу я, не плачу, Васенька, – успокаивала она сына, усиленно сморкаясь в мокрый от слез платок.

Проходила минута, и снова глаза наполнялись влагой. Васька понимал, что мать плачет от «женской жалости», и ему было досадно. Вместо того чтобы гордиться и хвалить, как другие, она только и делает, что глаза вытирает. Слезам матери Вася не придавал большого значения, но все же они действовали и сильно испортили настроение.

Закрыв глаза, он ярко представил, как спускалась она по лестнице госпиталя, как вышла на улицу, как бредет домой с понурой головой и часто вытирает глаза. А дома холодно. Летом он вынул из окон фанерки, заменявшие стекла, и совсем недавно вставил их обратно. Вставил наспех, кое-как. Фанерки сидят неплотно, из окон дует, и некому укрепить их…

Миша со Степой были уверены, что, как бы ни был изуродован Васька, они его узнают. Какие могут быть сомнения! Столько лет дружили крепкой мальчишеской дружбой – и не узнать! По указанию сиделки бодро направились они к кровати, на которой лежал Василий Кожух. Шли молодцевато, растягивая рты в улыбки, чтобы всем своим видом показать, что они уверены в скором выздоровлении, что ничего страшного не случилось. Шагах в пяти остановились. На кровати действительно кто-то лежал, но был ли это Васька – неизвестно. Две дырки для глаз, узкая щель вместо рта. Все остальное забинтовано, и даже нос можно было угадывать только по выпуклости.

В полном замешательстве стояли друзья, не зная, что делать. Подошла сиделка – невысокая, полная, совершенно седая женщина с добрыми глазами.

– Ну что ж вы, мальчики?

– А с ним разговаривать можно? – тихо спросил Миша. Он видел, что Васька лежит с закрытыми глазами, и боялся его разбудить.

– Разговаривать? А почему же нет? Подойдите, садитесь и разговаривайте. Только не очень много. И не касайтесь его. Шевелиться он не может.

Приблизившись, Миша увидел в дырках два блестящих, искрящихся радостью глаза.

– Вась! Это мы, вот видишь, я и Степка, пришли навестить, – взволнованно сообщил он.

В узкой щелке зашевелились губы, и вдруг раздался знакомый голос:

– Здорово, ребята. Спасибо, что пришли.

– Ну вот еще… Что значит спасибо! – обиделся Степа. – Я бы каждый день ходил, да не пускают.

Выжимая друг друга, устроились на узкой табуретке, где недавно сидела мать Кожуха. Некоторое время молча смотрели на раненого. Замешательство постепенно проходило. Васькины живые, с веселым огоньком глаза ощупывали их, и казалось, что он притворяется. Пройдет минута-другая, и он со смехом сдернет белую маску, вскочит с кровати и хлопнет их по спине…

– Как они тебя окуклили! Вдоль и поперек, – заметил с улыбкой Миша.

– А ты знаешь, какой у меня процент ожога? Трех процентов не хватило до критического. Хоронили бы с музыкой, – с заметной гордостью проговорил Вася. – И глубокие есть… на руках прямо до кости.

– Ладно, не хвастай. Мы знаем, – сказал Степа.

– Ты молодец! – похвалил Миша. – Поправляйся скорей. У меня дело будет.

– А какое?

– Дядя Ваня… – многозначительно сказал Миша и при этом огляделся по сторонам.

«Дядя Ваня»… В этих двух словах было заключено так много смысла и они были насыщены такой героической романтикой, что Васька невольно сделал движение. Мгновенно сильная боль отразилась в глазах, а сквозь стиснутые зубы вырвался глухой стон.

– Ты что? Ты не очень, Вася, – с тревогой сказал Миша. – Лежи спокойненько.

– Больно, Вася? – спросил Степа.

– А ты думаешь, нет? – с раздражением прошептал раненый. – Попробуй сам заживо гореть, тогда узнаешь…

Скоро боль утихла, и Вася снова заговорил спокойно. Он заметил под халатом на Степе галстук.

– А ты чего «гаврилку» нацепил, Степа?

– Он теперь у нас зафрантил. Новый костюм купил и ходит по улице без пальто. Задается.

– Ничего я не задаюсь, – обиделся Степа.

– А зачем без пальто ходишь? Холодно же…

– Пальто в починке; а далеко ли до магазина сбегать, – оправдывался Степа.

– Ладно. Мы не маленькие, – не унимался Миша. – Нас не проведешь. Я тебе скажу, Вася, в чем дело. В магазине… знаешь, в «красных кирпичиках», девочка есть, ученицей поступила… Понимаешь? Вот он для нее и вырядился.

– Ну и врет, ну и врет! – сильно покраснев, запротестовал Степа. – Не слушай его, Вася. Это он нарочно выдумывает.

– А чего ты покраснел? – спросил Вася.

– Что?

– Покраснел почему?

– Разве покраснел? У вас тут жарко. Халаты, что ли, греют, – небрежно сказал Степан и, поправив халат, повел плечами, словно на нем была тяжелая шуба.

Смущение Степы говорило само за себя. Над ним часто подшучивали и раньше, но всегда он был спокоен. И вдруг смутился. Значит, Мишина шутка попала в цель.

Под перекрестным огнем насмешливых взглядов Степа смущался все больше и всячески старался показать, что шутка ничуть его не обидела. Он стал внимательно разглядывать потолок, стены, соседние кровати. Чтобы не видеть комичных усилий друга и не расхохотаться, Васе пришлось закрыть глаза. Миша тотчас же толкнул локтем в бок Степу и, кивнув на раненого, встал.

– Довольно болтать, – тихо сказал он. – Нянечка не велела много… В другой раз поговорим. Ты поправляйся, Вася, мы пойдем.

Вася взглянул на друзей и, с трудом удерживая подкатившийся смех, пояснил:

– Ничего, Мишка. Щека, понимаешь, засохла, смеяться не дает, саднит.

– Повидались – и хватит.

– Степа, ты не сердись… Наклонись поближе, – попросил Вася и, когда приятель присел возле изголовья, продолжал: – У меня к тебе просьба. Сделаешь?

– Ясно, сделаю.

– Матка, понимаешь, одна, а я окна не утеплил. Надо фанерки к раме прибить поплотней и газетой заклеить. Гвозди в столике.

– О чем говорить? Гвозди у меня есть.