Степан Калита - Сполохи детства

• Название: Сполохи детства
• Автор: Степан Калита
• Жанр: Современная проза

От автора «Записок социопата».

Детство проходит и остается сполохами в памяти, причудливым оттиском воспоминаний о людях, их судьбах, о твоем собственном восприятии, которое совсем еще юное — и потому порой подводит.

Автор с присущим ему чувством юмора рассказывает серьезную, но чаще полную иронии историю своего взросления и открытий, которые делает каждый из нас, проживающих данную то ли насмешливым богом, то ли печальным чертом жизнь…

При этом на пути маленького Степана встречаются самые разные люди — плохие и хорошие, забавные и страшные, опасные и те, без которых невозможно представить существование.

Эта книга — путь автора к самому себе, и откровенное разоблачение перед читателем.

---

В характере у меня откуда-то уже взялось упрямство, нежелание мириться с системой и обостренное чувство справедливости. Впоследствии учителям приходилось со мной туго. Были среди них и такие, кто меня искренне ненавидел, и такие, кто пытался сломать. Но ни у кого из них не получилось меня переделать, превратить в усредненный образчик совковой образовательной мясорубки.

Когда смена закончилась, и в лагерь приехали автобусы, чтобы везти детей в Москву, директор подошел ко мне и сказал:

— Жалко твою маму. А то я бы тебя давно выгнал. Ты — настоящий подонок. Далеко пойдешь.

Прежде я никогда не вызывал у взрослых столь острых чувств, и сильно расстроился. Подонком быть совсем не хотелось. Я начал думать — что я делаю не так. И пришел к парадоксальному выводу, что для кого-то непременно становишься «подонком», защищая свою свободу. И что ничего не поделаешь, придется с этим жить.

Взрослые нечасто называли меня подонком. Зато частенько говорили сакраментальное: «Далеко пойдешь». Насколько я далеко пошел, судить не мне. Да и вообще, не людям. Надеюсь, до суда в моей земной ипостаси дело не дойдет. А высший суд когда-нибудь, уверен, рассмотрит многие тома дела моей жизни и вынесет вердикт: «Да, он пошел достаточно далеко, и заслуживает вечность». Ну, или не заслуживает. Жизнь моя пока, к счастью, не катится к финалу. Так что у меня еще есть все шансы достаточно нагрешить, чтобы угодить прямиком в ад.

Обычно на «далеко пойдешь» я не обращал внимания, нутром чуя за собой правду. Но однажды моя любимая учительница по литературе, Альбина Петровна Скрябина, использовала этот оборот — за то, что на уроке я передавал любовные записки девочке Оле, которая мне нравилась — и я едва не сгорел от стыда. Так мнение о нас одних людей нам совершенно неважно. А стоит другим (тем, кто вызывает уважение) отозваться о нас чуточку нелестно, и хочется сразу наложить на себя руки. Они не называют тебя подонком, говорят лишь: «далеко пойдешь», но ты себя тут же ощущаешь подонком.

* * *

Альбина Петровна почему-то красила волосы в фиолетовый цвет. Этот неестественный оттенок дал повод Рыжему как-то раз обозвать ее «престарелой Мальвиной», прямо в глаза. Я видел, как от оскорбления она сделалась пунцовой и разразилась очень литературной, пустяковой бранью, поскольку ругаться совсем не умела. Банда надрывала животики, потешаясь над пожилой литераторшей. А мне не хватило духа вступиться за нее. Я знал, что если что-то предприму, мне придется дорого за это заплатить. Поэтому я, сжав кулаки, направился восвояси. Обидно за нее было до слез.

Завуч потом в очередной раз вызывала хулиганов к себе, всячески ругала их, сделала записи в их исчирканных красной ручкой дневниках. Но им уже давно было глубоко плевать на любые действия педагогов. Они перешли черту дозволенного, и дерзко смотрели в будущее. Им представлялось, что его вообще нет. Точнее, оно представляет собой белый ватман, на котором человек решительный и сильный может нарисовать любую биографию. Дети казались им неспособными на поступок букашками. А взрослые — сложившимися неудачниками, просравшими свою жизни. Учителей они презирали. Те трудились за нищенскую зарплату, и вынуждены были отказывать себе буквально во всем, поскольку едва сводили концы с концами. Бедность педагогов очень бросалась в глаза. Все эти штопанные кофточки, поношенные пиджаки, стоптанные ботинки. Аккуратная бедность. Ее несли с достоинством.

Но были и такие, кто в учителя шел не по призванию. Школа для них была последним пристанищем.

* * *

Преподаватель биологии Андрей Антонович Гудков и историк Роман Григорьевич Костомаров (между прочим, мой классный руководитель в пятом классе) были законченными алкоголиками. Они часто запирались в лаборантской при кабинете биологии во время рабочего дня — и пили водку. На уроках от них несло перегаром. И регулярно директор школы вывешивала на доске выговор то одному, то другому. В конце концов, Костомаров уволился, и устроился в местный винный магазин грузчиком. Столь стремительный переход в карьере, помнится, очень шокировал маму Сереги.

— Как же так? — она разводила руками. — Такой хороший учитель — и вдруг в грузчики.

Другие родители, впрочем, Романа Григорьевича хорошим учителем не считали. Завидев кого-то из родителей учеников, он понимал, что сейчас его будут в очередной раз ругать (а может быть, даже бить — в зависимости от проступка) и спешил в прямом смысле слова — сбежать. Разворачивался на каблуках и несся, оглядываясь на бегу. При этом бормотал: «Сейчас, сейчас, я тут кое-что вспомнил, мне срочно надо…»

Опохмелившись, Костомаров делался балагуром и весельчаком. Он очень любил рассказывать ребятам из своего класса скабрезные анекдоты. Парни громко и радостно ржали. Шутки у него были своеобразные, но пацанам нравились. Меня он однажды, будучи в подпитии, хлопнул по спине и радостно заявил:

— Хороший ты парень, Степа, но есть у тебя один недостаток. Какой? Хочешь узнать какой?! Дырка в жопе! Ха-ха-ха.

Костомаров хохотал так, что все обернулись. Шутку я, честно говоря, не понял. Да и до сих пор она мне кажется не слишком остроумной. Анекдоты у классного были из той же серии. Многие я помню до сих пор.

— Сторож экскурсию в зоопарке проводит вместо экскурсовода. Тот заболел. А сторож пьяный. — Так, эй ты, стерва, отойди от клетки. — Но я не стерва. — Ничего, он и блядью не побрезгует!.. — Или вот. — Идет мужик по улице, видит, все бабы плачут: — Иван Васильич умер! Иван Васильич умер! Дай, думает, пойду, схожу, посмотрю, что там за Иван Васильич. Приходит в морг. А на столе лежит мужик вот с таким хуем. Он хуй отрезал, положил в портфель. Приносит домой, достает: — Смотри жена, какие хуи бывают. Жена: — О, боже! Иван Васильич умер!

Время от времени Костомаров прямо у нас на глазах клеился к женщинам. Иногда — к мамам учеников. И даже завел роман со школьной медсестрой. Окруженный влюбленными в него пацанами он рассказывал:

— Лариса Иванна — во! Сиськи — такие. — Показывал объем ладонями. — Соски — как мизинчики. Я ее схватил за талию, стал сиськи мять. Она немного поломалась. Но вижу: уже поплыла. Тут же как, главное — времени не терять. Пока растерялась, сразу присунуть. Но я пока дверь в медпункт запирал, она малость пришла в себя. Стала толкаться там… Но мужик на то и мужик, я ее сразу на кушетку повалил. Халат расстегнул, под блузку залез. Сиську в рот…

— В рот?! — спросил Олег Муравьев таким голосом, словно сейчас упадет в обморок.

— Конечно, в рот. Бабам сиськи надо и мять и сосать. Тогда они тебе все дадут. Ну и присунул. Такие дела. — Костомаров задумался ненадолго. — Ебаться полезно, ребята. А то у тех, кто дрочит, ладошки волосатые.

Все тут же уставились на свои ладони, и Роман Григорьевич радостно заржал:

— Попались!.. Ладно, ребята, — он глянул на часы, — задержался я с вами, а мне еще в лаборантскую надо забежать перед уроком…

Его друг биолог Гудков имел совсем другой характер, чаще всего он был погружен в себя. Настолько, что однажды я стал отвечать урок, заглядывая в разложенный на столе учебник. Прочитал два абзаца, косясь в книгу — и, к своему удивлению, получил пять. С тех пор биология мне давалась на ура, я стал круглым отличником, и заработал пятерку в четверти. Родители даже решили, что я определился в жизни — и по-настоящему увлечен биологией. На самом деле, этот предмет меня никогда особенно не интересовал. Но получать хорошие оценки мне нравилось.

Весной, едва стаял снег, Костомаров завел разговор о том, что скоро мы пойдем в поход. Все были очень воодушевлены возможностью выехать всем классом на природу. Прежде он был классным руководителем у Пятого «Б». Их отбили у Костомарова родители бэшек. Один из них как-то раз подошел ко мне и сказал:

— Я слышал, вы в поход собираетесь? Послушай меня, Степк, с Костомаровым в поход не ходи. Лучше откажись.

— Чего это? — расстроился я. Мне очень хотелось отдохнуть на природе. Тем более что Роман Григорьевич обещал всех нас накормить вкуснейшим шашлыком. Он так расписывал, как мы будем разбивать лагерь и есть шашлык, что все только и ждали дня, когда мы пойдем в поход.

— В прошлый раз пиздец был, — только и сказал бэшка.

Я решил, что «пиздец» — это слишком туманное определение, чтобы воспринимать его всерьез и отказаться от похода. Поэтому был среди тех, кто однажды в пятницу сел на электричку, идущую за город. Костомаров обещал, что на месте нас ждет готовый лагерь — палатки и шашлык, потому что туда уже с утра выехали его помощники — старшеклассники… Но когда мы прибыли в лес, на месте нас ожидала ватага перепившихся подростков. Стояла всего одна палатка. Шашлыка не было, зато над костром висел котелок с кашей. Костомаров сурово спросил:

— Где водка?

Ему немедленно налили. Потом еще. Он быстро захмелел… Через некоторое время, трясясь от холода, ушел в лес, и потерялся… Ребятам и девчатам из своего класса он предоставил самостоятельно разбираться с суровыми условиями весеннего леса… Хорошо, что палатка была одна — иначе мы точно замерзли бы этой ночью. А так, сбившись в кучу, мы коротали время до рассвета, превратившись мигом в дружный сплоченный коллектив, одержимый одной только мыслью — выжить. Куда там современным командным тренингам, Костомаров за один поход сумел сделать нас единым целым…