Лао Шэ - Записки о Кошачьем городе

• Название: Записки о Кошачьем городе
• Автор: Лао Шэ
• Издательство: Муравей
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2000
• ISBN: 5-89737-078-8

Межпланетный корабль прилетает с Земли на Марс и оказывается в удивительном государстве, где живут люди-кошки… Так начинается роман знаменитого китайского писателя Лао Шэ «Записки о Кошачьем городе». В этом произведении, близком по духу «Истории одного города» Салтыкова-Щедрина или «Острову пингвинов» А. Франса, автор остроумно изобразил государственные учреждения, армию, систему хозяйства и образования, схоластическую науку, официальное искусство, основанные на порядках, хотя губительных для страны, но, к сожалению, весьма живучих. Многое в этом романе напомнит читателям и о нашей действительности.

---

– Ну как же? Они говорили «варэ», «вский»…

– Это обычные иностранные слова, означающие «химия» и «роль» [3], только эти субъекты употребляют их без понятия, как придется. Умеющие произносить такие выражения и называются учеными нового типа. Слова «варэ», «вский» да еще «изм» стали в последнее время особенно модными. Первые два слова, сливаясь, означают все, что угодно: «Родители бьют ребенка», «Император ест дурманные листья», «Ученый покончил с собой»… Произноси их – и тебя тоже сочтут ученым. Главное – существительные. Глаголы не нужны, а прилагательные образуются от существительных.

– Почему они спрашивали меня про штаны?

– А почему девушки расспрашивали о туфлях на высоком каблуке? Молодые ученые похожи на женщин: они тоже стараются быть чистыми, красивыми и модными. Старые ученые напрямик требуют девок, а молодые сперва хорохорятся. Вот погоди, через несколько дней они все наденут штаны…

Мне показалось, что в комнате стало слишком душно; я извинился перед Маленьким Скорпионом и вышел на улицу. Цветок и ее подруги, привязав к пяткам куски кирпича и держась за стену, учились ходить на высоких каблуках.

20

Да, у этого пессимиста было что позаимствовать. Он, по крайней мере, сначала размышлял, а потом уж предавался своему пессимизму. Возможно, Маленький Скорпион недальновиден или труслив, но мне он все больше нравился, да и на молодых ученых я еще не поставил крест. Даже если они не уступают в глупости старым, они хоть живые и веселые. Маленькому Скорпиону стоило бы позаимствовать у них оптимизм, и тогда, быть может, он совершил бы немало полезного. Мне захотелось еще раз повидать молодых ученых, и я узнал у Дурман, где они живут.

По дороге я прошел мимо многих школ, или институтов, то есть пустырей, окруженных стенами. Когда я видел учеников, разгуливавших по улице, мои глаза наполнялись слезами. Эти юнцы (особенно те, что были постарше) выглядели невероятно самодовольными: точь-в-точь как Большой Скорпион, возлежавший на головах семи кошек. Они, наверное, воображали себя божественными избранниками и не понимали, что их государство самое жалкое во вселенной. Только очень глупые воспитатели могли взрастить столь невежественных юнцов. И все же, думал я, к двадцати годам человек должен что-то соображать, а не чувствовать себя в аду, как в раю. Я чуть было не начал спрашивать у них, чем они так довольны, но вовремя сдержался.

Один из молодых ученых, к которому я шел, заведовал музеем, что было весьма кстати. Музей оказался довольно большим зданием из двадцати или тридцати комнат. У входа, прислонившись к стене, сидел привратник и сладко спал. Кроме него, здание никто не охранял, а все двери были открыты. Удивительно, ведь люди-кошки воруют что попало. Не осмелившись потревожить привратника, я вошел в музей, прошел через два пустых зала и здесь наткнулся на своего нового знакомого. Он очаровал меня своим весельем, опрятностью, вежливостью. Фамилия его была Кошкарский. Я чувствовал, что она иностранного происхождения, и боялся, как бы, сопровождая меня по музею, он не замучил меня незнакомыми словами. Лишь бы он не называл экспонаты «варэ» или «вский», и тогда все будет в порядке.

– Пожалуйста, проходите сюда! – радушно пригласил Кошкарский. – Это зал каменной утвари восьмого тысячелетия до нашей эры. Утварь разложена по новейшей системе. Посмотрите!

Я оглянулся – ничего нет. Что за наваждение?! Но Кошкарский уже показывал на стены:

– Перед вами древний каменный сосуд, на котором вырезана какая-то иностранная надпись, стоит три миллиона национальных престижей.

Теперь я действительно заметил надпись, но не на сосуде, а на стене – там, где когда-то, видимо, стоял драгоценный сосуд.

– Перед вами каменный топор, которому исполнился десять тысяч один год, цена двести тысяч национальных престижей, это – триста тысяч престижей, это – четыреста тысяч…

Мне нравилось только одно – что он так бегло называет цену экспонатов. Мы вошли в следующий пустой зал. Кошкарский продолжал все тем же бодрым и почтительным тоном:

– А тут хранятся древнейшие книги мира, которым перевалило за пятнадцать тысяч лет. Разложены по новейшей системе.

Он начал перечислять названия книг и их цену, но я не увидел ничего, кроме нескольких тараканов на стене.

Когда мы вышли из десятого пустого зала, мое тер пение иссякло. Я уже хотел распрощаться с Кошкарским и уйти, как вдруг перед последним залом увидел около двадцати солдат с дубинками. Видимо, они что-то охраняют? В зале действительно были экспонаты, и я возблагодарил небо и землю. Хоть в одном из одиннадцати залов что-то есть – значит, я пришел не напрасно.

– Вы пришли очень удачно, – подтвердил Кошкарский. – Через каких-нибудь два дня вы бы и этого не увидели. Перед вами глиняная утварь десятого тысячелетия до нашей эры, разложенная по новейшей системе. Двенадцать тысяч лет назад эти сосуды были самыми прекрасными в мире, но потом, начиная с шестого тысячелетия до нашей эры, мы утратили секрет гончарного искусства и до сих пор не можем вновь обрести его.

– Как же так? – спросил я.

– О, вский! – воскликнул мой гид, приведя меня в полнейшее недоумение. – Это самые драгоценные предметы на Марсе, но они уже проданы иностранцам за три биллиона национальных престижей. Если бы правительство не поторопилось, оно могло бы выручить за них, по крайней мере, пять биллионов, потому что два биллиона мы получили даже за каменные сосуды, которым нет еще десяти тысячелетий. Правительство просчиталось, и мы, посредники, получим меньше комиссионных. Это ужасно! Чем мы будем кормиться? Жалованья нам не выдают уже несколько лет. Правда, на комиссионных можно неплохо заработать, но ведь мы ученые нового типа, и нам нужно во много раз больше денег, чем старым ученым. Мы пользуемся только импортными вещами, а каждая такая вещь могла бы прокормить дюжину старых ученых!

Безмятежная физиономия Кошкарского вдруг помрачнела.

– Как случилось, что утрачен секрет гончарного искусства? О, вский! Почему продаются древности? Чтобы заработать на них. У меня уже не осталось никаких иллюзий в отношении новых ученых. Мне лишь хотелось обнять оставшиеся сосуды и разрыдаться. Итак, торговля музейными редкостями служит одним из источников правительственного дохода, а ученые получают комиссионные да докладывают посетителям цены.

– Что же будет, когда вы продадите последние экспонаты и не сможете больше получать комиссионных?

– О, вский!

Я понял, что это слово означает для него приспособленчество, в тысячу раз более подлое, чем у Маленького Скорпиона. Кошкарский с его восклицаниями стал мне омерзителен, но дурманные листья располагают к апатии, и я не надавал своему гиду пощечин. С какой стати мне, китайцу, вмешиваться в дела людей-кошек?

Не попрощавшись с Кошкарским, я вышел, и мне чудилось, будто за мной вдогонку несутся стенания похищенных реликвий.

На улице я немного успокоился и подумал, что для кошачьих древностей, пожалуй, счастье попасть за границу. Раз люди-кошки все разворовывают и уничтожают, пусть уж лучше их реликвии хранят иностранцы. Разумеется, это ничуть не оправдывает Кошкарского. Хотя торговля затеяна не им, он бессовестно поддерживает ее и вообще забыл о чести и совести. Мне всегда казалось, что человечество чтит свою историю, а люди-кошки безжалостно порывают даже с отечественной историей. К тому же Кошкарский образован. Если так поступают ученые, то что же творит невежественная масса?!

У меня пропало желание идти к другим новым ученым и смотреть культурные учреждения. Показавшаяся впереди библиотека вновь сулила «хитрость с пустой крепостью» [4]. Само здание было неплохое, хотя явно не ремонтировалось уже много лет. Но когда из библиотеки вышла группа школьников, которые, должно быть, читали там книги, во мне снова пробудилось любопытство.

Войдя в ворота, я увидел на стенах множество свежих надписей: «Библиотечная революция». Интересно, против кого она направлена? Размышляя об этом, я вдруг споткнулся о лежащего человека, который тотчас заорал: «Спасите!»

Рядом с ним валялись еще больше десяти жертв, связанных по рукам и ногам. Едва я развязал их, как они трусливо сбежали – все, кроме одного, в котором я узнал молодого ученого. Это он просил о помощи.

– Что здесь происходит?! – изумился я.

– Снова революция! На этот раз библиотечная.

– Против кого же она?

– Против библиотек. Посмотри, господин! – Ученый показал на свои ляжки.

Я увидел короткие штаны, на которые прежде не обратил внимания. Но как они связаны с библиотечной революцией? Ученый объяснил мне это:

– Ведь ты носишь штаны, и мы, ученые, призванные знакомить народ с передовой наукой, передовой моралью и обычаями, тоже надели штаны. Это революционный акт…

«Вот так революция!» – подумал я.

– К сожалению, студенты соседнего института узнали о нашем революционном акте, явились сюда и потребовали каждый по паре штанов. Я – заведующий библиотекой, и прежде, когда торговал книгами, постоянно давал часть своей выручки студентам. Дело в том, что они преданы кошкизму, а кошкисты – народ опасный. К сожалению, они ревностно проводят свои принципы и потребовали у меня штаны. Я не мог на них напастись, и студенты восстали. Мой революционный акт состоял в том, что я надел штаны; их – в том, чтобы сшить штаны, каких нет ни у кого. В общем, они связали нас и похитили все мои ничтожные сбережения!