Эль Море - Нити Жизни

• Название: Нити Жизни
• Автор: Эль Море
• Жанр: Современные любовные романы

Правдивое откровение, наполненное реальными событиями, надеюсь, что оно найдет отклик в каждом сердце. Ведь, это стало её историей. Историей для многих из нас, где каждый что-то извлек для себя. В этом переменчивом мире она та, кто знает цену времени. Она не заводит часы, они и так у нее в груди. Для неё жизнь — это короткий саундтрек. В перспективе — за один раз. Впереди мнимое будущее и она идет по краю. Всегда в погоне за тенями, далека от бога, скорбит болью, заточена в ядре одиночества, с багажом противоречивых мыслей и с желанием скорейшей смерти. Найдет ли она мир у своих ног, получит ответы на собственные вопросы, выложит дорогу в бескрайнюю сокровищницу? Да. И это её актуальное руководство по выживанию. Начав с себя, она построит мост в завтрашний день, камушек за камушком, для каждого рядом с ней. Сомневаетесь? Почитайте.

Одни пишут ради денег, другие ради славы, третьи от души и фантазии. Я же начала писать от того, что просто не смогла отпустить этого человека. Никто не смог.

---

Я прошла все стадии болезни:

Отрицание. Я пыталась противостоять. Мой мозг отказывался верить. Каждая клеточка моего тела говорила: «Нет, я не верю». Это был период настоящего ада. Попытки заглушать внутреннюю, душевную, физическую боль. Самая неприятная и болезненная стадия. Я сходила с ума от одной только мысли. И не было сил бороться с тем, что я видела и с тем, что чувствовала.

Смирение. Когда меня потихоньку стало отпускать. И пугающие соображения, прорывающиеся сквозь каменную стену здравого смысла и инстинкта самосохранения, стали меньше будоражить меня. Тогда я училась глушить гомон мыслей в моём мозгу. Каждый день, слушая мантры родных о том, что все будет хорошо, я вроде поддавалась их настрою.

Принятие. Мне прямым текстом сказали: «Это неизбежно». Пронеслась целая плеяда чувств. От этого потока у меня брызнули горячие крупные слёзы. Они были именно тем, что я не хотела никому показывать. Но, тем не менее, все равно ревела. А потом наступило полнейшее опустошение. Как будто, я была чашей, которую долго-долго наполняли, а теперь вылили всё содержимое.

И как окончательный итог — заключение в моей больничной карте: порок сердца и целый список противопоказаний.

Доктор Итан Миллер появляется, как черт из табакерки. Он подходит к моей койке, не улыбается, смотрит тяжело, под его глазами темные круги. Проверяет прибор. Натягивает мне на палец обратно то, от чего я с таким усердием избавлялась.

— Можно сесть? — спрашивает он.

Я равнодушно скашиваю глаза, словно мне всё равно, и в тоже время, отчаянно пытаюсь поймать его взгляд. Он ставит стул между нами:

— Ты хорошо провела время?

— Просто восхитительно. — Я вздохнула.

— Очаровательно, — произнес он, окинув меня взглядом.

Я упираюсь в него зрачками. «Ну и что это за словесная прелюдия?» — думаю. Неужели так плохо?

Он ерзает на стуле:

— У тебя был очередной приступ. Поэтому сейчас ты здесь. Состояние было критическим. Мы сделали операцию. Операция прошла хорошо. Твое состояние стабильно. Однако до завтра ты пробудешь тут, если и дальше все будет гладко, тебя переведут в палату.

У него на коленях история моей болезни и он, открыв её, делает какие-то пометки, затем продолжает:

— Твои родители сейчас в приемном покое, как и сестра. Я пытался уговорить их поехать домой, но они решительно отказались. Сюда им нельзя, но думаю, что завтра они обязательно смогут проведать тебя. — Он встает и чуть склонившись, спрашивает: — Ты хочешь им что-нибудь передать? — Он выжидающе смотрит на меня. Я ловлю его взгляд и сразу же в голове пролетает тысяча мыслей, но они не дают мне ровным счетом ничего. Я потеряна. Это, то состояние, когда в вашем мозгу что-то сильно переклинивает, и мы начинаем считать, что всё, что с нами происходит — это лишь сон. Всё что происходит, ещё не произошло. Это просто плод нашего больного воображения.

— Почему они здесь? — произношу я, удивляясь собственному голосу и его не твердости.

— Ты же понимаешь, что они твои поручители, те, кто несёт за тебя ответственность. Тебе срочно требовалась операция, без их согласия больница на это пойти не смогла бы. Таковы правила. Поэтому мы вынуждены были незамедлительно сообщить им об изменении твоего состояния.

Я молчу, пережевывая это в каком-то полушарии мозга. Сердце отбивает последовательный ритм, морфий в крови дает ощущение расслабленности и дремоты, веки, как будто слипаются.

— Я всех напугала, да? — шепчу я, проваливаясь в пустоты своего сознания.

— Не думай об этом, — говорит он. — Отдыхай и поправляйся — сейчас только это твоя задача. Об остальном поговорим позже. Тебе вкалывают снотворное, поэтому постоянно будет хотеться спать — это нормально. Не сопротивляйся.

Он кивает на прощание. Я окрикиваю.

— Они знают?

— Знают? — Он бросил на меня взгляд.

— О том, что я покидала госпиталь.

— Да.

— Скажи им, чтоб уходили. Мне не нужны часовые, — говорю я, а сама размышляю: или он считает, что как раз то, что мне нужно — это массовая истерика в исполнении родственников под дверями?!

— Не скажу, — отвечает он. — Но я передам им, как сильно ты их любишь и скучаешь. — Он подмигнул и вышел.

Мне ничего не осталось, кроме, как пару раз моргнуть и уснуть. Странно, но разлепив глаза, я узнала потолок. Такое возможно? Похоже на то, что это тот самый, на который я пялилась ни одну ночь подряд. Кажется, некоторые обещания все же исполняются. Солнце, графин, ноут, часы — я в своей палате. И я выбралась из этой спячки.

Я откидываю одеяло и приподнимаюсь, моя грудь под ночнушкой плотно стянута бинтами. Я отпускаю оттянутый ворот рубашки, и моя рука дрожит, как оторванная лапка жучка. «Это панацея или парадокс?» — думаю про себя. И тут же выколупываю остатки своего разумного мнения и вталкиваю его в себя, как таблицу умножения. А внутри дождливо и промозгло. Но это ведь не панацея, в конце концов, а просто теория, которая не осуществлена ещё ни на один процент. Я обещаю себе, что не буду делать поспешных выводов и резких движений. Я подожду. Вдруг, это пройдет? Вдруг, всё это ненастоящее? Я оставалась с этими мыслями, пока в палате не появилась медсестра. Вроде новенькая, чуть постарше меня. Думаю, лет на шесть. Поздоровавшись, она измерила мне давление, взяла кровь из вены. Две пробирки. Я поняла, что не только я еще не завтракала. И если вампиры действительно существуют, то можно смело утверждать, что они работают в медицинской сфере и никак иначе.

— А какая вкусней: четвертая положительная или первая отрицательная? — спрашиваю я её.

Она издает смешок и, прикрывая рот рукой, говорит:

— Какая вы чудная. Пробирки отправляются в переносную подставку с синими инициалами и номером палаты.

Я поджимаю губы и провожу языком по внутренней стороне зубов, сглатываю слюну.

— Голова не болит, нет жжения в груди? — неожиданно говорит она.

Я мотаю головой, инстинктивно прижимая руку к сердцу. — Хорошо. — Она берет с подноса прозрачную коробочку и отдает мне. — Это надо принять, — объявляет. Затем наливает из графина полстакана воды и тоже протягивает мне. — На голодный желудок? — я ошарашено вытаращиваюсь на неё.

— Да, вам назначено принимать это пять раз в день, а также капельницы и уколы. Придется потерпеть, — говорит она и улыбается. Мне же хочется обглодать ей лицо и вырвать волосы. Я огорченно вздыхаю: «Вот тебе и на! Два шага вперёд и один шаг назад и я снова на колёсах. Рекурсия».

— Да уж, вам легко говорить. Хотите поменяться? — я смотрю ей в глаза и вижу, как подергиваются её веки. Она утыкается в пол. — Что, нечего ответить? Тогда и не говорите о том, чего не знаете. — Пожалуйста, примите это, — произносит она и почти выбегает. Я смеюсь ей в след.

Засовываю в рот две красные капсулы, и обильно запивая водой — заглатываю.

— Парадоксы… это очень плохо, — выдыхаю. Я надеялась, что время, проведенное вдали от этого места, приглушит боль, но слезы на глазах говорили обратное. Поэтому я беру ноутбук и заношу эмоции в виде символов в нематериальную материю:

«Конечно, можно продержаться сутки, другие, месяц, притворяясь, что камень внутри ничего не весит. Можно улыбаться всем в лицо, а потом сходить с ума, смотря в окно. Можно ходить на высоченных каблуках, а ноги, чтоб подкашивались от бессилия. Можно унижать и унижаться, быть не собой, чтоб при этом внутри всё сжималось. Можно смотреть пустыми глазами, а на самом деле внутри кричать. Можно говорить, что ненавидишь, а при этом любить до безумия. Можно делать вид, что презираешь, но при этом молиться за этого человека. Можно отрицать, но писать сообщения каждую ночь. Можно говорить, что тебе все равно, но при этом обновлять страницу и проверять почту, чуть ли не каждую минуту. Можно. Всё можно. Только к чему это? Я ведь по-прежнему остаюсь здесь.

Я задохнусь, покроюсь плесенью и сгнию в этом хранилище болезней. Это здание не сможет защитить меня от смерти. И я не смогла бы спрятаться ни в нем и ни где-то еще, даже если б очень этого захотела. Поэтому, я принимаю. Я отпускаю тебя, моя болезнь».

Проходит час и ко мне заваливается делегация — вся моя семейка. Они заходят с серьезными лицами.

— Ты так меня перепугала! — признается мама и величественно встает в ногах, как статуя свободы. Но её голос не выражает ее слов. Скорее наоборот, он содержит столько укоров, сколько канцелярская коробка — кнопок.

— Я тоже рада тебя видеть, ма! — отвечаю я.

Папа подходит и садится на корточки рядом со мной, берет мою руку в свои ладони, сжимает её:

— Слава богу.

Алина улыбается из-за широкой спины отца. Но вид у неё несчастный.

Я приподнимаюсь, папа помогает мне и поправляет подушки за моей спиной, чтобы мне было удобней.

— Спасибо, — говорю я.

— Ты не отдаешь себе отчет! — вступает моя мать.