Петр Смычагин - Тихий гром. Книги первая и вторая

• Название: Тихий гром. Книги первая и вторая
• Автор: Петр Смычагин
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1981

Действие романа челябинского писателя Петра Смычагина происходит после революции 1905 года на землях Оренбургского казачьего войска. Столкновение между казаками, владеющими большими угодьями, и бедняками-крестьянами, переселившимися из России, не имеющими здесь собственной земли и потому арендующими ее у богатых казаков, лежит в основе произведения. Автор рассказывает, как медленно, но бесповоротно мужик начинает осознавать свое бесправие, как в предреволюционные годы тихим громом копится его гнев к угнетателям, который соберется впоследствии в грозовую бурю.

---

Увлекшись этой мыслью, Антон ждал поддержки старшего товарища, но тот ни возражать, ни поддерживать вроде бы не собирался, предаваясь каким-то своим думам. Но ни о чем другом Виктор Иванович думать сейчас не мог. Антона он слушал внимательно, однако не торопился высказывать свое мнение, поскольку дело их не поддавалось решениям скороспелым.

— Умный ты парень, Антон, — заговорил наконец Виктор Иванович, как бы продолжая размышлять вслух, — и слова говоришь неглупые, а изъян в них так червяком и шевелится. Давай-ка вот рассудим, пошире умом раскинем. Попасть в солдаты, как и в тюрьму, легко. Дак чего ж ты из тюрьмы-то бежишь?.. — Виктор Иванович заметил порыв Антона, желание возразить и предупредительно приподнял руку. — Не спорь. Знаю, чего ты скажешь, и соглашусь. Но пока ты потихоньку работаешь с десятком солдат, о тебе узнают царевы слуги — они ведь и там кишат, эти осведомители. И не в тюрьму повезут с фронта, а там же к стенке поставят. Такие случаи нам уже известны. Либо еще хуже — пуля или снаряд кайзеровский долбанет. Ведь они не разбирают, где там агитатор, а где солдат темный. А так-то уж и вовсе глупость получится. Возможность погибнуть у тебя и здесь была. Зачем же так далеко ехать, чтобы получить тот же результат? И потом: что ты умеешь делать? Агитировать? Бомбы самодельные лепить? Они там не нужны, хватает готовых. А ведь ты еще с печатным делом знаком. В окопах едва ли пригодится такое дело. А где-нибудь в городе листочки с нашей правдой не меньше нужны. И рассказывать сейчас не то что на листочках — на большущих полосах есть о чем. Вот и подумай, где ты можешь больше сделать. В Самаре такая литература печатается и к нам, как ты знаешь, доходит. Связь у тебя есть — найдешь.

То затухая, то разгораясь, разговор этот занимал их всю дорогу. Никто им тут не мешал. Ехать приходилось не трактом, а самыми глухими дорогами. Утро застало путников уже на подъезде к Варламовскому бору. Днем ехали мало — кормили коня и отдыхали в лесу. Лишь перед вечером, уж в пятом часу, снова тронулись в путь, чтобы без спешки поспеть к поезду.

Совсем иным был бы разговор этих людей, если б хоть чуть приоткрылась завеса перед тайнами будущего.

Вторая ночь подходила к концу. До миасской станции оставалось версты три-четыре, а времени до прихода поезда — около двух часов.

— Слышь-ка, Антон, — потянув на себя вожжи, заговорил Виктор Иванович, — а ведь нам лучше здесь, в лесу с часок побыть, чем на станции это время молоться да филерам глаза мозолить, а?

— И то правда, — согласился Антон и повел рукою, показывая на стройные сосны. — Только из-за этой вот красоты и то стоит остановиться. Ох, как истосковалась душа по воле этакой!

Виктор Иванович повернул коня в лес и, отъехав от дороги саженей на двести, остановил подводу за кустом рябины так, чтобы с дороги не видно было ее. Расстелив на редкой травке старый дождевик, устроились на нем и закусили хлебушком с малосольными огурцами, кваском, перекисшим в дороге, запили. Потом Виктор Иванович достал было кисет, но раздумал курить и затянул вполголоса казачью песню:

Как на ду-убе на высо-оком,
Над шумя-а-ащею волной…

Антон басовито негромко подхватил:

Одино-оку думу ду-умал
Сокол я-асный, молодой.

И полилась песня — задушевная, негромкая, напоминавшая певцам их судьбы.

Что ж ты, Сокол быстрокрылый,
Призадумавшись сидишь,
Своими черными очами
В даль туманную глядишь?

Или скучно, или грустно
На родных тебе полях,
Или нет в душе отрады
В темно-синих небесах?

Вот поднялся Сокол ясный,
К морю синему летит,
На родимую сторонку
Он в последний раз глядит.

Буря воет, гром грохочет,
Низко ходят облака,
Сокол борется с погодой,
Крылья мочит он в волнах.

А наутро было тихо,
Солнце красное взошло,
И по взморью легкой зыбью
Тело Сокола несло.

Пели они проникновенно, от всей души, потому как и даль виделась туманная; и не от скуки с родных полей улетает Сокол; и может статься, что на родимую сторонку он глядит в последний раз; и неведомо, какие могучие волны будут хлестать его; и выплывет ли он из них — тоже знать никому не дано.

Они бы, наверно, еще посидели здесь четверть часа, но вдруг заморосил дождичек, неожиданный в предутренних сумерках, и пришлось покинуть это славное место.

Не доехав до станции, Виктор Иванович свернул на едва заметную лесную дорожку, вилявшую между соснами и уводящую на взгорок.

— Куда ты еще? — удивился Антон.

— От дождя под соснами спрячемся, — усмехнулся Виктор Иванович.

— Какой это дождь — роса. Да и поезд вот-вот подойдет.

Виктор Иванович не ответил, а поднявшись на взгорок, остановил коня и, отойдя от телеги, поманил к себе Антона.

— Вон гляди, — показал он, — сейчас я съеду вон туда. Воронка оставлю у коновязи, а сам буду держаться недалеко от правого угла вокзала, поближе к путям. Ты пойдешь этой же дорожкой. Не торопись, чтобы не толкаться на перроне долго… Там вон, кажись, цыганы табором устроились — возле них лучше задержись, пока поезд подходить станет. А потом шагай прямо на перрон и — к своему вагону. Там еще раз увидимся издали. Так?

— Так, — вздохнул Антон.

— Ну, а теперь давай, брат, прощаться.

Они обнялись крепко и по-мужски неумело поцеловались. Оглаживая мягкие шнурки усов, Виктор Иванович как-то суетливо шагнул к коню и, на ходу вскочив в телегу, рысью покатил по спуску.

На подъезде к табору подумал: «Коновязь-то рядом, как бы Воронка не угнали, черти. Либо из телеги чего сопрут».

А табор жил своей обычной жизнью. Две цыганки стирали в корыте какие-то тряпки и развешивали их поблизости на кустиках, хотя все так же накрапывал дождь. Еще одна у костра теребила курицу. Вокруг играли ребятишки. Мужчин почему-то не было с ними. Лишь один толстый пожилой цыган с серебристой бородою кольцами сидел в сторонке на раскладном стуле, а перед ним на корточках пристроился человек, по виду русский. Они, кажется, спорили.

Что-то очень знакомое почудилось Виктору Ивановичу в этом человеке, но с затылка узнать не мог. И стоило тому лишь чуть повернуть голову, как сомнений не осталось — Кирилл Платонович это, Дуранов. И где только не шатается он, с кем только не водится! Встреча с ним здесь никак не желательна, особенно до отхода поезда. И коня оставлять у коновязи нельзя — узнает Кирилл его и хозяина искать примется.

Отвернул подальше, за дровяной сарай, там коня оставил. А в это время и поезд заслышался. Поторопился на условленное место, к перрону. Людей у вокзала немного в этот ранний час, наблюдать не мешают. Антон возле табора, кажется, едва обопнуться успел — да и не знают они с Кириллом Платоновичем друг друга, — торопливо шагает к вокзалу. Обошел его справа и, будто нечаянно задев локтем Виктора Ивановича, направился к вагону.

В дверях Антон задержался, повернувшись лицом к перрону, потом скрылся в вагоне.

Поезд стоял тут недолго. А когда застукали сцепы, двинулись колеса, Виктору Ивановичу показалось, что против третьего окна в вагоне остановился Антон. И тут же, едва пересиливая железный стук вагонов, откуда-то издалека донеслись ворчливые раскаты тихого грома. Не часто гроза в эту пору бывает.