Александр Половец - Мистерии доктора Гора и другое…

• Название: Мистерии доктора Гора и другое…
• Автор: Александр Половец
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-1-927752-61-6

На страницах книги поначалу кажутся несовместимыми сплетения документального и художественного, реальности и фантазии, риска и обыденности, философии и гротеска.

Открывает книгу художественно-документальная повесть «Беглый Рачихин». Владимир Рачихин, помощник известного режиссера Бондарчука, бежавший с киносъемок в Мексике и обратившийся за политическим убежищем к американским властям…

Книга включила в себя разделы «Сны Однопозова» и «Мистерии доктора Гора» — собрание разрозненных по сюжетной композиции, но единых по высшему, философскому замыслу великолепно выписанных коротких новелл. Однопозов, чудаковатый прозаик, черпающий истории своих героев из параллельного мира, располагающегося… за перилами балкона писательского дома.

Дуальность мироздания, неподчинённость мира идеального миру материальному, и наоборот — лейтмотив всего цикла. Здесь — кадры фотоплёнки, где был запечатлён странный человек, оставивший автору не менее странную рукопись, оказываются пустыми, будто человек этот существовал в ином измерении, нежели его рукопись (рассказ «Гонконг»). И старинный брегет, купленный героем в антикварной лавке — он показывает каждый день одно и тоже число (рассказ «Брегет»). Герой начинает понимать, что переживает один и тот же день снова и снова, только вот события претерпевают непонятный герою угрожающий дрейф, будто ОТТУДА ему посылается предупреждение…

Но самое удивительное, пожалуй, вот в чем: параллельные линии всех судеб, пронизавших повествование, вопреки всему, — пересекаются. И сходятся они именно в Вас, читатель. В Вас, перевернувшем последнюю страницу. В Вашем мире. Там, где продолжает причудливо тасоваться прошлое, настоящее и будущее и где кровь диктует свои права на Вашу судьбу.

---

На шестой день Рачихин почувствовал сильный озноб. Голова болела, рот стал сухим, подташнивало, — все симптомы гриппа, эпидемия которого проникла в тюремные камеры, были налицо. Тогда-то о нем, наконец, вспомнили — Рачихин был переведен в отдельную камеру, одиночку, но уже обычного типа. В небольшого размера помещении, отгороженном от коридора металлической решеткой с дверью, едва умещалась железная кровать, железный же столик, умывальник и унитаз. И эта камера оставалась домом Рачихина последующие шесть месяцев. Порог ее пересекал только он сам и тюремные надзиратели, время от времени устраивавшие обыск в камере.

Хотя, что мог Володька пронести туда, покидая ее в первые месяцы, до начала суда над ним, разве что только для коротких пробежек в душевую или столовую; время на это отводилось столь малое, что дожевывать ланч часто приходилось на ходу, уже возвращаясь в камеру.

Дверь одиночки выходила не куда-нибудь, но в коридор, сам являющийся как бы огромной камерой, протянувшейся метров на 40, и называемый на местном жаргоне «фривеем». На всем его протяжении с одной стороны были установлены двухъярусные кровати, с другой — на «фривей» смотрели решетчатые двери камер, подобных той, в которой находился Рачихин. Было их двадцать, в каждой содержалось по одному заключенному, и открывались они одновременно по утреннему крику охранника «Чау-тайм!» что означало время завтрака — тогда следовало, выскочив в едва успевшую приоткрыться дверь и пристроившись в затылок идущему впереди тебя заключенному, устремиться в столовую, где за три, отведенные на еду, минуты предстояло управиться с завтраком и — успеешь, не успеешь — топать назад в камеру.

Заключенные, выстроившись в ряд, шли друг за другом по коридору, заложив руки в карманы и касаясь левым плечом стены — так требовала инструкция. А навстречу им двигался такой же строй идущих завтракать, и надзиратели, сопровождавшие их, следили, чтобы правое плечо каждого из них касалось стены коридора — нарушивший вполне мог получить крепкий пинок охранника, прикладывающий заключенного физиономией к той стене, от которой отодвинулось его плечо.

…Заключенные, выстроившись в ряд, шли друг за другом по коридору, заложив руки в карманы и касаясь левым плечом стены, — так требовала инструкция

Можно было, впрочем, избежать этого строя — например, пропустив начавшийся в 6 часов утра завтрак, проспав его — но тогда время до обеда растягивалось в долгие голодные часы, поскольку никаких запасов съестного в камере иметь не позволялось. Даже яблоко, не доеденное в ланч, вынести из столовой было нельзя, поскольку запрещалось тюремными правилами — отобранное охранником, оно летело в корзину, а в «рекорде» нарушившего распорядок появлялась соответствующая запись, сумма которых могла сказаться на длительности отбываемого заключения.

Еще хуже, если во время ночного обыска — когда, допустим, в три часа заключенного будили, выгоняли из камеры, а содержимое тумбочки летело вверх тормашками, под руками творившего обыск охранника, и разбрасывалось по полу — вдруг обнаруживалось нечто, подпадавшее в список запретного. И хуже всего, если это были наркотики или складной нож…

По средам к дверям камеры подкатывал тюремный киоск. Охранник, сопровождавший установленный на колесиках шкафчик, кричал:

— Номер 20 (так была обозначена камера, в которой содержался Рачихин), шопинг-тайм!

Это означало, что дверь камеры откроется, и Рачихин получит возможность реализовать право на покупку чего-либо из скромного ассортимента товаров, разложенных на полочках этого киоска — сигареты, кофе, писчую бумагу, коротенькие (в соответствии с установленными правилами) огрызки карандашиков. Так вот, из еды киоск предлагал только конфеты, шоколад и сухие колбаски — особо не разживешься. Деньги же у заключенных водились порою немалые — каждый, навещающий их с воли, мог оставить до сорока долларов, количество визитеров в принципе не ограничивалось.

Тренированные и бывалые обитатели тюрьмы управлялись за отведенные на еду три минуты, предпочитая тратить наличные на другие нужды — об этом чуть ниже. Пища была неплоха и даже обильна — лучше, во всяком случае, той, которую Рачихин помнил по своим армейским годам: кормили три раза в день, включая в обеденное меню яблоки или апельсины.

По средам выводили на крышу — там размещалась прогулочная площадка, где можно было даже, при желании, играть в баскетбол. Еще из положительных сторон тюремной жизни отметил для себя Рачихин безусловную чистоту помещений: 600 уборщиков, набранных из заключенных, непрерывно дефилировали по всем этажам тюрьмы, их метлы выскребали любой сор, любой окурок, появляющийся на бетонном полу.

Правда, шедшие следом за ними заключенные немедленно восстанавливали статус-кво, роняя в еще больших количествах пустые сигаретные пачки, клочки бумаги, остатки еды — словом, все, что было лень, протянув руку, бросить в мусорную корзину. И уборщики, возвращаясь к только что убранному месту, снова и безропотно скребли и мыли его — любое занятие, позволявшее не быть в камере круглосуточно, казалось синекурой, и такой должностью заключенные дорожили. Кроме того, уборщикам полагалась двойная порция еды и нелимитированное число телефонных разговоров со своими близкими, живущими в городе.

Естественно, за их работой присматривали охранники, процентов на восемьдесят — белые, то есть в обратной пропорции к числу заключенных, среди которых черные составляли абсолютное большинство. Вторым по величине контингентом были «чиканос» — мексиканцы, белых было совсем немного — как правило, они ожидали суда по обвинению в вождении автомобиля в пьяном виде и других той же значимости проступках, например, в мелкой торговле наркотиками.

Когда заключенные шли строем по коридорам, касаясь плечами стены, Рачихину их серая и безмолвная в эти минуты масса казалась настолько кинематографичной, что он начинал представлять себе, как, выйдя когда-нибудь на свободу, вернется сюда со съемочной группой.

На самом же деле, беседуя с заключенными, он вскоре убедился, насколько разнолики и мрачны судьбы наркоманов, убийц, грабителей, насильников, составлявших эту, вроде бы безликую, массу. Контингент заключенных постоянно обновлялся — как минимум тысяча из восьми тысяч человек, составлявших население тюрьмы, развозилась еженедельно по другим местам заключения, а взамен им прибывали новые. Володька, наблюдая их нравы, не раз тихо радовался про себя, что находится в одиночке, огражденный металлической решеткой от других обитателей «фривея».

То, что они, в общем, относились к нему неплохо, называя его в шутку «кэй-джи-би», т. е. КГБ, за его российское происхождение, не помешало кому-то из них при случае, воспользовавшись оставленной открытой дверью в его камеру, опустошить тумбочку Рачихина, прихватив заодно смену постельного белья, курево, кофе и все остальное, что успел он скопить за месяцы своего нахождения здесь. Заключенные-кубинцы, с которыми Рачихин успел как-то сдружиться, выручили его, подарив трусы, носки, майку, мыло — после грабежа у Володьки оставался только синий тюремный балахон, составлявший униформу заключенных этой тюрьмы.

Но в целом отношения с заключенными сложились у Рачихина достаточно ровные. Уже с первых дней, находясь в общей камере с неграми, он делился с ними едой — те всегда испытывали ее недостаток — что позже сказалось на отношении к нему и других сокамерников. Наблюдая их, Рачихин часто думал о том, что вот, живя на свободе, мы не знаем и не замечаем существования некоего параллельного мира — мира, в котором ежедневно и ежеминутно происходят убийства, грабежи, похищения. Не замечаем его до тех пор, пока он тем или иным способом не врывается в нашу жизнь, захватывая в себя и деформируя своим влиянием любого, имевшего несчастье соприкоснуться с ним и быть им поглощенным.

В тюрьме жизнь представителей этого мира, будучи лимитирована в своих проявлениях правилами внутреннего распорядка и надсмотром охраны, вовсе не меняла своей сущности — те же банды, правда, в составе, ограниченном числом посаженных в данный момент, вели между собой непрекращающуюся позиционную войну, переходящую время от времени в баталии, оставляющие заметный след в истории пенитенциарных учреждений Калифорнии.

В каких-то случаях банды сводили между собою дотюремные еще счеты, в других же наэлектризованная постоянно атмосфера камер оказывалась достаточной, чтобы случайный толчок явился поводом к драке между двумя заключенными, в которую немедленно включались их подельники. На глазах Рачихина во время одной из них шестеро черных были убиты, человек 50 попало в госпиталь с ножевыми ранами, тяжело пострадали семеро полицейских охранников, пытавшихся остановить сражение банд.