Роберт Паль - И на земле и над землей

• Название: И на земле и над землей
• Автор: Роберт Паль
• Издательство: КИТАП
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-295-05734-2

Эту книгу составили в основном новые произведения писателя. Исторический роман «Из тьмы забвенья» впервые открывает читателю древнюю эпоху еще дорюриковской Руси, воскрешает ранее неизвестные страницы ее сложной истории, эпические, полные величия и трагизма деяния наших далеких предков.

Своеобразны по языку, тематике и духовно-нравственному наполнению повести «Человек веселый», «Оглянусь — постою. Постою — подумаю…» и другие.

---

Пока Никита Аверьянович соображал, что же это случилось с улицей, зеленый свет опять сменился красным, и грохочущий железный поток снова устремился вперед — не пройти.

На этот раз ждать пришлось недолго. Прибежала кучка мальчишек, чуть задержалась у того же столба — и все повторилось: на той стороне вспыхнул зеленый, поток, как заарканенный, разом остановился и ребятня побежала дальше.

Следом за ними мог устремиться и он, но, заинтригованный происходящим, решил сначала разобраться на месте. Медленно приблизился к столбу, одному из многих поддерживающих трамвайные контактные сети, подозрительно оглядел его сначала сверху донизу, затем снизу доверху и обнаружил на нем какой-то ящичек. Подошел еще ближе, склонился и увидел на его дверце круглую клавишу-кнопку. С чего бы она тут? Нажал — опять зажегся зеленый свет, машины остановились, и он торжественно прошествовал в нужном ему направлении.

— Во дает! — в восторге хлопнул он себя по лбу. — А говорят, у нас с техническим прогрессом проблемы. Врет вражеский агитпроп. Мы теперь не только вокруг луны летаем, но и улицы переходить научились.

И вдруг стушевался.

— А как обратно?

Глянул на ближайший столб — и там в точности такой же ящичек. Нажал на кнопку — перешел. Перешел — опять нажал, пошел обратно. Пришел — опять…

Дело едва не кончилось скандалом, еле ноги от разъяренных водителей унес. Перетрухнул, понятно, но зато сколько веселой радости было от этого простого открытия! Но открылось и другое: плохо, выходит, знает он свой сегодняшний город! А все оттого, что недосуг стало просто пройтись по родным улицам, все работа да работа: дом — комбинат, комбинат — дом. Вместо восьми часов — все двенадцать, один выходной, да и тот как подарок судьбы. Такой уж он, наш российский капитализм. Очень полюбились ему деньги, причем, как шутит телеящик, — здесь и сейчас. И непременно чтоб много-много.

Ничего веселого в размышлениях на эту тему не было. Унизили, мало что обобрали — низвели рабочего человека до положения безъязыкой тягловой силы. Никакого ему уважения — хотя бы потому просто, что он человек, тот, что «по образу и подобию». Впрочем, они уже и самого Творца запрягли в свою карету. Стерпишь ли, великий милостивец и человеколюбче?

Но как мало нужно тому же человеку, чтобы он опять воспрял душой! Стоило Свистунову оказаться перед высокой стеклянной дверью, как та гостеприимно распахнулась перед ним, будто приглашая: милости просим, уважаемый, — и он вошел, тронутый таким вниманием. Огляделся, ища взглядом кого следовало бы поблагодарить, но никого не обнаружил. Людей кругом было много, они шастали туда-сюда, но чтобы кого-то в ливрее с золотыми галунами и в штанах с генеральскими лампасами, как в кино, — нет, такого возле входа не было.

Разочарованный, Никита Аверьянович шагнул обратно — и дверь опять широко распахнулась перед ним. Не хватало только голоса: «Благодарим за покупку, приходите еще».

Обернулся — и опять возле двери никого. В тот же миг обе створки ее опять беззвучно разъехались в стороны, и как было не войти? — вошел, покачал головой: «Ну, дела… Технический прогресс… автомат. И никаких тебе лампасов и галунов…»

Посмеявшись над собой, над своей наивной простотой, влился в толпу и вместе с ней оказался в гигантском торгово-развлекательном центре, который совсем еще недавно был известен как передовое в регионе швейно-производственное объединение. После реконструкции и евроремонта его огромные цеха сияли мрамором, дорогим деревом и бесчисленными светильниками. Бесшумные, как в столичном метро, эскалаторы поднимали его с этажа на этаж. Обилие товаров потрясало, цены возносили к небесам, массы людей удивляли, особенно тем, что почти никто ничего не покупал.

Тревожно-потрясенный и обалдевший от увиденного, Свистунов кинулся обратно, вниз, поближе к родной надежной земле. Надо было бы воспользоваться теми же эскалаторами, но он забыл, где они находятся, и двинулся по привычным лестницам, расталкивая толпы то ли экскурсантов, то ли таких же обалдевших, как и он сам, прохожих.

Уже совсем близко от выхода он нечаянно задел плечом какую-то зазевавшуюся женщину — и та грянула всем своим прекрасным телом на твердый затоптанный пол. Свистунов вскрикнул и бросился ее поднимать. Давно отвыкший от такого близкого общения с женским телом, он растерялся. И еще больше растерялся, когда от ее стройного полуобнаженного торса при его неумелых попытках поднять его как-то вдруг отделилась одна рука. Сунув кому-то подержать мешавший ему пакет, он лихорадочно принялся возвращать ее на место, но тут случилось совсем невероятное — от бездыханного тела отвалилась голова. Он в ужасе что-то закричал, но его тут же оттолкнули набежавшие со всех сторон служители магазина, мигом, прямо на его глазах, собрали распавшуюся на части красавицу и водрузили на прежнее место.

— Смотреть нужно, куда прешь, деревенщина!

Никита Аверьянович вместо того, чтобы обидеться, даже обрадовался.

— Слава тебе, господи, — манекен! А как живая…

Уже на улице он вспомнил о своем пакете. Кому-то отдал подержать, теперь попробуй найди. Попробовал, вернулся, потолкался среди людей — ищи иголку в стогу сена. Ничего другого не оставалось, как отправиться домой. Чтобы не дергаться в трамвае и не тащиться пешком по вдруг потускневшим улицам, решил спрямить дорогу — через дворы и проулки. И в первом же дворе увидел двух мужчин, завершающих трапезу на облупившейся скамейке. Присел неподалеку, с наслаждением вытянул уставшие ноги.

— Эй, земляк, не хочешь принять с устатку?

Это — к нему.

Свистунов хотел было отказаться, но вспомнил, что он сегодня именинник и даже юбиляр, придвинулся поближе.

— Тут малость еще осталось, выпей за наше здоровье.

— А можно мне за свое выпить? — улыбнулся он.

— Ну ты и нахал! — ахнули дружки, деля на двоих последний пирожок. — На халяву пьешь да еще…

— Не нахал я, братцы, а просто именинник. Пятьдесят пять мне сегодня, юбилей. С сегодняшнего дня — на пенсии.

Усталость и неведомо откуда навалившаяся тоска потянули Никиту Аверьяновича к людям. Страсть как захотелось поговорить, облегчить душу, но те уже дожевали свои пирожки и дружно поднялись.

— Ну, пей за свое здоровье, коли так. Хотя мог бы и за бутылем сбегать, юбиляр.

Свистунов собрался было объяснить, почему именно не может он это сделать, но тем это было «по барабану» и они ушли, оставив на скамейке пустой пакет. Чтобы его не унесло ветром, он прижал его пустой бутылкой, а когда пригляделся, глаза его снова заискрились, и уголки рта сами собой потянулись к ушам, как те двери в торгово-развлекательном центре.

— А ведь пакет-то — мой! И бутылка!.. И пирожки были Тятьянины…

Никита долго удивлялся такой занятной истории, то и дело крутил головой и сдержанно похихикивал. Ему совсем не жалко было купленной на последние гроши бутылки и пирожков, напротив — случившееся так его обрадовало, будто он и в самом деле отпраздновал свой юбилей и вот возвращается домой.

Дома, похоже, его уже ждали. Пришли старшая дочь с мужем, старенькая тетя Дуся, сосед со второго этажа, с которым они в зимние выходные дни иногда поигрывали в шашки. Дочь подарила теплый мохеровый шарф, тетя — мягкие домашние тапочки, а сосед выставил бутылку огненной «Перцовки». Увидев ее, тетя Дуся всполошилась и, порывшись в сумке, извлекла из нее свою домашнюю, собственного садово-огородного творчества настойку из смородины, крыжовника и каких-то целебных трав. Смущенно улыбаясь, как бы извинилась:

— Под старость память совсем изнемогла. А ведь взяла специально для тебя — с намеком, чтобы остатние годы твои были такими же сладкими.

Никита Аверьянович с церемонными поклонами принял подарки, расцеловался с тетей и дочерью, а мужчинам просто пожал руки.

Когда его спросили о торжестве в коллективе, не скромничая, заявил, что все прошло как нельзя лучше, было много выступающих, все желали ему успешного заслуженного отдыха, а подарки вручат погодя, потому что сейчас там идет капитальный ремонт.

— Знаем мы этот капитальный ремонт, Свистунов, — не упустила случая показать свою информированность Татьяна. — Нет уже вашего комбината. Нет и не будет. Зато этот «металлолом» скоро заработает совсем в другом месте.

— Откуда тебе это известно?

— Об этом весь город говорит. А до тебя, Свистунов, все доходит в последнюю очередь.

В семье своего мужа Татьяна называла только по фамилии. Так было модно в годы их молодости. Никита Аверьянович не одобрял и не возражал, особенно после того, как в их отношениях началась долгая и очень серьезная размолвка.

Так, в разговоре, выпили перцовку, запили домашней продукцией тети Дуси, заели магазинными пельменями фирмы «Утро», и Свистунов пошел провожать тетю Дусю домой, благо жила она совсем недалеко. Дорогой она посетовала на Татьянину холодность и отчужденность («И как ты только живешь с ней, Ники-тушка?»), на свое постоянное нездоровье и, приглушив голос почти до шепота, как бы выдала большой секрет: