Ицик Мангер - Книга Рая. Удивительное жизнеописание Шмуэл-Абы Аберво

• Название: Книга Рая. Удивительное жизнеописание Шмуэл-Абы Аберво
• Автор: Ицик Мангер
• Издательство: Симпозиум
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-89091-377-7

Ицик Мангер (1902–1969) — крупнейший еврейский поэт, писавший на идише. Родился в Коломые (Галиция), детство провел в Черновцах, затем жил в Яссах, Бухаресте, Варшаве, Париже, Лондоне и Нью-Йорке. Умер в Израиле, куда переехал незадолго до смерти.

Мангер, последний романтический поэт старой Европы, снабдил свой единственный роман «Удивительное жизнеописание Шмуэл-Абы Аберво» подзаголовком «Книга рая», видя в нем первую часть будущей трилогии. Роман был написан в 1939 г., перед самым началом Второй мировой войны. Книга вышла в свет в Варшаве за неделю до того, как немецкие бомбы упали на город. «Изгнание из рая» стало уже не завязкой романа, а свершившимся фактом истории. Две другие части написаны не были: подзаголовок стал заголовком. «Книга рая» — единственный в своем роде библейский ироикомический роман: он совмещает в себе традиции апокрифов, философской сатиры XVIII в. в духе «Путешествий Гулливера» и польского предвоенного кабаре.

---

Хам: Знаешь что, пока он спит,

Будем делать все, что хочем.

Иафет: Нос травинкой пощекочем,

Он подумает, что мухи,

Он подумает, что блохи.

Хам: Ой, схлопочем оплеухи,

С нашим папой шутки плохи!

Иафет: Ну так как?

Хам: А вот так!

Иафет: Говори!

Хам: Задерем ему рубаху.

Иафет: Решено, но только тихо,

А не то разбудим лихо!

Оба подходят на цыпочках, задирают на Ное, который спит как убитый, рубашку, затем берутся за руки, пляшут и поют.

Хам, Иафет: Ой, папаша, стыдно,

У тебя все видно.

Поглядите сами

На такую гадость,

То-то будет радость,

И пляшите с нами.

Тут приходит Сим. В руках у него Библия. Увидев своих милых братцев, он сердится.

Сим: Ну-ка, прочь пошли отсюда!

Хам: Он подслушивал, Иуда!

Иафет: Вот жидовская паскуда!

Сим: Расскажу я все папаше.

Хам: Ну, попробуй, дело ваше…

В этот момент просыпается праведник Ной. Он протирает глаза. Оглядывается и три раза сплевывает.

Ной: Тьфу! Над крышей синагоги

(И приснится же кошмар)

Я летал, раскинув ноги,

Как какой-нибудь комар.

Вдруг упал. Такой удар!

Он хватается за сердце. Поворачивается к детям, которые стоят вокруг него.

Ной: Дай воды — залить пожар!

Сим убегает и приносит папе стакан воды.

Сим: Выпей, папочка, стаканчик!

Ной выпивает воду, ему становится лучше. Он треплет Сима по щечке.

Ной: Ты, мой Сим, хороший мальчик.

Ной снимает плетку со стены. Дети садятся вокруг стола. Ной спрашивает у них нараспев:

Что сегодня по программе?

Иафет: Что-то там об Аврааме.

Хам: О Яфете и о Хаме.

Сим: Папочка, я знаю, знаю!

„Порожденья Ноя“[107]!

Ной: Повторяйте все за мной:

„Порожденья Ноя“.

Праведник Ной взмахивает плеткой. Три брата раскачиваются над Библией и повторяют нараспев.

Сим, Хам, Иафет: „Порожденья Ноя“.

Дым клубится над трубой,

Пью с утра вино я.

В этот момент приходит делегация собак. Они вертят хвостами и гавкают.

Собаки: Гав, реб Ной, гав-гав!

Ущемленье прав!

Что толку нас спасать,

Если баба Ноиха,

Злая баба Ноиха

Не дает нам жрать.

Собаки отходят в сторону. Появляется делегация свиней. Каждая свинья вскидывает правую переднюю ножку.

Свиньи: Хайль, реб Ной, хайль!

Мы подымем хай,

Для тебя не снедь мы,

Только баба Ноиха,

Злая баба Ноиха

Тоже хуже ведьмы.

Свиньи отходят в сторону. Появляются две тощие белые кошки. Они мяукают.

Кошки: Мяу, реб Ной, мяу!

Скажи своей фрау:

Пусть из банки

Даст сметанки,

Для любимой киски —

Молочка из миски».

Больше ангел Зейдл не мог читать. Коты на крыше подняли такое мяуканье, что ни одного слова не было слышно. Мы заткнули уши, ангел Зейдл был просто в отчаянии. Рукопись дрожала в его руке. Он простонал:

— Быть гонимым дочерьми — еще куда ни шло, они хоть дочери, но терпеть гонение от котов — это выше сил.

Три дочери вошли в комнату. Перед ними и за ними прыгали коты. Один из них запрыгнул мне на колени. Я отбросил его.

Шифра, старшая дочь, злобно посмотрела на меня и проворчала:

— Своей головой будешь бросаться, мальчик.

Вторая стала выпроваживать нас из комнаты:

— Давайте, ребята, уже поздно. Спать пора.

Ангел Зейдл был расстроен. В кои-то веки есть кому послушать его пуримшпил, а тут являются дочери, чтоб их, и не дают дочитать.

— Ну, чего стали, дурни?

Старшая дочь взмахнула крыльями и задула лампу. Мы остались в темноте.

Нам ничего не оставалось, как уйти. Мы на ощупь нашли дверь.

— Спокойной ночи, реб Зейдл.

Ангел Зейдл тяжело вздохнул. Он все еще сидел с пуримшпилом в руке. Дочери, переругиваясь, стелили постели. В темноте горели зеленые глаза котов.

Выйдя на улицу, мы отряхнули крылья. Отдышались. Небо было усыпано звездами. Над нашими головами висело облако.

— Знаешь что, Шмуэл-Аба, давай немного покатаемся на облаке! — сказал Писунчик.

Мы взмахнули крыльями и взлетели. Облако плыло медленно, не торопилось. Зачем, скажите на милость, ему было торопиться и куда?

Мы уцепились за край облака. Раз-два-три — и вот мы уже едем верхом.

Писунчик был счастлив… Его глаза сияли. Снизу они, наверное, выглядели как две звезды. Писунчик запел:

Нам на облачке кататься
В вышине, в вышине
В миллион раз интересней,
Чем на резвом коне.

Резвый конь и тот устанет,
Спотыкаться начнет,
А на облачке катайся
Хоть всю ночь напролет.

Я посмотрел вниз. Дома райского города казались игрушечными. Я попытался угадать, где чей дом, где чей особняк. Писунчик продолжал петь:

Прыгай, облачко-лошадка,
Вкривь и вкось! Вкривь и вкось!
Только нас со Шмуэл-Абой
Ты на землю не сбрось.

— Жаль, Писунчик, что с нами нет фотографа Зейдла. Здесь, на облаке, он мог бы дочитать нам свой пуримшпил, посылая дочерей с их котами коту под хвост.

— Только его здесь не хватало, этого растяпы, Шмуэл-Аба, — взмахнул крыльями Писунчик. — Пусть спит себе на здоровье.

— Жаль его все-таки, — сказал я, — а этот его пуримшпил очень хороший.

Писунчик снова запел:

Прыгай, облако-лошадка,
До небес! Скок-поскок!
Там серебряные нити
Лунный вьет паучок.

Ну и накатались мы на этом облачке! Около полуночи мы с него спрыгнули. И как раз вовремя. Облако возвращалось в турецкий рай.

Мы помахали улетающему облаку руками и запели:

Передай привет Агари,
Измаилу-сынку
И скажи, чтоб нам прислали
Целый пуд табаку[108].

Мы полетели домой. Опустились рядом с райским лугом. Я простился с Писунчиком.

— Писунчик, помни, утром — в хедер!

Писунчик рассмеялся:

Меир-пархатый не жалеет поп,
Меир-пархатый набожней, чем поп.

Писунчик вошел в свой дом. Я тоже полетел к себе домой. Пролетая мимо дома ангела Зейдла, я задержался. Крутом было тихо. Зейдл, три его дочери и коты спали. Пуримшпил стыдливо прятался в ящике.

Я всем сердцем пожалел растяпу фотографа. Но помочь ему ничем не мог, разве что вздохом.

Над домом Зейдла упала звезда. Может, это его несчастливая звезда закатилась, подумал я и полетел домой спать.

XV. Фокусники в раю

В раю объявились фокусники. Никто не знал, откуда они взялись. В один прекрасный вечер они въехали в наш райский город на крестьянской телеге. Двое мужчин и одна особа женского пола. Мужчины были в красных турецких шапочках, а особа женского пола — в синем платьице в красный горошек.

Телега остановилась посреди рыночной площади. Турки вытащили из телеги доски и стали с ними что-то делать. Не прошло и часа, как на площади вырос помост.

Тем временем особа женского пола ходила по улицам, била в бубен и приглашала всех посмотреть на фокусников, которым нет равных ни в одном из трех раев. Фокусники уже успели выступить перед величайшими праведниками православного рая и турецкого рая. Пророк Магомет даже наградил их орденом — золотым полумесяцем на зеленой ленте. Кто хочет в этом убедиться, пусть приходит завтра утром, в десять часов: сам все увидит.

Особа женского пола говорила басом. Праведники готовы были поклясться, что это мужчина, переодетый женщиной.

— Голос мужчины, — говорил цадик из Люблина, — а платье женское[109]. Кто же она?

— Вы же сами сказали «кто она», — придирался цадик из Апты, — а «она» — это женский род, значит, мы имеем дело с женщиной.

— Кто это «мы»? — сердился цадик из Люблина. — Если вы, уважаемый цадик из Апты, имеете дело с женщиной, то не надо говорить «мы».

— Верно, верно, — поддакивали праведники, которые прислушивались к спору, — цадик из Люблина прав, что это еще за «мы», скажите на милость?

Цадик из Апты ответил:

— Это только так говорится, уважаемые… Я не имел в виду ничего дурного. Что же тут гневаться? Что в этом такого?

Святой Еврей предложил компромисс: