Герберт Аллен - Только не дворецкий. Золотой век британского детектива

• Название: Только не дворецкий. Золотой век британского детектива
• Автор: Герберт Аллен
• Издательство: Астрель, CORPUS
• Жанр: Детектив
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-271-38533-9

Золотой век британского детектива — это Г. К. Честертон, Агата Кристи, Дороти Л. Сэйерс; это автор «Винни-Пуха» А. А. Милн, поэт Сесил Дэй-Льюис, а также множество очень разных и оригинальных авторов, многие из которых совершенно неизвестны русскому читателю. Все они принадлежали к одному кругу, общались, дружили и превратили написание детективов в увлекательную интеллектуальную игру. Они создали Детективный клуб с целой системой правил и ритуалов, сочиняли коллективные опусы и пытались разгадывать реальные преступления. Все это легкомысленное, веселое творчество пришлось главным образом на двадцатые-тридцатые годы XX века — мирный промежуток между двумя страшными войнами. Тревожная, бесшабашная, ностальгическая эпоха застыла в детективных рассказах, словно муха в янтаре, — читателю остается лишь перевернуть страницу и погрузиться в этот интереснейший мир. Книга проиллюстрирована рисунками из журналов 1920-1930-х годов, снабжена предисловием, комментарием и глоссарием в картинках.

---

Викарий, улыбаясь, сообщил, что и сам носит имя Вери и почитает своим долгом заботиться о могиле единственного из Вери, кто похоронен в этих краях. Он добавил также, что получил этот приход по наследству и что за последние двести лет в Силькот-Эпископи было три викария из их рода (он третий). Что касается надписи, миссис Лэнгли конечно же может ее сфотографировать. Только вот он не уверен, получится ли на ручную фотокамеру сделать хороший снимок, тем более что снимать придется через ограду — миссис Лэнгли нашла эти опасения более чем справедливыми. Затем викарий спросил, не удовлетворит ли ее копия надписи, которую он готов сделать, если они зайдут к нему в дом и немного подождут. А жена тем временем напоит их чаем… Мистер Трент может вообразить, как они обрадовались.

— Но что же в этой эпитафии так восхитило вас, миссис Лэнгли? — спросил Трент. — Пока я понял только, что она посвящена некоему сэру Роуленду Вери…

— Я как раз собиралась вам показать, — отвечала миссис Лэнгли, открывая сумочку. — Может быть, вы и не найдете ее настолько ценной… Я заказала много копий, разослать друзьям в Америке.

Она развернула небольшой листок с машинописным текстом, и Трент прочел:

Здесь покоится прах генерал-лейтенанта сэра Роуленда Эдмунда Бери, герольдмейстера наиблагороднейшего ордена Подвязки[120], джентлъмена-пристава Черного жезла[121] и хранителя Большой сумы[122].

Он покинул этот мир 2 мая 1795 года на 73-м году жизни, уповая обрести спасение души через милосердие Искупителя. Также и Лавинии Пруденс, супруги вышеназванного, отошедшей к Господу 12 марта 1799 года на 68-м году земной жизни.

Она отличалась редким благоразумием, благородством поведения, бережливостию в хозяйстве и прочими добродетелями.

Се врата Господни; праведные войдут в них.

— Вам попался превосходный образчик этого стиля, — заметил Трент. — Сейчас, как правило, ограничиваются пожеланием вечной памяти и самыми общими сведениями о покойном. Что же до титулов, неудивительно, что вас они очаровали. В них слышится пенье труб — а заодно, пожалуй, и легкий перезвон монет. По всей видимости, пристав Черного жезла — завидная должность в те времена, и хотя я не помню, о какой Большой суме идет речь, я уверен, что ее хранитель имел дело с большими суммами.

Миссис Лэнгли убрала свое сокровище и ласково погладила сумочку.

— Мистер Гиффорд сказал, что смотритель отвечал за сбор каких-то государственных пошлин. Он получал за это семь или восемь тысяч фунтов в год и двести или триста фунтов отдавал тому, кто занимался непосредственно сбором. Вот, а дом у викария оказался замечательный — старый, уютный, такой обжитой. На стене висело длинное весло, я спросила, откуда оно, и викарий сказал, что выступал за колледж Олл-Соулз в оксфордской гребной регате. И жена у него чудесная. Но вот что самое интересное! Пока хозяйка разливала чай, викарий переписывал для меня эпитафию и рассказывал о своем предке. И он сказал, что когда сэра Роуленда назначили герольдмейстером, первое, что ему довелось сделать в этой должности, — провозгласить Версальский мир. Да, со ступеней Сент-Джеймсского дворца, вы только представьте себе, мистер Трент!

Трент с сомнением поглядел на нее:

— Значит, у них уже тогда был Версальский мир.

— Конечно был, — язвительно отозвалась миссис Лэнгли. — И притом очень важный мир. Не знаю, как у вас, а в Америке о нем помнят[123]. Это был первый в истории договор, который подписали Соединенные Штаты. Британское правительство поджало хвост, прекратило войну и признало нашу независимость. Так вот, когда викарий сказал, что его предок оглашал этот договор, я заметила, что Джордж навострил уши. Это и неудивительно.

Дело в том, что Джордж собирает всякие вещицы, связанные с Войной за независимость, и, скажу вам, у него неплохая коллекция. Он начал расспрашивать викария, и тут хозяйка принесла показать табар[124] герольдмейстера. Вы же знаете, что такое табар, мистер Трент, — такой прелестный плащик. Я в этот табар влюбилась с первого взгляда, а Джордж его просто глазами пожирал. Красный атлас дивного оттенка, и королевский герб вышит так ярко — золотым, алым, голубым, серебряным, это не часто увидишь.

Потом Джордж стал о чем-то говорить в уголке с мистером Гиффордом — мистер Гиффорд все поджимал губы и качал головой, но Джордж только выпячивал подбородок, — и когда хозяйка показывала нам сад, он отвел викария в сторону и взял его в оборот.

Викарию это совсем не понравилось, так Джордж говорит. Но Джордж умеет добиться своего, и хозяин был вынужден признать, что предложение заманчивое, тем более что и сыновья подрастают, и подоходный налог взлетел до небес, да тут еще налог на наследство… В конце концов он согласился. Не буду говорить, во сколько это обошлось Джорджу — я обещала ему молчать, мистер Трент, — но, по его словам, в делах такого рода скупиться нельзя, да викарий и не стал бы торговаться. В любом случае Джордж получал уникальный экспонат, на зависть другим коллекционерам, и для него игра стоила свеч. Он сказал, что зайдет за табаром на следующий день и тогда же занесет наличные, а викарий согласился, и пригласил нас всех на ленч, и пообещал к тому времени подготовить документ с историей плаща и заверить его собственноручно. Так все и вышло, и теперь табар хранится у нас в номере под замком, а Джордж любуется им утром и вечером и все не может налюбоваться.

Трент искренне признался, что в жизни не слышал более увлекательного рассказа.

— Как вы думаете, ваш супруг позволит мне взглянуть на этот плащ? — спросил он. — Я не знаток древностей, но геральдикой интересуюсь, а таба-ры видел только современные.

— Ну конечно же, — отвечала миссис Лэнгли. — Вы только после обеда договоритесь с мужем о времени. Джордж будет счастлив. Он не из тех, кто зарывает свой табар в землю.

На следующий день в гостиной у Лэнгли Трент пристально разглядывал вынутый из шкафа табар, владелец же сокровища наблюдал за гостем с гордостью и с некоторым беспокойством.

— Ну что, мистер Трент? — сказал он. — Как он вам? Вы ведь, я думаю, не сомневаетесь, что это настоящий табар?

Трент потер подбородок.

— Да, — сказал он, — и в самом деле табар. Я и раньше видел несколько, а один так даже рисовал, прямо на человеке, когда герольд Ричмондский заказал свой портрет в полном облачении. Да, табар настоящий. Редкая вещь. Насколько я помню, до недавнего времени табар был собственностью герольда и после его смерти хранился в семье или, если семья нуждалась, продавался частным лицам, вот как вам, например. Теперь, как рассказал мне герольд Ричмондский, все иначе: со смертью владельца табар возвращают в геральдическую палату.

Лэнгли облегченно вздохнул:

— Рад слышать, что мой табар настоящий. А то когда вы попросили на него посмотреть, мне показалось, что вы в этом сомневаетесь.

Миссис Лэнгли, не сводя глаз с Трента, покачала головой:

— Мне кажется, Джордж, он и теперь сомневается. Ведь так, мистер Трент?

— Да, так. Мне очень жаль. Понимаете, этот табар вам продали как музейную редкость, со своей историей, но когда миссис Лэнгли его описала, я понял, что вас обманули. Дело тут в гербе — миссис Лэнгли не заметила в нем ничего странного. Я хотел только удостовериться. Нет, этот табар не мог принадлежать герольдмейстеру ордена Подвязки в 1783 году.

Лицо мистера Лэнгли вмиг утратило добродушие и заметно побагровело.

— Если вы правы, мистер Трент, и если этот негодяй меня надул, уж я его засажу за решетку. Но, честное слово, не верится: проповедник как-никак, из почтенной семьи, и живет в таком милом месте, и о пастве своей печется… Вы уверены, что не ошиблись?

— По крайней мере, герб на табаре не тот.

Миссис Лэнгли вскрикнула:

— Да что вы такое говорите, мистер Трент? Мы видели ваш королевский герб, и не раз. Он такой и есть. И вообще, вы же сказали, что табар настоящий. Ничего не понимаю.

— Я должен перед вами извиниться, — грустно сказал Трент, — за наш герб. Видите ли, он менялся. В четырнадцатом веке Эдуард Третий претендовал на французский престол, и чтобы убедить его потомков, что претензии эти вздорны, потребовалось сто лет войны. Но и тогда они не перестали изображать на гербе французские лилии, вплоть до начала девятнадцатого века.

— Боже правый! — слабо проговорила миссис Лэнгли.

— Кроме того, все Георги до Четвертого включительно, а также Вильгельм Шестой были королями Ганновера — и так до королевы Виктории: она, как женщина, не могла наследовать ганноверский престол. А до тех пор в наш герб втискивали еще и герб Брауншвейгского дома. По сути дела, когда герольдмейстер ордена Подвязки оглашал договор с Соединенными Штатами, его табар украшала настоящая мешанина: английские леопарды, ирландская арфа, французские лилии, шотландский лев, еще несколько львов, уже ганноверских, белый конь и сердца — тоже ганноверские эмблемы. Как это все уместить на одном гербе, ума не приложу, но они как-то умещали[125]. А вашему табару далеко до таких ужасов, вы и сами видите. Это викторианский табар — достойно, со вкусом — незаменимая вещь в гардеробе порядочного герольда.