Джон Бойд - Опылители Эдема

• Название: Опылители Эдема
• Автор: Джон Бойд
• Издательство: Северо-Запад, Снарк
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1996
• ISBN: 5-88825-003-1

Имя американского литератора Джона Бойда до настоящего времени практически не известно в России. Назвать его романы просто «научной фантастикой» было бы в высшей степени неверно. Это философские притчи, корни которых, как признается сам автор, уходят в европейскую мифологию. Представленные в данной книге романы «Опылители Эдема» и «Последний звездолет с Земли» — чтение не самое легкое. За чисто фантастическим антуражем писатель скрывает самые земные, самые наболевшие проблемы современного человечества. Напряженная, аллегоричная проза Джона Бойда удовлетворит самого придирчивого и искушенного читателя.

---

Она слышала его и знала, что он убаюкивает ее страхи, чтобы успокоить, чтобы она уснула, убаюкивает какими-то снотворными звуками, каким-то внушением, и ей нравилось это баюкание Пола. Совсем сонно она улыбнулась и протянула ему губы для прощального поцелуя. Она знала, что он играет ею, но это ее не беспокоило. Одно дело, когда тобой манипулирует кабинетный политикан, и совсем другое быть игрушкой в руках любимого.

Один раз она проснулась, когда вторая луна, восходя по своей орбите, вознеслась над облаками конуса Тропики, и ее яркое сияние, отражающееся от снежной шапки, проникло через завитки. Она услыхала ровное дыхание Пола, лежавшего рядом с ней в лунном свете, и, успокоившись, снова погрузилась в сон.

Когда она вновь проснулась, это было не совсем бодрствование, потому что образы сновидений сталкивались с образами ее сознания. Одновременно, как бы и видя сон и бодрствуя, она ощущала руки, раздевавшие ее, и думала, что это руки Пола, хотя она не слыхала его дыхания. Он идет ко мне, думала она, мой новобрачный, мой дорогой, мой любимый. Но образ сна возвратился, и она лежала в каких-то чертогах, и весталки раздевали ее и умащивали — весталки богини Луны, приготовлявшие ее для ритуального жертвоприношения.

Она не испытывала страха, когда, подняв, они понесли ее вверх по ступеням храма, и она знала, — потому что их касание было очень легким, — что ее несут по галереям сна, мимо стоящих рядами тихих жрецов. Хотя жрецы не пели и не читали псалмов, она ошущала любовь каждого, мимо которого ее проносили, любовь преклоняющегося перед ней юноши, любовь отторгнутого кровного брата, отеческую любовь патриарха к его дочери. Было ощущение, что она завернута в покрывало из множества цветов, и хотя этот покров укрывал ее плотно, он едва стеснял ее и закрывал не полностью.

Ряды священников долго извивались мимо нее и наконец привели к алтарю Изиды. Это был именно ее алтарь, потому что Луна была прямо позади высокого жреца, который стоял с занесенным жертвенным ножом. Потом, как это бывает только во сне, формы изменились. На ней уже не было покрова, в котором ее принесли к алтарю, но она была связана так, что оказалась в положении эмбриона во чреве матери, и едва не рассмеялась, когда ее стали подавать высокому жрецу ягодицами вперед.

Он стоял с поднятым ножом, но нож превратился в перо, замершее над недописанным словом. За секунду до того, как перо скользнуло вниз, она поняла, что обманута. Ее не приносили в жертву на алтаре Изиды. Жрец был орхидеей, темнеющей на ярком диске луны, а она была ритуальной жертвой какому-то орхидейному божеству.

Она почувствовала укол, но это не была смертельная мука. Снова, как во сне, она перевоплотилась в наездницу на родео, привязанную вверх ногами к спине брыкающегося жеребца.

После каждого стремительного броска вверх она опускалась все ниже, то взмывая вверх с точно отмеренным ритмом к колющему толчку, то падая с замирающим от отступающей боли сердцем при выходе тычинки наружу, и так до самого нижнего спуска самых высоких из когда-либо построенных американских горок. И вот, скачка закончилась, и она закачалась в повозке рикши, доверху нагруженной куклами Кьюпай, которых везли на ярмарку, слушая игру шарманок и вдыхая запахи кипящей в масле воздушной кукурузы и вязов.

Ее разбудили солнечный свет и Пол, сидящий перед ней на корточках на траве и разрубающий своим мачете что-то, похожее на мускусную дыню. Увидев, что она протирает глаза, он рассек половинку дыни пополам и протянул ей четвертушку, сказав:

— Вот тебе завтрак, лучше которого ты никогда не пробовала.

Лежа на траве, а не в заросли, откуда он ее несомненно вытащил, она могла любоваться его животом, мускулатура которого напоминала стиральную доску, и беспрепятственно перевела взгляд на волнистость мускулатуры его бедер. Пол Тестон был совершенно голый.

— На тебе нет одежды, — не преминула она отметить этот факт.

— На тебе тоже, — сказал он, и она действительно была раздета.

Она впилась зубами в дыню, подумав, что без одежды легче быть откровенным.

— Ты оставлял меня ночью одну.

— Ты имела дело с ними, — он махнул рукой в сторону орхидей.

— Мне снилось, что они имели дело со мной... Твои друзья были восхитительны.

— Одна ночь в Эдеме, и тебе уже снятся распутные сны… Но для таких снов у тебя подходящее тело. Пойдем, завтрак съешь по пути, а я поведу познакомить самую красивую девушку Земли с самой красивой девушкой Флоры.

Он повел ее по тропе и вошел в заросль женских цветов, легко двигаясь между далеко стоящими друг от друга стеблями, и с такой уверенностью, что она спросила:

— Как тебе удается находить отдельную красоту в этой галактике красоты?

— По цвету ее цветка днем и благоуханию ночью.

— Ты приходил сюда ночью?

— Да, я прошел дозором по зарослям рано утром, еще при свете второй луны. К полудню растения погружаются в состояние покоя... Ах, здесь так легко и приятно… Фреда, познакомься с Сузи.

Сузи была величественным растением; ее блестящий стебель сиял бледно-зеленой юностью, а цветок был глубокого красного тона. Казалось, ее усики затрепетали, когда Пол подошел ближе, ведя Фреду за руку; округлость бедер орхидеи была совсем мальчишеской и соперничала со свежестью ее благоухания. Высотой она была больше двух метров.

— О Пол, она — само очарованье.

— Ты ей нравишься, Фреда. Ты заставляешь трепетать ее завитки. Стань поближе. Позволь ей обнять тебя.

Он наклонился, поднял один завиток посередине стебля и забросил его на плечо Фреды. Ей показалось, что листья на ее плече приняли чашевидную форму и стали легонько его массировать, а затем и остальные листья завитка, один за другим, образовывали нежные чашечки, которые прилипали к ее спине и окружали талию, облегая узкую часть спины и обвиваясь вокруг бедер. Верхушка завитка быстро, беспорядочно и очень легко колебалась перед ее пупком. Пришли в движение и другие ветви стебля, стремясь обнять ее, и Фреда придвинулась ближе, прижавшись к стеблю и глядя на цветок с благоговением художника перед Моной Лизой.

Теперь в игру вступили все завитки, трепеща вдоль ее бедер и окружая широкую часть таза. Она подняла руки и закинула их за голову, чтобы дать завиткам большую свободу на ее торсе. Они оплели ее венком, нижние завитки проскальзывали между ее бедрами и поднимались вверх, сплетая зеленый кокон, который легко удерживал ее своими присосками и одновременно ласкал, мелко подрагивая. Казалось, лепестки ощущали зоны наибольшей чувствительности к их касаниям, сначала целуя ее очень осторожно, а потом все более любовно, выбирая зоны с максимальной ответной реакцией, в которых листики превращались в сосущего мать младенца, любовника, сестру, супруга; и хотя они ласкали ей и щеки, и губы, ноздри оставляли открытыми, позволяя свободно проходить все более ускоряемому наслаждением затрудненному дыханию.

Глядя вверх на цветок, она увидела, как он откинулся назад, сначала двигаясь медленно, а потом вперед и вниз все быстрее по дуге синусоиды, тогда как завитки потянули ее сильнее, пытаясь поднять. Ощущая напряженную сосредоточенность орхидеи, она встала на цыпочки, чувствуя, что завитки ниже ее туловища задвигались учащеннее, подготавливая кульминационный момент сладостного путешествия цветка, и она напряглась, устремляясь еще выше, так теперь алчущая соединения, что забыла о Поле, как наверняка позабыла бы о своре индейцев, кружащих вокруг стебля с боевыми воплями. В самом конце сближения цветок замедлил движение, и она увидела, как раскрываются створки его лабеллума, чтобы соприкоснуться и заключить в себя желаемое.

Лепестки цветка развернулись и обернулись вокруг нее, снова сблизившись и заключив Фреду в чашу своей красоты, и она, в своей зеленой беседке, трепетала вместе с трепещущими листочками. Внутри цветка она ощущала пестик — этот язычок любви жаворонка, — суетливо и быстро трепещущий, подрагивающий мелкой дрожью, осторожно дотрагивающийся.

И вот он прикоснулся.

Как только ягодицы напряглись, остальные мышцы ее тела расслабились и позвоночник дугой изогнулся назад, как от внезапного удара, а подрагивание в пояснице перешло в невыносимый экстаз. Она боялась разорвать себя в триумфальном движении распускающихся бедер, но в зеленом натиске одолевающей ее нежности желание спасаться бегством от страха было гораздо меньше желания неотступно следовать велению своей любви. Ее швыряло в водовороте утонченно острой боли и иссушающего восторга. Завитки вокруг нее трепетали от радости и расслабленности, и она отвечала им толчками, сопровождаемыми нервной дрожью. Ее груди вырывались из объятий завитков, когда позвоночник рывком изгибался назад, и она в течение нескончаемо долгих мгновений тряслась мелкой дрожью, ощущая гармонию радости и освобождения, а ее груди в это время то вздымались, то опускались, подобно паре косуль, резвящихся в солнечном свете. Получалось так, что Фреда Карон, с трепещущими грудями и напряженными ягодицами, нашла то, в чем Земля отказала ей с Халом Полино, — высшее выражение диссонансного ритма.