Лариса Кравченко - Пейзаж с эвкалиптами

• Название: Пейзаж с эвкалиптами
• Автор: Лариса Кравченко
• Издательство: Новосибирское книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988

Романы о русских людях, в начале века волей обстоятельств оказавшихся вне Родины; о судьбе целого поколения русских эмигрантов. В центре — образ нашей современницы Елены Савчук. В первой части дилогии перед читателем проходят ее детство и юность в Харбине, долгожданное возвращение в Советский Союз в 50-е годы. Вторая часть — поездка уже взрослой героини в Австралию к родным, к тем, кто 30 лет назад, став перед выбором, выбрал «заокеанский рай».

Счастье обретения Родины, чувство неразрывной слитности с ее судьбой, осознание своего дочернего долга перед ней — таков лейтмотив романов.

---

И теперь в городе Сиднее живет где-то старинный друг Сашка Семушкин, мальчишка с одной улицы, свидетель и участник того доброго и горького, что было у нее с Юркой.

А в Брисбене живет мальчик, теперь, как и она, пятидесятилетний, в которого она была влюблена когда-то, именно влюблена, а не любила, как Юрку.

Разные периоды взлетов проходит жизнь, и взметнулось это однажды таким яростным и внезапным горением! А может быть, это и было началом настоящего, а не та источающая душу полудружба, полулюбовь, пять лет сплетавшая их с Юркой?

— Хочешь увидеть Ильюшу Фролова? — спрашивали ее тети. — Это совсем недалеко, в Юранге, и можно позвонить по телефону. В прошлом году на Рождество мы видели его в церкви, он спрашивал о тебе и передавал привет, и мы сказали, что, может быть, ты приедешь…

Нет, что-то мешало ей снять трубку и позвонить, словно она боялась утратить в себе нечто прекрасное…

…Осень в Харбине. Золотая: прославленная, дальневосточная. Неподвижно в чистом небе стоят желтые тополя. Листопадом устланы булыжные мостовые улицы Садовой, по которой можно бежать напрямик от института до Комитета. Сухим шорохом отдается под ногами листва, когда идешь вечером по темному городу с занятий политсеминара и стучат рядом по тротуару сапоги Ильюшки Фролова. Нет, наверное, большего счастья, чем вот так идти, чтобы стучали рядом шаги, даже в чужом китайском городе, который для тебя только временное ожидание, а впереди, несомненно, — Родина.

Сапоги Ильюшка носил в ту зиму почему-то рыжие, трофейного образца, хотя давно уже миновали послевоенные годы, или это были сапоги старшего брата, убитого под Чэнгаузом[10] в сорок шестом, при нелепо мальчишеской, но все-таки защите города? Как бы то ни было, они именно делали его походку четкой и мужественной, и сам он был весь вытянутый, как струна. Рыжая взъерошенная прядь падала ему на глаза, огненно вспыхивая в просветах уличных фонарей, и он откидывал ее со лба каким-то своевольным движением.

Только четыре квартала было идти им вместе от Комитета до Чурина, а дальше он махал ей рукой и сворачивал к трамвайной остановке — ехать к себе в Славянский. Она махала ему рукой — пока! — и еще долго могла видеть, как он бежит но светлому от лупы асфальту и на ходу вскакивает в светящийся изнутри фонариком модягоуский трамвай. И все равно это ощущалось как счастье, хотя они были слушателями одного политсеминара, и только.

В ту осень пятидесятого года они учились уже на последнем курсе ХПИ и в числе других были направлены от институтского райкома ССМ на комитетские курсы пропагандистов. И для нее это была еще одна ступень ее юности, осененной красными флагами и именем комсомола. События истории партии и слова Ленина из разбираемых работ, в какой-то мере уже знакомые ей по курсу в институте, но преподносимые здесь под новым углом зрения, и то, что ее задачей становилось теперь нести их дальше, людям, как откровение, наполняли все существо ее душевным подъемом. И почему он учился там тоже, тогда не вызывало в ней вопроса. Все они были едины — «передовой отряд советской молодежи в Китае». И почему он. после политсеминара, мог оказаться не там, где она — на целине, а здесь, в Брисбене, вызывало недоумение. Значит, она не знала в нем чего-то главного?

И теперь она интуитивно откладывала встречу: еще много времени, она еще съездит сначала на океан и загорит на австралийском солнце — надо же быть красивой перед любимым некогда мужчиной!

Она еще съездит в Сидней и повидает подружек и Сашку Семушкина и тогда, может быть, поймет что-то…

Брат Гаррик с женой Лизой заехали за ней сразу после завтрака, в субботу, в день отъезда на океан. Сообща загрузили багажник имуществом на неделю, в том числе удочками и книжками для Гаррика — он собирался поработать. И подобрали на ходу — из воскресной школы — Антошу, притормозив против церкви, где он ждал их со страдальческим видом на солнцепеке. Антоша закатился с ней рядом на заднее сиденье и вздохнул облегченно, как человек, выполнивший тяжкий долг. Веселый упитанный ребенок в том возрасте, когда наши сибирские дети приходят с ключом на шее из школы, греют себе борщ из холодильника, предварительно сбегав за хлебом. Ботом, в темпе набегавшись по морозу с клюшкой, ответственно садятся за уроки.

Антошу в школу отвозит на машине мама Лиза, так здесь принято. Уроки делать нужно, иначе тебя будут переводить в классы низших категорий — так докатишься, что потеряешь право на поступление в университет! (Борьбу за «место под солнцем» ребенок начинает сознательно, с «младых ногтей».) В воскресную школу Антошу толкают по традиции — чтобы ребенок не забывал русский язык.

— И как тебе там нравится? — спросила она.

— Скучно, — сказал Антоша, жуя резинку, — сегодня учили стихи: «Нива моя, нива, нива золотая». Тетя Лёля, а что такое нива?

Действительно, для ребенка, родившегося в стране ананасов, понятие «нива» — более чем абстрактное! В той же воскресной школе по субботам проходят еще русскую историю и географию на уровне школьных программ до семнадцатого года. Комментарии излишни. Правда, почти так же училась она сама, лет сорок назад, в странном городе Харбине. Но то были другие времена, и жили они, отрезанные границами, войнами, оккупацией. А здесь? И что это — ограниченность пятого материка, или кому-то так надо?

— Аптон, перестань жевать! — прикрикнула на него с первого сиденья Лиза. — У тебя грязные руки, возьми салфетку и вытри!

— Мама, купите чипиков! — застонал Антоша (это — жареная картошка, в пестрых пакетиках и самая разная — с перцем, с сыром и просто).

— Подожди, приедем на место, папа купит тебе чипиков!

— А мы куда едем? Где мы жили? На Каррамбин?

Гаррик вел машину и был занят проблемой, как выбраться покороче за черту города.

На перекрестках с белых щитов улыбались повторяющиеся огромные фотопортреты мужчин и женщин — кандидатов в парламент. Выборы. И кипят страсти — каждый за свою партию. Австралийцы — это понятно, их страна. По то, что кипятятся по этому поводу русские, удивило ее.

Позднее, в доме у Гаррика, она будет свидетельницей перепалки.

— Вы доголосуетесь за лейбор! Вы дождетесь, что сюда тоже придут Советы!

— А вы держитесь за либералов, потому что у вас вклады в байке!

Она будет слушать с изумлением, узнавая старые интонации: так же кипели страсти тогда, в пятидесятых, когда раскалывался надвое, перед тем как вовсе перестать существовать, Харбин — центр российской эмиграции.

Но пока ее везли к океану. И там, куда везли ее, на Голд-Косте жил человек, который некогда если и не был в полном смысле ее идейным врагом, то не принадлежал к числу друзей, а в те времена это воспринималось равноценно, и у нее было к нему семейное поручение.

Почему-то стоило ей собраться в Австралию, как в ее Новосибирске обнаружилась масса знакомых, у которых там родственники! И все побежали к ней с просьбами — зайти, поговорить, посмотреть. Последнюю педелю перед отъездом она, практически, не работала: «Елена Константиновна, к вам опять пришли», — сообщали ей сотрудники, и она исчезала из отдела на «проходную». Начальник не то чтобы явно кривился, просто он махнул на нее рукой, на «заграничницу». Львиная доля поручений падала на Сидней — можно было подумать, что именно туда переехал, спасшись от кораблекрушения, город Харбин! В районе Голд-Коста был один Андрей, и она надеялась, что это не отнимет у нее много времени.

Шел день субботний — «уик-энд». И вместе с ними по белесой от зноя магистрали катился блещущий ветровыми стеклами, солнце отражающий глубиной поверхностей и всеми своими металлическими частями, многоцветный вал машин — к морю! С лодками, привязанными на крышах, и моторками на прицепах, белыми домиками «караванов» на буксирах, легковушки всех марок мира и фургончики, для отдыха оборудованные, и открытые грузовички, где сидели уже раздетые по-пляжному молодые люди — трепыхались ниже плеч светлые волосы, и доски для катания по волнам были составлены в кузове, как лыжи великанов. Даже лошади с умными терпеливыми мордами следовали куда-то на колесах в прицепных решетчатых тележках.

А слева между кронами стриженой зелени и крышами флэтов, в проулках, за стеклянными башнями «Серфэйс-парадайз»[11] уже начало вспыхивать пунктиром нечто сине-зеленое и шевелящееся.

Гаррик развернул машину на мост. Речка внизу была светлой, цвета морской волны — здешние речки вообще характерны тем, что не столько сами впадают в море, сколько море проникает по ним в глубь материка, не удивительно, что вода в них на десятки километров соленая.

Потом была зеленая кудрявая горбушка в красных крапинках крыш — это и есть мыс Каррамбип. Гаррик задержался у подошвы горы перед магазинчиком, где, не выходя из машины, получил все, что ему требовалось: баночки с пивом для себя и чипики для Антоши.