Валентин Медведев - Чтобы ветер в лицо

• Название: Чтобы ветер в лицо
• Автор: Валентин Медведев
• Издательство: «Советская Россия»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1973

Боевые подвиги, воля, храбрость девятнадцатилетней Розы Шаниной восхищали ее подруг-снайперов, о ней писали армейские, фронтовые и центральные газеты, о ней сообщало Совинформбюро. За девять месяцев своей ратной жизни старший сержант Роза Шанина была награждена орденами Славы второй и третьей степени.

В книге о знатном снайпере Розе Шаниной автор — в годы войны корреспондент армейской газеты — рассказывает о девушке-патриотке, смело шагнувшей навстречу обжигающему ветру войны, мужеством своим, исключительной отвагой утвердившей право на бессмертие.

---

— А не пора ли тебе, автоматчик, бай-бай? — взглянув на стенные часы, говорит Клавдия Ивановна и, прикоснувшись ладонью к плечу сына, смотрит на Розу. — Ты понимаешь это, наша Розочка очень устала с дороги, а еще ей столько ехать до своего фронта, а еще нам поговорить надо, а еще я хочу, чтобы она чуточку отдохнула на дорожку. Ступай, Витек, спать, ложись, милый, а утром опять за свою каску примешься.

Вздохнул мальчишка огорченно: «Вот всегда так, только про самое интересное — и спать».

Все рассказано, во всем отчиталась Роза. Сказала, как ее встретили в Архангельске, как слушали ее дети, воспитательницы, даже мамы с бабушками и дедушками пришли. А самое интересное было, когда Татьяна Викторовна у входа предупреждала всех взрослых: «Ради бога, не спрашивайте при детях, что она делает на фронте, лучше уж я сама потом скажу». А когда очень нетерпеливые мамы спрашивали, Татьяна Викторовна с оглядкой объясняла: «Она снайпер, вы понимаете — снайпер, она убивает фашистов, и говорить об этом при малютках непедагогично».

А малыши, они разве знают, что педагогично и что непедагогично. Малыши просто потребовали от Розы, чтобы она как можно скорее перебила всех фашистов и возвращалась в садик.

Рассказала, как они с Татьяной Викторовной ночью, вдвоем, вспоминали, как Роза «готовилась в снайперы». Были проводы. Все вышли на улицу, а Татьяна Викторовна с Агафьей Тихоновной даже до вокзала провожали в машине военного комиссара. Не забыла рассказать и о художнике. Привела его Татьяна Викторовна в садик и заставила Розу позировать. Потом портрет поместили в какую-то старинную раму и унесли в комнату кастелянши. Потом фотографировались, потом все присели и разом замолчали и дружно смеялись над этим древним обычаем. О происшествии в вагоне умолчала. И вспоминать ни к чему. Перекипело, забылось, а то, что в сердце осталось, так это уже на всю жизнь.

Клавдия Ивановна подошла к маленькому буфетику, открыла верхнюю дверцу, начала что-то переставлять, искать. Роза в это время успела подумать: «Совсем другим человеком стала, глаза другие, голос другой».

— Выпьем, солдатик! Мы ведь тут тоже иногда получаем. Думала, Левадов приедет, не меняла. А теперь откроем, нальем в рюмки и выпьем. Водку. А закусывать будем халвой, а халва не такая уж нелепая закуска.

Роза метнулась в коридор, к своему вещевому мешку. Утром получила по аттестату, в городской комендатуре. Достала две банки тушенки, хлеб, пару пакетиков гречневого концентрата, сахар. Поставила банку на стол, вторую на полку буфета, хлеб на стол, остальное туда же, на полку. Клавдия Ивановна строго предупредила:

— Не глупи! Дорога дальняя.

Роза только махнула рукой.

— Давайте не будем, мы солдаты.

К разогретой тушенке нашлись макароны, горчица. По квартире потянулся привлекательный запах жаркого.

— Выпьем, солдатик! И не будем чокаться. Выпьем, чтобы выпить, закусим, чтобы закусить. Да ты что! Кто же нюхает такую дрянь. Солдатик, да пила ли ты когда-нибудь?

— Пила, — поморщившись, ответила Роза. — Целый стаканчик из немецкой фляги. Двести граммов. Знаете, такие пластмассовые, черные. Они ого какие емкие.

— Это по какому поводу? — рассмеялась Клавдия Ивановна.

— Танкисты разыграли. Кисейной барышней назвали, завели. Вот я им и показала, какая кисейная барышня. Чуть не задохнулась, они смеялись.

— А ты? — улыбнулась Клавдия Ивановна.

— Тоже смеялась, чтобы не расплакаться.

Клавдия Ивановна снова наполнила рюмочки.

— Смотри мне! В этом доме не плачут. Смеяться позволяю сколько тебе захочется. Витек не услышит. Плакать ни-ни!

Потом они сидели на диване. Рядом. Совсем рядом, вплотную одна к другой. Сидели, молча прислушиваясь к звукам вечернего города. Роза все-таки отважилась, спросила, почему так мало в этой квартире говорят о Левадове. Даже совсем не говорят, даже не расспрашивают.

Клавдия Ивановна ответила нехотя.

— Да так, сама не знаю почему… Видимо, человек не заслуживает, если о нем не вспоминают. Не стоит того…

На прощание Клавдия Ивановна крепко обняла Розу. Достала из карманчика вязаной кофточки письмо.

— Это я получила перед твоим первым приходом. Ну, знаешь, человек ведь это очень сложное существо, ему все надо осмыслить сначала, обмозговать, а потом только — разные выводы и заключения. Получила это, прочитала, еще раз прочитала, сбегала к соседке за папиросой. Разглядывала письмо, как бациллу под микроскопом. Бред какой-то, гадость, мерзость. Потом думала. Очень долго думала. Перебирала в памяти все, что было в нашей жизни с Левадовым. Редкие его письма, слова надуманные, какие-то вымученные, чужие… Ну и вот осмыслила, обмозговала. Ну, в общем, все. А теперь возьми это, прочти где-нибудь в дороге и выбрось. Клавдия Ивановна не из таких, которые клонятся на ветру. Не былинка. Человек. Дай-ка я тебя поцелую, красивый ты человек. Не задавайся, не о лице говорю…

Бойкий почерк. Небрежный, торопливый.

«Дорогая, милая Клавдия Ивановна! Человек — не хозяин своему сердцу. То, что случилось, ни мне не исправить, ни вам не отвратить. На мою долю выпало трудное дело. Я вынуждена вам сказать то, чего не смог сказать Сергей Никитич. Мы любим друг друга, давно и по-настоящему. И сильно. Я скоро стану матерью его ребенка, и хотя бы потому вы должны дочитать это письмо до последней строки. Левадов к вам не вернется. Я не знаю, догадывались ли вы, как женщина, раньше, что это может случиться. Но мне кажется, что Левадов, при всей своей робости и нерешительности не раз давал вам повод так думать. Я читала все его письма, которые он отправлял в Москву. Ребенок подрастет, спросит меня, где отец? Ну что я отвечу ему! Нет, нет, об этом даже страшно думать.

Смиритесь с тем, что случилось. Я слыхала, что вы тоже были на фронте. Очень недолго, но были. А я вот воюю давно и знаю, что такое война, как она закаляет людей, делает их стойкими в жизни. Верю в вашу стойкость, Клавдия Ивановна, верю, что и вы когда-нибудь найдете себе достойного человека, настоящего и верного друга. Это просто необходимо. У вас сын, вы обязаны думать о нем.

Будьте счастливы, милая Клавдия Ивановна, не поминайте нас недобрым словом, вы же сами отлично понимаете, что человеческая жизнь — это очень сложная комбинация чувств и поступков.

Ваша Мария Кузякова».

Роза впервые в жизни почувствовала такое лютое отвращение к живому человеку, к женщине… Коротко остриженные, подозрительно льняные волосы, хохолок завитушкой над белой косынкой. Перед зеркалом это делается, для Левадова это делается… И это письмо… Полюбуйтесь, дескать, какая она сердечная, тонкая! Другая бы просто плюнула на все, что где-то сбоку, постороннее, не свое. А Машенька, смотрите, о судьбе Клавдии Ивановны заботится, думает, Витьку жалеючи прочит в пасынки, поучает, как надо выпутываться человеку из «сложной комбинации чувств и поступков…»

…Дорога, дорога, военная, не военная, долгая, короткая, а все-таки хорошо, когда с тобой человек рядом. Слово за слово, завязался разговор, смотришь — и станция «вылезайка». Это очень хорошо, когда живая душа рядом. А тут — одна. Под жарким брезентом мешки с письмами, перед глазами убегающая черная лента просторного Мариампольского шоссе…

Письмо давно за бортом. «Прочти где-нибудь в дороге и выбрось». Прочла и выбросила гадкий бумажный комочек…

Последний перегон

Неотправленное письмо

Удивительно быстро обживаются солдаты на войне. Только пришли на голое место, смотришь — к вечеру поселок. Дымят деловито какие-то невероятные, самодельные трубы над блиндажами, блиндажи просторные, с оконцами встречаются.

Рота утром уйдет вперед. Это не секрет, все знают и все-таки пусть одна только ночь, да со всеми полевыми удобствами.

Рота прислонилась к какому-то лесу, там же обосновался и снайперский взвод. Потянулся дымок из труб и трубочек, запахло свежими щами, еще чем-то домашним, девушки вернулись из леса с тяжелыми букетами пестрых полевых цветов. Все цвета осени в букетах.

Роза подоспела вовремя. К первой тарелке. И блиндажик ей понравился, подруги сработали, и щами осталась довольна, тоже подруги готовили.

Саша сообщила, что вечером партийное собрание, а пока всем, всем отдых. Так сказал командир взвода. Почему-то опять перед глазами эта Машенька. Вертлявая, крашеная, с хохолком. Подкралась дерзкая, шальная мысль. Письмо отправить Машеньке. Злое-презлое. Получится ли…

Достала тетрадку, карандаш и первые строчки легли на листок:

«Здравствуй, Маша! Ты извини, что я тебя так называю: не знаю твоего отчества. Меня заставило писать тебе твое письмо Клавдии Ивановне, содержание которого мне известно».

Теперь стоило подумать. Ругать Машеньку она не имеет права. Был бы Левадов другим, настоящим человеком — не пришла бы беда в его семью. Не одна Машенька повинна… значит, она оправдывает Машеньку Кузякову? А письмо Кузяковой, бездушные строки, совет найти друга, быть счастливой… Так кто же из них святой, кто грешник? И почему она, третье, совсем постороннее лицо должна вклиниваться в такие дела… Все-таки решила довести письмо до конца.