Наталья Головина - Возвращение

• Название: Возвращение
• Автор: Наталья Головина
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1987

Новая книга прозаика Натальи Головиной — исторический роман о духовных поисках писателей и деятелей демократического движения России XIX века. Среди них — Тургенев, Герцен, Огарев, Грановский. Непростым путем они идут от осознания окружающего мира к борьбе за изменение его.

---

— Тут любимая мечта, мысль в форме эмоции и страсти, прозрение… Нечто подобное говорили и ваши противники, вкладывая сюда — «как бы уже не мысль», считая интуитивной и умозрительной видимостью основания для такой веры. Ведь мы робко и смутно прозреваем даже нечто, касающееся нас самих, дерзостью кажется потому знать что-либо в целом о народе; пугающе мало помним историю и уж тем более погребом с неведомыми винами выглядит дальнейшее, в то время как мы уже пьем это вино… Как вы постигаете историю?

— Вы почти ответили. Именно. Достаточно знать минувшее и общий ход развития, чтобы не ошибиться в главном.

— То, что называется дедуктивным мышлением, «от общего», от гипотезы и от прогноза.

— Однако о теперешней распре вокруг «русского вопроса». И о том, как я вывожу закономерности…

За окном стояла пригородная лондонская ночь, ватно глухая. Спали здешние особняки и парки. За ночь подморозило. Александр Иванович на секунду утомленно прикрыл глаза. Мысленно он вновь спорил с сыном — Сашу проводили недавно, и он сказал в одном из разговоров напоследок — с грациозной дерзостью семнадцатилетнего, любимого и прощаемого: «А знаешь, отец, все у тебя очень шатко! Держится на том, что новый император странным образом пока не перекрыл каналов для пропаганды. Да к тому же, исходя из того, что ты рассказываешь о России (сам он почти ничего не помнил), она — консервативное и сонное царство и там нет почвы, на которой бы укоренилось».

Он тогда резко ответил сыну. Должен написать ему письмо. Размышлял обо всем теперь.

Итак, укоренится ли на родине?.. Да и здесь, на Западе, его идеи воспринимались непросто… Шум вокруг них начался еще во время Крымской войны. (Не дрогнув перед волной шовинизма, Герцен именно тогда завел этот разговор с читателями.) Отношение к Петербургу после европейских усмирений 48-го года было враждебным, в ходе же крымской экспансии общим гласом на Западе стало требование крестового похода против восточных варваров! И вот в этой обстановке последовала публикация Герценом его писем-статей «Старый мир и Россия», в которых утверждалось, что царизму уготовано в войне поражение, но… если бы все же произошло взятие русскими Константинополя, оно бы привело к иному результату, чем ожидают в Петербурге, — возникла бы не новая зловещая империя-тюрьма, но прогрессивная эра воссоединения славянства, и именно это принесло бы Европе социальное обновление. Он считает, что тут единственная надежда Запада, других путей к новому у него нет…

Встречено было как весть о потопе. Правда, некий «единомышленник» из Испании писал: о да, у европейского человека насквозь прогнившая кровь и нужно звать «казаков» для поправления вырождающегося населения, именно такую мысль он нашел в статьях Герцена и полностью согласен! На пятилетней давности статье «Развитие революционных идей в России» он почти рассорился со многими острожными из своих, после же «Старого мира и России» иные из здешних социалистов отказывались участвовать в одних митингах с «кровожадным русским». Раздавались газетные вопли. Подлинная распря…

Теперь, после крымского поражения (другое условие российских перемен, того, что что-то сдвинется), успокоенные здешние все же вновь сочувственно выслушивают его резоны. Стронулась ноша… Тем больнее, что не понимает Саша. Не видит явного: насколько западный мир чужд социальных новаций.

Многие с неудовольствием встречают такое герценовское утверждение. Александр Иванович сейчас как бы в яви услышал похожее на «ах-хе» протестующее покашливание приятеля своих давних лет — белокурого стройного юноши, сейчас, правда, пишут, погрузневшего и болезненного человека, небезызвестного критика Боткина: «Для милого Александра всюду-де язвы…» Круг солидарных с Боткиным либералов, что группируются возле «Московских ведомостей» давно уже заключил о Герцене, что его ум «вредный».

Здесь то ничем не перешибаемое мнение, что куда уж нам, если т е медлят, и если не на Западе, то где же еще?..

Мой собеседник слегка раздражен воспоминанием о споре с московскими западниками, который длится уже почти десятилетие. Он высказывает не однажды говоренное им по разным поводам:

— Необходимо писать не только о российском застое, но и о пробуждающихся силах, чтобы нас не путали с царским правительством. И не стоит умалчивать о здешней иссохшей почве. То и другое вместе и есть объемная истина! Иной же подход к нашему и западному подобен тому, как провинциалы смотрят на столичных жителей — с подобострастием и чувством собственной вины, принимая любую разницу за недостаток и краснея своих особенностей, скрывая их, во всем подчиняясь и подражая.

В западном праве не больше справедливости, чем в нашем бесправии! Нет у Европы никаких оснований смотреть с презрением на Россию в свете своего теперешнего деспотизма. И я не умею выбирать между рабствами, как между гарнирами, у меня вкус притупляется, я не в состоянии различать тонкостей — какое рабство лучше, какое хуже, чую: рабство… Посему остается мое право не идеализировать ни одной из сторон и мое право на смех над вещами, которые мне кажутся презренными. Все равны перед социализмом, которому принадлежит будущее! Вывод: Европа принесет будущему выработанную тысячелетиями идею личной свободы, но и славянский мир, Россия — не менее того, вот что им, здешним, предстоит понять. И — она сделает первый шаг!..

О предпосылках того писал много раз и не устану повторять о них. Чтобы не оказалось такой уж неожиданностью, когда случится.

— Верите в это твердо?

— Безусловно. И не спрашиваю у вас подтверждения. Тут именно материалистический способ постижения России.

— Итак, Александр Иванович (припомня ваши статьи): Россия в числе прочего принесет, может статься, на алтарь будущего исторически выработанную ею форму общины — выборного крестьянского правления, а также принцип вчерне коммунистического владения землей, с голосом и правомочностью каждого работника. Однако — подобная оговорка есть у вас же самих — такая демократия была как этап и у некоторых других народов. Есть она и ныне, в девятнадцатом веке, у индусов, но, как вы сами признали, они с нею «недалеко ушли»… Кроме того, становится заметным уже при жизни вашего поколения распад этой российской «прадемократии». Исправник и кулак, обнищание и тьма в сельской общине…

— Верно. Все подавлено и искажено… так что воистину дорога только память о том. И все же есть о чем задуматься. Не случайно ведь Россия пришла к такой форме… И не случайно была древняя Новгородская республика. Вместе со свойствами национального характера — тут знак. Вот в чем отличие от индийцев. Для меня тут вполне отчетливый знак и обещание, пусть даже сегодняшняя община рушится.

— Главный момент в учении Герцена — особый путь России…

— Да, Русь, послушная, от своего терпения уставшая, теплит в ладонях огонечек сопротивления и вольности. Трудно разглядеть — оттого они, здешние, взирают усмешливо. Но в это можно верить! Тут будущее.

Из сравнительно недавней истории — как оказались под крепью. Такой этап знали и другие европейские народы. Однако у нас крепостными стали не захваченные в бою пленники, таких было немного, в Древней Руси рабов вообще было довольно мало, ими оказались по царскому указу вполне вольные хлебопашцы — в правление Годунова, который панически боялся разоренных бродячих толп. А дальше Петр, преобразователь на европейский манер, но с монгольской нагайкой в руках, чувствуя глухое недовольство крестьянской Руси, мало понимая ее дух и образ жизни, с преступной поспешностью усилил права дворянства, затянул еще туже цепь крепостной неволи. Но как такое могло быть с психологической стороны — в то время, когда Германия и Франция мощными крестьянскими войнами освобождались от своих подобных уложений? Как утвердилось право одних людей на свободу и жизнь других? Я думаю, в славянском характере есть нечто женственное, этой умной и сильной расе, богато одаренной разнообразными способностями, может статься, не хватает энергии и инициативы. Славянской натуре словно бы недостает чего-то, чтобы самой пробудиться, она ждет понуждения извне… Ей труден первый шаг, но малейший толчок приводит в действие силы, способные к необычайному развитию. Нам надобно это знать!

Однако есть и другая черта, подлинный наш феномен… Мне кажется, в российской жизни есть нечто, более возвышенное, чем община, и более прочное, чем власть, это «нечто» трудно выразить и еще труднее указать на него пальцем, — я говорю о той внутренней и не вполне сознающей себя силе, которая так удивительно поддерживает наш народ. Он умеет в пассивном сопротивлении (но не растлившись, вот что важно!) сохранить себя в силе своего характера. Пригнувши голову… — и несчастья порой проносятся над ним, не задевая его. Я помню владимирских и вятских крестьян: достоинство и смышленость в лицах, вообще на десять мужиков пятеро умны и восемь — сметливые и знающие люди. Исконный российский тип — у ярославского ли, костромского крестьянина (куда за лесами и топями не доходили нашествия) — это самый красивый физический облик в Европе: иконописный лик с глазами синими да русоволосый. Он сохранился в условиях, способствующих вырождению! Даже при нашем «немецком» и инквизиторском правлении — с каждым десятилетием шаг вперед. При отсутствии школ — распространяется грамотность между простыми людьми… Прочность и широта народного характера при общем уровне деспотизма вызывали изумление у не столь давнишних путешественников Гастгаузена и де Кюстина, сообщивших западному миру, что официальная Россия «воняет»!