Анна Гагарина - Слово о сыне

• Название: Слово о сыне
• Автор: Анна Гагарина
• Издательство: Юнацтва
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1985

Воспоминания Анны Тимофеевны Гагариной, матери первого в мире космонавта планеты Земля, рассказывают о детстве и юности Юрия Алексеевича, его учебе и космическом полете, о добрых семейных традициях.

---

У Юры память очень цепкая была. Раз-два почитаешь ему — он уже все запомнил. Потом сам с выражением декламировал:

Села кошка на окошко,
Замурлыкала во сне.
Что тебе приснилось, кошка?
Расскажи скорее мне!
И сказала кошка: «Тише,
Ну-ка, тише говори,
Мне во сне приснились мыши,
Не одна, а целых три».

 Как забавно передавал он этот диалог! Юра вообще очень тянулся к книгам, к новым знаниям. Он даже в школу стал потом ходить вместе с Зоей.. В деревенской школе правила помягче, да и учительница Анастасия Степановна Царькова нашу семью хорошо знала, потому и разрешала Юре находиться в классе. Даже иногда его вызывали, просили стихотворение рассказать — он читал без запинки. А сколько потом радости было: он настоящий ученик! В школьных вечерах самодеятельности Юра тоже участвовал. Читал:

Я хочу, как Водопьянов,
Быть страны своей пилотом...

И еще одно стихотворение было тогда очень популярным:

Климу Ворошилову письмо я написал:
«Товарищ Ворошилов, народныйкомиссар!
В Красную Армию в нынешней год,
В Красную Армию брат мой идет!
Слышал я — фашисты затеяли войну,
Хотят они ограбить Советскую страну...»

А последние слова были заверением, что, если, мол, что с братом случится, «я стану вместо брата с винтовкой на посту».

В 1940 году Юру даже послали в группе наших клушинских школьников на смотр художественной самодеятельности в Гжатск. Уехали они на два дня. Сколько же впечатлений у мальчика было от этой поездки-праздника. И дорога на лошадях до города, и ночевка в Доме учителя, и большой торжественный концерт в Доме пионеров. Сопровождала Юру, конечно же, его главная наставница и друг Зоя. Ей, безусловно, тоже все было внове, но она, чувствуя себя старшей, уступала слово своему братишке, успехами которого гордилась, а восторгом любовалась. Она пересказывала его радость и удивление. Больше всего поразили мальчика машины. Их-то он увидел впервые. Повстречает полуторку или «эмку» и с восторгом кричит:

— Это — мамина! Это — Валина! Это— папина! А это моя!

Директор школы, который возил ребят на смотр, сказал, что Юра стихотворение читал очень хорошо, вовсе не смущался. А как же иначе: я его тоже наставляла: «Надо так надо!»

...Пишу, и вроде все легко и гладко получается в воспитании: мы, родители, трудились, а дети за нами тянулись. Пример родительский в воспитании важен, но если бы только этим всем ограничивалось, тогда бы меньше было проблем.

Вот и у нас... Воспитывали ребят мы одинаково, никаких исключений да отступлений не делали, а вот поди ж ты... Зоя училась отлично, до войны закончила семилетку, ей в каждом классе похвальную грамоту вручали. А Валя занимался неважно, от уроков все увильнуть старался, его даже на второй год оставляли. В младшей нашей паре ребяток такая же картина: Юра учился всегда очень хорошо, а Бориска — плохо.

В чем дело? Ребята-то все разные: одни быстро усваивают, другим разжевать, растолковать нужно, им с трудом учеба поддается. Ребятишки ведь результат быстрый любят. Не получается — им уж и надоело, они исхитрятся: только чтобы убежать от такого занятия.

Вот для таких-то детей важен родительский контроль, строгий родительский спрос! Даже осуждение, хотя бы молчаливое, любимого, авторитетного человека. Конечно, я Алексея Ивановича не хочу обвинять, но было такое: я говорю с Валей, потом с Борисом, выясняю, что они выучили, что упустили, а Алексей Иванович сидит молча, делом занят, но чувствуется, не так уж сердится на нерадивых учеников. А случалось, даже скажет:

— Не всем же учеными быть, кому-то и землю пахать нужно, коров пасти.

Ребятам только этого и надо — чьей-то поддержки. Смотришь, а уж Валентина и след простыл, Бориска — за ним.

Говорю об этом с горечью. Но сказать необходимо: может быть, молодые родители урок извлекут, поймут, что действовать всегда надо заодно, любое разногласие родительское ребятишки очень даже чувствуют, поступают тогда, как им легче, удобнее. Пожалуй, это было единственное несогласие между нами.

А в общем, семья наша была дружная. Каждый думал сначала обо всех близких, потом уж о себе. Мне кажется, что не нужно бояться ласковости. У иных бывает, что и люди неплохие, добрые, но вот манера обращения друг к другу грубоватая. А ведь грубоватость может и в грубость перерасти, и в невыдержанность. Я старалась всегда приласкать ребятишек. Сама спать не лягу, чтобы всех не обойти. Вот Валя примостился на печке — он тепло любит, так обязательно посмотрю, удобно ли он постелил себе. Зоя лежит в большой комнате на диванчике — одеяло под ноги заправлю, косички ей расправлю, Маленькие — на кроватке, что стоит в ногах нашей постели,— этих иной раз и переложить надо. Юра любил спать на животе, и мне было приятно поцеловать его в спинку над лопатками.

Потом я прочитала в Юриной книжке, что теплота ассоциируется у него с поцелуем мамы между лопатками. Я и не думала, что он это помнит. Оказывается, все помнится...

Зимой в наших смоленских избах заведено выкладывать небольшую временную печурку в дальнем от русской печки углу. Делал такую и Алексей Иванович. Под утро, когда в доме становилось прохладно, он обычно вставал протопить печечку. И вот уже волны тепла идут по избе, а я слышу, что Алеша тоже проверяет, не раскрылся ли кто из ребят во сне, удобно ли им...

Так мы и жили. Конечно, были и огорчения. Вот я как-то узнала, что ребята забрались в колхозный сад. Очень рассердилась, стала их отчитывать.

— Разве вы видели, чтобы я или отец когда-нибудь чужое что брали?

Валя тогда, набычившись, буркнул:

— Так все же лазят.

Но тут вмешался отец:

— А ты не баран, чтобы как все поступать. Свою голову на плечах надо иметь. Ну-ка, марш в угол!

Не скажу, чтобы ребята совершенно прекратили набеги — обманывать не буду,— но все-таки поостерегались. Да и я стала построже следить, чтобы дотемна они не бегали на улице. Посмотришь, что сумерки спустились, никаких уж «чижика», «ножичка» не разглядеть — кликнешь в дом возвращаться, мол, дела ждут.

Случалось кому-то и покапризничать. Помню, как-то Алексей Иванович подшил Зое валенки, а ей цвет заплатки привиделся каким-то не таким. Алеше обидно показалось — он-то весь вечер возился — и вгорячах даже запустил в дочь валенком, но в буфет угодил, стекло разбил. Зое это хуже всякого наказания было — расстройство отца. Она за ним в сени выскочила, слышу — прощения просит:

— Я не права, папа! Я не права.

Отец сам переживал, что из себя вышел. Ну ничего, ребенок тоже должен понимать, что взрослый может быть усталым, расстроенным, что с этим считаться надо. Деликатность ведь проявлять всем необходимо.

Но отдельные случайности не портили общей картины согласия, что царила в нашей семье. Пишу о них, чтобы читатель не упрекнул меня в украшательстве, справедливость требует припоминать и то, что может кому-то поначалу и не понравиться.

Грозная година

Тот воскресный день в июне сорок первого ворвался в нашу жизнь, как в жизнь всех советских семей, неожиданно, трагически.

Алексей Иванович по колхозным делам был с утра в сельсовете, откуда пришел прямо-таки почерневшим: война!

Уже в первые дни отправились на фронт наши деревенские парни. Первыми ушли комбайнеры, трактористы, шоферы. Скоро уж всякая семья стала семьей фронтовика. Пришла весть, что ушел добровольцем на фронт мой младший брат Николай, были мобилизованы муж младшей сестры Ольги — брянский рабочий Николай Ричардович, братья Алексея Ивановича. Сам Алексей не мог вступить в ряды Красной Армии: еще в младенчестве он получил тяжелую травму, одна нога у него была короче другой на несколько сантиметров. В мирной жизни это не особенно замечалось — Алексей Иванович мастерил себе сам специальную обувь, так что хромота не бросалась в глаза. Но ощущать он ее всегда ощущал: на здоровую ногу падала двойная нагрузка, и Алеша к концу дня уставал сильно. Замечала это только я по особенной тяжести походки, но жаловаться было не в его характере.

То обстоятельство, что не может он стать красноармейцем, очень на Алексея Ивановича подействовало. Ведь всю жизнь он жил и работал как все, не меньше. А тут вдруг исключение из общего числа мужиков, Алексей Иванович стал мрачным, угрюмым и от общего горя, и от своей обиды. Думаю, что и тифом он заболел в первые дни войны не столько от заразы, сколько от своей обиды, общего горя. Лежал в больнице около двух месяцев. Поправился — вызвал его председатель, сказал, что нынче каждый мужчина на вес золота, просил заняться полеводством.

После первых дней растерянности пришла особенная собранность. Нам, колхозникам (а точнее, колхозницам), нужно было кормить армию. Враг захватывал все новые и новые плодородные земли Украины, Белоруссии, Прибалтики. Забот прибавлялось.