Александр Дюма - Волчицы из Машкуля

• Название: Волчицы из Машкуля
• Автор: Александр Дюма
• Издательство: Арт-Бизнес-Центр
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1999
• ISBN: 5-7287-0053-5

Роман Дюма «Волчицы из Машкуля» посвящен неудавшейся попытке восстания против короля Луи Филиппа Орлеанского, которое было поднято в Вандее в 1832 г. герцогиней Беррийской, снохой короля Карла X, в пользу своего малолетнего сына, законного наследника старшей ветви Бурбонов, свергнутой с французского престола Июльской революцией 1830 г.

_{Иллюстрации Е. Ганешиной}

---

— Так, по-вашему, династия Бурбонов уже не имеет будущего?

— Боже сохрани, сударыня! Такие мысли даже не приходили мне ни разу в голову. Только я думаю, что с революциями так просто не покончить, — пусть все идет своим чередом; если же мы будем противиться, это будет равносильно попытке повернуть вспять горный поток и обратить его к истокам. Тут уж либо русло переполнится живительной влагой — и в этом случае, зная ваши патриотические чувства, сударыня, я вряд ли поверю в то, что вы с этим примиритесь; либо истоки высохнут — и тогда ошибки тех, кто захватил власть, будут выгодны вашему сыну и принесут ему больше пользы, чем все, что он попытался бы сделать.

— Но, сударь, все это может длиться до скончания века!

— Сударыня, его величество Генрих Пятый является олицетворением закона, а закон, как и Бог, вечен.

— Итак, по-вашему, я должна оставить всякую надежду, бросить друзей, изъявивших желание поддержать меня, и через три дня, когда они возьмут в руки оружие и будут напрасно искать меня в своих рядах, передать через постороннего им человека: «Мария Каролина, за которую вы были готовы драться и отдать жизнь, больше не верит в победу и отступила без боя, Мария Каролина струсила…» О! Нет, никогда, никогда!

— У ваших друзей, сударыня, не будет морального права вас упрекать, ибо через три дня никто не соберется под вашими знаменами.

— Но разве вам не известно, что сбор назначен на двадцать четвертое?

— Ваши друзья получили другой приказ.

— Когда?

— Сегодня.

— Сегодня? — воскликнула герцогиня, сдвинув брови и приподнимаясь в постели. — Откуда исходит этот приказ?

— Из Нанта.

— Кто же его отдал?

— Тот, на кого вы возложили общее руководство.

— Маршал?

— Маршал только выполнил решение парижского комитета.

— В таком случае, — воскликнула герцогиня, — со мной уже перестали считаться?

— Напротив, сударыня, — воскликнул посланец, встав на одно колено и молитвенно сложив ладони, — вы для нас все! Именно потому мы оберегаем вас и не хотим, чтобы вы тратили силы на заранее обреченное на провал дело, именно потому нас пугает, что поражение не прибавит вам популярности!

— Сударь, сударь, — сказала герцогиня, — если бы у Марии Терезии были такие же робкие советники, как у меня, ей бы никогда не удалось отвоевать трон для своего сына!

— Напротив, желая, чтобы ваш сын мог претендовать на трон позднее, мы вам говорим: «Уезжайте из Франции и, вместо того чтобы стать демоном войны, позвольте нам сделать вас ангелом мира!»

— О! — воскликнула герцогиня, прикрыв глаза уже не ладонями, а сжатыми кулаками. — Какой стыд! Какая трусость!

Метр Марк продолжал, словно не слышал ее слов или же скорее потому, что решение, которое ему надлежало довести до сведения Мадам, было окончательным и бесповоротным:

— Нами уже приняты необходимые меры предосторожности, чтобы Мадам могла беспрепятственно покинуть Францию: в бухте Бурнёф вас ждет корабль, и через три часа ваше высочество уже сможет подняться на его борт.

— О благородная земля Вандеи! — воскликнула герцогиня. — Кто бы мог посметь мне сказать раньше, что ты отвергнешь меня и изгонишь, когда я приду к тебе от имени твоего Бога и твоего короля! А я-то неблагодарным и неверным считала лишь Париж, потерявший всякую совесть; но ты, к кому я пришла требовать обратно трон, ты отказываешь мне в могиле? О нет! Никогда бы я этому раньше не поверила!

— Сударыня, вы уедете, не так ли? — спросил посланец, по-прежнему стоя на одном колене со сложенными молитвенно руками.

— Да, я уеду, — сказала герцогиня, — да, я покину Францию; только учтите, больше я не вернусь, ибо мне не хотелось бы возвращаться с иноземцами. Они только и ждут подходящего случая, чтобы объединиться для борьбы против Филиппа — вы не хуже меня это знаете, — и когда придет их час, они обратят свои взоры на моего сына и не потому, что их больше волнует его будущее, чем судьба Людовика Шестнадцатого в тысяча семьсот девяносто втором году и Людовика Восемнадцатого в тысяча восемьсот тринадцатом году, просто они пожелают через его посредство влиять на политику Франции. Нет, они не получат моего сына; нет, ни за что на свете они его не получат! Скорее я увезу его в горы Калабрии. Видите ли, сударь, если вопрос будет поставлен так, что он получит трон Франции, если уступит какую-нибудь провинцию, город, крепость, дом или хижину, вроде той, где я сейчас нахожусь, даю вам слово матери и регентши, ему не бывать королем! Мне больше вам нечего сказать. Отправляйтесь обратно и передайте мои слова тем, кто вас послал.

Метр Марк поднялся с колен и низко поклонился герцогине, ожидая, что на прощание она протянет ему руку, как эта было при встрече; однако теперь в ее облике ничего не осталось от недавней приветливости: ее брови были нахмурены, а руки сжаты в кулаки.

— Да хранит вас Бог, ваше высочество! — сказал посланец, понимая, что дольше задерживаться здесь уже нет смысла и что, пока он не уйдет, на ее лице не дрогнет ни один мускул.

Он не ошибался; как только за ним закрылась дверь, Мадам словно подкошенная упала на подушки и, плача, сквозь слезы повторила:

— О! Бонвиль! Мой бедный Бонвиль!

XX ГЛАВА, В КОТОРОЙ МАЛЫШ ПЬЕР РЕШАЕТ ПРИМИРИТЬСЯ С НЕИЗБЕЖНОСТЬЮ

Стремясь еще до середины дня возвратиться в Нант, путешественник сразу же после окончания разговора, о котором мы только что рассказали, покинул ферму Ла-Банлёвр.

Через несколько минут после его отъезда Малыш Пьер оделся в крестьянскую одежду и, несмотря на ранний час, спустился в нижнее помещение.

Это была просторная комната с серыми стенами, покрытыми потрескавшейся кое-где штукатуркой, с почерневшими от дыма потолочными балками, с огромным шкафом из полированного дуба, в сумерках поблескивавшим металлическими ручками и запорами на тускло-буром фоне скудной обстановки: двух стоявших рядом кроватей под пологом из зеленоватой саржи, двух глиняных кувшинов и часов в высоком футляре из резного дерева, нарушавших своим боем гробовую тишину ночи.

Камин был высокий и широкий; его колпак был обтянут такой же тканью, что и полог, но темно-коричневого цвета вместо золотисто-зеленого.

Так же как и потолочные балки, камин украшали обычные предметы: фигурка из воска под стеклом, изображавшая младенца Иисуса, две фарфоровые вазы с искусственными цветами, накрытыми марлей, чтобы их не засиживали мухи, двуствольное ружье и освященная веточка букса.

От хлева комнату отделяла только дощатая перегородка, в которой были проделаны отверстия, куда, как в кормушки, коровы просовывали морды за едой.

Когда Малыш Пьер открыл дверь, гревшийся под навесом камина мужчина учтиво поднялся, чтобы уступить ему место у очага.

Однако Малыш Пьер сделал знак рукой, чтобы он не беспокоился, и отодвинул в угол предложенный ему стул.

Взяв табуретку, он присел по другую сторону от огня напротив находившегося в комнате человека (то был не кто иной, как Жан Уллье).

Затем, положив подбородок на согнутые в локтях руки, упиравшиеся в колени, он задумался, в то время как все его тело вздрагивало в такт выбиваемой ногой по полу дроби: это свидетельствовало о том, что Малыш Пьер находился во власти самых противоречивых мыслей.

Жана Уллье также одолели свои дела и заботы, и он, не будучи склонным к разговорам, хранил мрачное молчание; он машинально вертел в пальцах трубку, которую вынул изо рта, когда Малыш Пьер вошел в комнату, и его размышления прерывались, лишь когда он испускал горькие вздохи, похожие на угрозы, или же когда ему приходилось поправлять дрова в камине.

Первым нарушил молчание Малыш Пьер.

— Мой друг, разве вы не курили, когда я вошел? — спросил он.

— Да, — кратко ответил Жан Уллье с заметным почтением в голосе.

— А почему вы больше не курите?

— Боюсь причинить вам неудобство.

— Полноте! Разве мы, мой друг, находимся не на привале или где-то вроде того? К тому же мне хочется, чтобы вы ни в чем себя не стесняли, тем более что, к несчастью, это наш последний бивак.

Несмотря на загадочность услышанных слов, Жан Уллье не посмел переспросить Малыша Пьера. С необыкновенным тактом, присущим вандейским крестьянам, не подавая и виду, что он знал, кем был на самом деле Малыш Пьер, он не воспользовался полученным разрешением и поостерегся задавать дерзкий, по его мнению, вопрос.

Хотя Малыш Пьер и был полностью поглощен своими заботами, он все же заметил, как нахмурился лоб крестьянина.

И он снова нарушил молчание.

— Что с вами, мой дорогой Жан Уллье, — спросил он, — и откуда столь мрачный вид, тогда как мне показалось, что, напротив, вы должны быть довольны?

— А чему радоваться? — спросил старый егерь.