Отто Вальтер - Немой. Фотограф Турель

• Название: Немой. Фотограф Турель
• Автор: Отто Вальтер
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Проза
• Год: 1974

Два романа известного швейцарского писателя Отто Фридриха Вальтера. Первый роман — о немом юноше Лотаре и о человеческой драме, разыгравшейся в швейцарском кантоне Золотурн. Второй — о похождениях фотографа авантюриста Каспара Туреля. Острый сюжет и психологическая достоверность этих произведений служат раскрытию социальной проблематики и разоблачению современного буржуазного мифа об обществе «всеобщего благоденствия» в таких «благополучных» европейских странах, как Швеция, Швейцария и т. п.

---

— Но как же это, — сказал вдруг кто-то не совсем трезвым голосом, — как же это? Подумай, ведь девчонке Ферро и двадцати не было, а Юлиан Яхеб…

— Не говорите мне о ней. Потаскушка, вот кто она такая. Из молодых, да ранняя.

— Не похоже это на Бет.

— Принцессой себя называла, надо же…

— Это Юлиан Яхеб придумал, самолично…

— Конечно, он ведь и этого фотощелкуна тогда прогнал. Я бы и сам так сделал. Я вовсе не хочу сказать…

— Эту дурость с Принцессой не она выдумала, это сам Юли. Я свидетель: мы сидели, как всегда, на веранде прошлым летом, кажется, в начале августа, вечер был жаркий, солнце хоть и низко стояло, а пекло будь здоров, и Юли…

— И этот бродяга там был, и Шюль, и Мак с автомобильного кладбища сидел на дальнем конце стола, и Шюль спрашивает его через всю веранду насчет улиток: что они делают целый день? «За ними, — говорит, — верно, нужен глаз да глаз, а то ведь при таких скоростях они и сбежать могут». Ну, а что касается скоростей, то тут уж Юли Яхеб собаку съел, — и Шюль смотрит на Юли и смеется: «Если я не ошибаюсь, ты ведь тоже был гонщиком, вроде этих улиток?»

Юли тоже смеется. Кивает.

«А ты слышал когда-нибудь о гонках в Монце? — спрашивает. — Сорок градусов в тени. Пятьдесят кругов. — Юли встал. Одернул спереди рубаху. Подтянул пояс. — Что ж, могу вам показать», — говорит и идет в дом.

«Юли, — кричит Шюль. — Эй, Юли!» Но он уже исчез за дверью пивного зала. Оттуда выходит девчонка Ферро, выносит несколько кружек пива — мы их заказывали, — и не успела она поставить пиво на наш стол, в дверях появляется Юлиан Яхеб. В руке у него серебряный кубок, он подходит ближе, ставит кубок на стол перед Шюлем. На кубке красивая гравировка: «Монца 1924, второе место».

«Было мне тогда ровно тридцать три года», — говорит Юли. И снова заводит свою старую песню насчет автотрека в Монце, какие высокие были скорости, уже тогда в среднем сто двадцать, два двойных полукольца и два прямых участка на полной скорости, и местность ровная, а все кольцо — шесть километров с четвертью, слыхали мы все это сто раз, но сейчас Юли вошел в раж.

«Лузетти был легче, — говорит он. — За три круга до финиша я вырвался вперед, и только Лузетти висел у меня на хвосте». — Юли спускается с крыльца, выводит из-под каштана мотоцикл Келлера, заводит мотор, подъезжает на мотоцикле к крыльцу, пускает мотор на холостой ход…

«В третьем круге, — говорит он, — на повороте педаль стала цеплять землю. — Он наклоняет мотоцикл. — Вот так, — говорит. — Из-за этого у моего „нортона“ снизилась маневренность, пришлось выправить, и смотрю — Лузетти уже рядом со мной. Дорога идет немного вверх, и тут до меня доходит, что я на несколько фунтов тяжелее, чем Лузетти. Он пригнул мотоцикл к самой земле и орет, сам себя подбадривает. Опережает меня метра на два, на три, и там, где участок опять выравнивается, пришлось уже мне ему в хвост пристроиться. Так мы прошли весь третий круг, проскочили мимо трибун, а потом Лузетти на подъеме перед поворотом делает вираж и отрывается от меня. И уже из виража выходит с преимуществом метров в пятнадцать». — Юли-то был слишком тяжел для «нортона», теперь Лузетти об этом догадался, и когда они в предпоследний раз мчались мимо трибун, итальянцы тысячами стояли на скамейках и орали. А когда за двенадцать секунд до этого они проезжали мимо ложи компании «Нортон», те вывесили красно-зеленый флаг, и теперь Юли знал, что в последнем полукольце ему нужно напрячь все силы.

«И, — говорит, — иду первый полукруг на скорости девяносто, перехожу во второй, но скорости не сбавляю, удерживаю девяносто, перехожу на девяносто пять и снова вхожу в хвост Лузетти, вишу у него на хвосте, и тут начинается подъем. Вот так я и шел дальше, — сказал Юли. Он смотрел на нас снизу. — Ну, скажу я вам, масло из его бака так брызгало, что я чуть не ослеп, но я висел у него на хвосте, и, как он ни гнал на виражах, теперь ему не удавалось выиграть даже три метра, я словно прилип к нему, и когда мы снова спустились на финишную прямую, я еще раз сделал легкий поворот влево и вышел к финишу, отстав от него на полкорпуса. С этим же временем, — сказал он, — я пришел вторым».

«Одним словом, — кричит Шюль, — если учесть, что ты весил больше, то ты оказался лучшим гонщиком, — и он толкает нас ногой под столом. — И потом начинается чествование победителей, и эта благородная принцесса из Монцы вручает тебе кубок», — и Шюль опять поворачивается к нам.

«Теперь пойдет потеха», — говорит нам Келлер, мы все это давно знали. Только один фотограф не смеется, сидит со своим зеленым козырьком на лбу и смотрит на Юлиана Яхеба.

А тот уже ничего не слышит. Выключает мотор и подталкивает мотоцикл Келлера к столбу веранды.

«Бет, — зовет он. Она стояла позади, возле Мака с кладбища, а он говорит ей: — Ну-ка, подойди сюда!» — Она вышла вперед в своем сером рабочем халате и остановилась возле столба, на солнце. И он снова говорит мне:

«Лузетти и я вернулись, мы подошли к трибунам. Тут подъехали последние гонщики, а распорядитель гонок и его помощники окружили Лузетти, и меня они тоже взяли с собой и подвели к почетной трибуне. „Принцесса“, — повторяет кто-то возле меня, фамилию ее я не разобрал, а тот показывает наверх, и правда, она стоит там на лестнице. Все вокруг повскакивали с мест, кричат, аплодируют, хлопают нас по плечу. С нас обоих, конечно, пот градом, рожи в машинном масле, а на флагштоке взвился итальянский флаг, и швейцарский крест тоже подняли». — Он говорит Бет:

«Ну-ка, встань прямо!» — а нам говорит:

«На ней было белое платье», — а Шюль громко хохочет, чуть не падает со смеху.

«Юли, — кричит он, — какой же ты болван!» — И мы тоже помираем со смеху, только Юли Яхеб…

Он, видно, вообще ничего не слышал. Лицо все потное, а сам свое:

«Ну и руки у нее были — длинные, белые, и с такими кольцами, вы никогда таких не видели, клянусь богом», — и мы смотрим — Бет, она от жары порозовела, держит в руке пустую бутылку из-под пива, а Юли свое:

«Лузетти и я стоим перед ней. Играют итальянский гимн, Лузетти стоит ступенькой выше, вот так, — Юли поднялся, сделал шаг по направлению к Бет. — Хотите верьте, хотите нет, но у меня коленки дрожали. Она говорит с Лузетти по-итальянски, вручает ему первый кубок, а когда подошла моя очередь, я уже ничего не слышал, а видел только лицо Принцессы».

Он поднимается выше по ступеням. Стоит перед Бет и говорит:

«Встань прямо, ну!» — но не смотрит на нее, говорит с нами, а девчонка Ферро заливается краской, и мы видим, как бутылка из-под пива дрожит у нее в руке. Шюль смеется и кричит: «Юли, тебе явилась святая богородица!»

Все ухмыляются, только Бет стоит серьезная. Она поворачивается, быстро идет к двери пивного зала, но Шюль уже вскочил с места, и мы тоже встаем, а Шюль схватил ее за руку, и хлопает ее по плечу, все смеются, кричат: «Принцесса!», а Юли начинает ругаться на чем свет стоит, он вдруг оказывается среди нас и кричит:

«Убирайтесь прочь!» — но мы и не думаем, нам еще раз хочется посмотреть на кубок принцессы.

Я случайно взглянул на фотографа… Хотелось бы мне увидеть этот снимок. Он тоже смеялся, и поднял свой аппарат, и щелкает, а потом положил деньги на стол и пошел, и не стал ждать, что будет дальше… Хотел бы я получить этот снимок…

Мы стоим вокруг Яхеба, и все говорят наперебой.

А он спустился не спеша с крыльца, прошел мимо каштана и ушел. Все успокоились как-то сразу, Юли еще что-то ворчал про себя, потом и он ушел вместе с кубком. Вот так все и было. Он сам прозвал ее «Принцесса», да, точно, он сам, и мы, конечно, иногда тоже называли ее Принцессой, так, шутки ради.

Уже несколько минут в зале за этими голосами слышался какой-то шум, и теперь я увидел через окно, как из-за стола напротив площадки для игры в боччу, встал какой-то человек без шапки и громко сказал:

— Да идите вы с вашим комитетом! Плевать я на него хотел!

— Кричи громче, болван, — сказал кто-то в наступившей тишине, а парень без шапки продолжал:

— Плевал я на комитет! Кто в вашем комитете? Шюль был перед забастовкой точно таким же, как любой из нас. Идиоты вы! — а когда кто-то встал из-за стола и начал его урезонивать, он заорал еще громче:

— Что, лучше вам стало? Идиоты! Поверили им, черт бы вас драл! — его голос сорвался; в прокуренном, странно притихшем зале слышно было, как шумит вентилятор. Коппа встал.

— Брось ты это, — сказал он. — Слышишь, брось.

В моем заведении…

— Вы кивали, бодро рассуждали о пикетировании, ставили свои подписи на листе, но вы понятия не имели о том, что эдак вы только играете на руку предателям! — Он, конечно, выпил. Волосы упали ему на лоб, смотрел он куда-то вдаль, поверх полупустых столов. — Они давно в руках у хозяев, а вы — в руках у господ Шюля Ульриха, Келлера и иже с ними. Идиоты вы — вот кто, двойная продукция, двойная проституция… — он шатался, пытаясь отбиться от трех человек, которые теснили его к дверям, — двойная продукция за то же время, такой теперь лозунг, восемь часов сверхурочных вдобавок к двадцати четырем, крепко, а? К дьяволу! И жалованье тоже ни черта не выросло, ну а как насчет пыли?