Фигль-Мигль - Лейб-агитация

• Название: Лейб-агитация
• Автор: Фигль-Мигль
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004

Фигль-Мигль — человек с претензией. Родился некстати, умрет несвоевременно. Не состоит, не может, не хочет. По специальности фиговидец. Проживает под обломками.

---

И еще:

“Иной раз идешь гулять и невзначай забредешь на кладбище — и сделается тяжело. Правда ли это, что в духе человеческом, как в море, ничего не пропало, что кануло в него, а хранится на дне, и при первой буре готов все выбросить, как упрек? Или только то хранится, что ядовито или жестко, а прекрасное, как эфирное масло, улетает, оставляя неопределенное благоухание? Многое горькое вспомнилось; нет примирения, видно, до гроба, а за гробом ни войны, ни мира — одна логика…”

Аксессуары. Государю — хочешь не хочешь — придется баллотироваться в государи. Кандидат № 1 подпирает могучим плечом партию власти — не наоборот. Эти люди ему часто мешают и постоянно позорят. (Люди: Блудов, Уваров, Клейнмихель, Нессельроде, митрополит Филарет, М. С. Воронцов, только что назначенный наместником кавказским; героический Е. Ф. Канкрин, еле живой, — ну еще П. Д. Киселев — ну еще Лев Перовский — и те, кого злопыхатель Долгоруков позже назовет царской дворней, — и где-то фоном, серым туманом, уже без лиц, без имен, без числа — чиновничество.) Незабвенный не зря рукоплескал “Ревизору” — и знает цену и своей гвардии, и своему воинству.

И, конечно, начинается: а кого еще? а ведь больше и некого? Влияние государя в Европе огромно, а на родине — трудновообразимо; не мешайте ему; дайте ему пару мудрых советников (где взять?), два десятка усердных и честных исполнителей (где взять?), а кто-то (позовите Жуковского!) должен воспитать наследника. (На вопрос “где?” отвечает верноподданнейший Н. К. Греч:

“У нас злоупотребления срослись с общественным нашим бытом, сделались необходимыми его элементами. Может ли существовать порядок и благоденствие в стране, где из шестидесяти миллионов нельзя набрать осьми умных министров и пятидесяти честных губернаторов, где воровство, грабеж и взятки являются на каждом шагу, где нет правды в судах, порядка в управлении, где никто не стыдится сообщества и дружбы с негодяями и подлецами, только бы у них были деньги; где ложь, обман, взятки считались делом обыкновенным и нимало не предосудительным” и т. д. Это он пишет в мемуарах. Все-таки хочется посмотреть, как он проанализировал маркиза де Кюстина — с ведома и чуть ли не по заказу Третьего отделения.)

Вот так-то; где там Жуковский? Воспитает же в конце концов кто-то кого-то? Взрастит на этих нивах и пажитях?

Взрастит. Проблема в том, что никто не хочет быть тем поколением, которому уготована творческая роль навоза.

Статисты. Кандидаты № 2 и далее идут с таким отрывом, что уже не имеют вида кандидатов. Но у маргиналов все как у больших: свой круг, свои свары. В 1844-м единый кандидат от оппозиции — существо столь же мифическое, как и сейчас. Славянофилы выставили бы своего кандидата: Хомякова, например. Чаадаев бы баллотировался — и за него (когда гнев на “Письмо…” поутих) с удовольствием проголосовала бы фрондирующая светская Москва. (Нет, фрондирующей светской Москве больше бы подошел А. П. Ермолов, который сейчас фрондирует на покое, в отставке.) Славянофилы никогда, ни за что не поддержат Чаадаева. (Они и в стихах умудрились Петру Яковлевичу многое сказать, а что скажут со свободной трибуны?) Чаадаев не поддержит никого, кроме себя. Герцен не поддержит Хомякова. Грановский — вот уж кому что Хомяков, что Чаадаев — сам мог бы питать честолюбивые мечты — почему нет, если специальность политика — доведение мысли до состояния непроизводительности.

Будущая молодая фронда, вскормленники Белинского (И. Тургенев, Достоевский, Григорович, Некрасов, Дружинин, всем едва за двадцать, Тургенев, самый старый (ему двадцать шесть, как Каткову), проголосует по указке своего кумира — а кумир, когда говорит, едва ли ведает, что у него вымолвится в следующую минуту. Их ровесникам — Писемскому, Фету, Островскому, Ап. Григорьеву — вряд ли сейчас до политики. Салтыкову нет и двадцати, он только что попал в канцелярию — прямо с лицейской царскосельской скамьи. Они и такие, как они, решать, понятно, ничего не будут, даже если власти проведут акцию по извлечению молодежи из театров и борделей и привлечению ее к гражданскому долгу. Решать не будет и поколение тридцатилетних: Краевский, Грановский, Белинский, В. Боткин, П. Анненков, Герцен. (Последние двое — одногодки, и Диккенс им ровесник, и Гончаров… но только Диккенс в тридцать два года — европейская знаменитость, а Герцен — никто, разве что чуть заметнее никто, чем Гончаров, в те же тридцать два состоящий в том же литературном чине, что двадцатидвухлетний Григорович. Гоголь всего на три года старше, а уже полновесный генерал — правда, неконвертируемый.)

Но решать не будут и те, кому только что или вот-вот стукнет сорок: Тютчев, Хомяков, И. Киреевский, даже Шевырев и Погодин — и не потому, что им не дадут, а потому, что они не смогут. Герцен — вы прекрасно помните это хрестоматийное место в “Былом и думах” — очень четко отмежевался от этого поколения, тоже жертв 14 декабря. (Нужно, впрочем, держать в уме, что Герцен способен свалить на Николая I все грехи, вплоть до первородного.) Ну-ну, любопытно: так кто же будет решать?

(И вы не будете решать, потому что ваше предназначение — которого вы не исполняете — не решать, а думать и отчасти воспитывать. Мне даже стыдно, что в бесполезное назидание вам я заставляю паясничать такие фигуры — Хомяков, скажите, Чаадаев! Если бы вас, нашу интеллигенцию, попросили предъявить наконец интеллектуальную деятельность — то-то было бы обид и писку. Сразу бы предъявили:

— посиделки и сообщества, где каждый говорит свое и все одно и то же;

— аналитиков, в чьих головах идеи рождаются не следствием мышления, а случайно;

— общественных и политических деятелей, об которых, как о каменную скалу, разбивается принцип вменяемости;

— радиостанцию, жестокий пример того, как не надо местным интеллигентам браться корчить интеллектуалов;

— и журналы, в которых научная жизнь идет заведенным порядком: “Один напишет вздор, другой — на вздор разбор”.

И с таким-то багажом вы спешите на поезд в светлую даль? Еще и пошлину за кучу мусора платить не хотите? Ах, вам нечем платить, потому что вам самим не платят? А вы знаете, школьные, например, учители, почему вам не платят? Попробуйте отнестись к этому как к возмездию.)

Да; кто будет решать? Может, электорат, который еще правее партии власти? Для которого даже Николай Павлович излишне жантилен, а требуется простодушно кровожадное рыло? Кого выберут малообразованные и грубоватые помещики средней руки, богатые, жестокие самодуры, неграмотные степные короли, владельцы трех-десяти душ, напуганное слухами о реформе дворянство минус цвет дворянства? А истинные чаяния некрупного чиновничества? А истинное его лицо, изображенное Григоровичем в “Лотерейном бале”, коллежский секретарь, тринадцать лет прослуживший в Петербурге, который “исправен к службе, хороший отец семейства, плохо знает грамоте и необыкновенно склонен к спекуляции”. (Герцен комментирует: “…и посмотришь на этого сального протоколиста, который кланяется в ноги исправнику, стоит, дрожа, перед губернатором, — ведь это одна комедия: он равно смеется в душе над исправником, как над губернатором, он обманывает их подлостью, и они не имеют средств миновать ‹…› Ни один закон, ни одно распоряжение не минует мелкого чиновника, а он-то и обрежет крылья министерской фантазии”.) А Россия как таковая? Купечество, мещанство, армия, духовенство, крестьяне — хотя бы государственные, — кто их спросит, да и о чем их, если честно, спрашивать, когда речь идет о том, кто их обуздает. Я бы давно-предавно сделал выборы цензовыми — и смерть популизму! Пока он нас самих не свел в могилу.

(Кстати сказать, СПС образом своего злополучного самолета — помните ролик? — погубил золотую мысль: не в свои сани просьба не садиться. Статочное ли это дело: доверить кухаркам, свинаркам и школьным учителям выбирать главу государства? Невообразимо трудно проглотить предположение, что именно Хакамада и Немцов призваны управлять кое-чем покрупнее кастрюль, — но ведь обучатся их потомки к пятому колену хоть чему-нибудь?

Вопрос вопросов у всех режимов один: как гуманно держать в узде чернь, при этом не зажимая чрезмерно образованный слой. Но во власти есть нечто мистическое: она каждый раз обуздывает не тех, кого следует. Указ о принудительном патриотизме (неужели нельзя пощадить родину?), указ о принудительном православии (неужели нельзя пощадить православие?), манифест о перегибах либерализма в учебниках истории — скоро последуют билль о б…ях и парламентский акт о единообразии ночных горшков и их содержимого (и тогда понос будет актом гражданского неповиновения), — что вы делаете, ребята? Вы же воспитываете себе врагов из лояльных граждан и шестерок — из морально неустойчивых. Какую такую Вавилонскую башню будете строить: враги — инженеры, шестерки — прорабы, власть — в орлиных гнездах подальше от строительства. Впрочем, гнезда вас не спасут. Как сказал мой архетип, Е. В. Базаров, русский мужик Бога слопает.)