Жюль Ренар - Дневник

• Название: Дневник
• Автор: Жюль Ренар
• Издательство: Калининградское книжное издательство, Янтарный сказ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998
• ISBN: 5-85500-383-3

Удивительно точные, емкие, блестящие афоризмы Жюля Ренара — знаменитого французского писателя конца XIX — начала XX века, члена Гонкуровской академии, были популярны на его родине так же, как в Англии — мудреца Бернарда Шоу, чуть раньше в России — крылатые фразы Ф. И. Тютчева. Россыпи их, наряду с портретами его друзей и знакомых, выдающихся деятелей культуры и политики Франции — Сары Бернар, Поля Верлена, Виктора Гюго, Жана Жореса, вы найдете в замечательном «Дневнике» писателя. Мысль, чувство, наблюдение заключены в такую совершенную форму, что хочется запомнить всё — ибо лучше не скажешь…

---

— Тут для меня должна быть небольшая сумма, — говорю я.

Кассир открывает огромную книгу. Вижу свою фамилию, выведенную красивым почерком.

— Да, ваш гонорар пятьдесят сантимов за строчку. Это составляет тридцать шесть франков пятьдесят.

Пишу Кальметту, что при такой ставке я умру с голоду, а если приходится умирать с голоду, так уж лучше не работать.

21 марта. «Четырнадцатое июля» Ромена Роллана в театре Жемье. Четырнадцатое июля столь же печально в марте, как в июле. Не может толпа в течение трех действий метаться из стороны в сторону. Она тоже должна подчиниться условностям театра. Мегар объясняет мне, что девочка — это символ…

11 апреля. Вернулся в Париж. Коклен в «Мещанине во дворянстве».

— А ваш-то друг Гитри! — говорит он, хлопая меня по плечу, отчего я чуть не валюсь на землю, потому что стоял на одной ноге. — Это гнусно, что он сделал в «Комеди Франсез» с Тартюфом! Нельзя же играть его по-современному.

Только он спас «Рюи Бласа». Именно он сумел сыграть четвертый акт в комическом ключе, однако Виктор Гюго (он говорит: «мосье Виктор Гюго» уважительно, но с легким оттенком презрения) остался недоволен и отобрал у него роль Трибуле.

Впрочем, за исключением трех первых картин, «Мещанин во дворянстве» производит впечатление грубого фарса, и должно быть, сам Мольер думал: «Для этого болвана Людовика XIV и так сойдет!» Словом, пьеса для пресыщенной придворной знати, которой и развлекаться — то надоело.

15 апреля. У Прюнье, в соседней зале:

— Это бессмысленно…

— Позвольте, позвольте…

— Человечество…

— Что?

— Человечество…

— Чего?

* Птица в клетке не знает, что она не может летать.

* Стиль. Если появился «аметист», знай, что «топаз» поблизости.

* Любовь и дружба — это как ночь и день.

* Стрелять по кабану и убить на нем вшей.

* Онорина. Когда ее похоронят, как же плотно набьется земля в ее морщины.

27 апреля. И мне, сударь, тоже претит политика, но я ею не занимаюсь.

* «Франческа да Римини» в театре «Ренессанс». Почти Шекспир, только еще скучнее.

1 мая. Я страдаю, когда слышу прекрасный голос, поющий глупейшие слова.

* Слезы уродуют красоту страдания.

5 мая. В Лувре, куда повел меня Альфред Натансон. Смотрю картины Давида, Веласкеса и маленькие натюрморты Шардена, где не могу отличить луковицу от яйца. Все это меня не трогает.

Выйдя из Лувра, вижу черного дрозда с желтым клювом. Он сидит в одиночестве посреди теневого пятна, вытянувшегося на зеленой траве. Вот это живопись.

* Все каштановые деревья открыли свои листья, как маленькие вечерние зонтики.

7 мая. С такими людьми, как Шатобриан и Ламартин, путешествуешь по воздуху, но в неопределенном направлении.

* Правда не всегда искусство. Искусство не всегда правда, но правда и искусство имеют точки соприкосновения: их-то я и ищу.

9 мая. …На Гернсее в полдень раздавался пушечный выстрел, возвещавший, что пора Виктору Гюго кончать работу. Вечером в половине десятого другой пушечный выстрел напоминал ему, что пора идти спать. Его библиотека на Гернсее состояла сплошь из разрозненных томов. Он брал, к примеру, первую часть труда по навигации, а об остальном догадывался сам.

11 мая. «Пелеас и Мелисанда», музыка Клода Дебюсси. Унылая скука, и как не посмеяться ребячеству автора: муж говорит, указывая на жену: «Я не придаю этому никакого значения». Это пропетая разговорная фраза. Я жду рифмы, а ее все нет и нет. А это чередование звуков! Вроде шума ветра. Но я предпочитаю ветер. Впрочем, это похоже также на дверь амбара, которая хлопает и скрипит. Дамы уверяют: «Меня это волнует, и этого достаточно». Нет! Есть разное волнение, и ежели я ничего не почувствовал, думаю, что и вы чувствовали не то, что надо.

Ах, сюда бы хорошенький эстрадный куплет. Публика свистит. Кто-то кричит: «Либреттиста! Либреттиста!»

Значит, по-ихнему, он виноват?

Ну, ладно! В музыке я ценю лишь тот мотив, который похож на мотив.

Здесь особая публика: богатые дамы, которые ходят только сюда или в оперу.

Прекрасные декорации.

— Это просто неразумно со стороны администрации делать хорошие декорации к пьесе, которая заведомо не будет иметь успеха, — говорит Гитри.

И он громко вздыхает от скуки, но вздохи замирают у него на губах.

Метерлинк вполне прав, что подсмеивается над этим марионеточным искусством.

* — Сегодня утром, — говорит Капюс, — я прочитал две страницы Флобера. Он не так уж хорошо писал.

— Я это знаю, — говорю я, — Флобер неестествен. Он не прирожденный писатель, как Вольтер, Ренан, госпожа де Севинье. Его стиль всегда немного стиль школьного сочинения. Он его фабрикует на месте, подчас неудачно. Его стиль — живопись, подчас мазня.

23 мая. Мозг. Человек носит свои корни в голове.

24 мая. Жизнь коротка, но все-таки успеваешь поскучать.

26 мая. Животные заставляют меня стыдиться моих шуточек о животных.

30 мая. …Поль Адан пишет каждый день с семи до часу. Садится за стол и пишет двести — триста строк, «чтобы возместить расходы по дому». Насколько выше человек, который воздерживается от подобной работы и остается в бедняках.

* — Если не знаешь греческого языка, — говорит Тайад, — надо читать греков в латинских переводах.

— Правильно, — подтверждает Капюс, — но тут возникает второе препятствие — надо знать латынь.

* Болезни приучают к смерти. Дайте хорошенькую мигрень, и я покончу с собой.

* Дама, у которой в услужении находился негр, родила черного ребенка.

— Если он не переменит цвет, — заявил муж, — я выставлю кое-кого за дверь.

1 июня. Они стали жить спокойнее с тех пор, как купили себе место на кладбище. Теперь они знают, что делать на следующий день после похорон.

* Сила воли неподалеку: она рядом, за дверью. Но заставить ее войти невозможно.

* Мою леность почти так же интересно наблюдать, как мой труд.

3 июня. Вчера утром я не любил Шекспира. Вчера вечером последнее действие «Венецианского купца» перевернуло во мне фунт сердца. Кончиком мизинца утираю уголок глаза. Неужели теперь придется любить Шекспира?

4 июня. Его отец и мать работают привратниками по ту сторону площади Республики, у пуговичного фабриканта. Их каморка просто черная яма. Ложась спать, они влезают на полати по лестнице, которую тут же убирают, не из осторожности, а потому, что она им мешает; полати разделены на две части: в одной спят родители, в другой — четверо детей.

И воздух проникает в окошко, которое имеется в каморке.

Они надеются, прикопив денег, вернуться в Шитри, но к пятидесяти годам они умрут.

9 июня. Люблю читать лишь те книги, которые принадлежат мне: например, книгу жизни.

10 июня. Красивая застенчивая женщина спасается тем, что держится так, будто она башня без окон и дверей.

* Как мало книг ни пишешь, люди твердят, что не могут все осилить.

12 июня. Книге вдруг становится дурно, и она валится с полки.

14 июня. Опера. Идет «Валькирия». Скука, картон, бессмыслица бенгальских огней: 14 июля в нашем Шомо. Ни одной минуты эмоций, подлинной красоты. Разве что меня позабавила скачка во время грозы, вроде катания с американских гор. Вот бы еще несколько таких сцен.

Что могу сказать я о произведении, которое не тронуло чувствительного человека тридцати восьми лет от роду! Стоит ли труда всю свою жизнь искать подлинные впечатления, стремиться выражать человеческие чувства точными словами, обладать вкусом к правде, если поэтический хлам может быть тоже красивым! Но что красиво нелепейшей красотой, так это само здание Оперы. Нечто официальное, правительственное, нечто вроде огромного кафе, где устраивают свои свидания бриллианты и декольте, а также глухие, пытающиеся доказать, что они слышат.

16 июня. …Кончится тем, что я не смогу обходиться без Парижа. Скоро начну бояться тоски одиночества. После дня пусть не работы, но усердного корпения за письменным столом — ежевечерние прогулки по бульварам. Свет фонарей, женщины, толпа — все это кажется мне вознаграждением за труд.

* Сохранять верность на нашей грешной земле — это еще куда ни шло. Но умереть, предстать перед господом богом, так и не изменив своей жене, — какое унижение!

* Губернатора какого-нибудь острова вроде Мартиники будит колебание почвы, он протирает глаза, пугается. К нему прибегают сообщить, что началось землетрясение и что целый квартал города погребен под развалинами.

— Ох! — облегченно вздыхает он. — Слава богу, вы меня успокоили. А я-то думал, что у меня началось головокружение.

* Нескромное молчание.