Дэвид Схиммельпеннинк ван дер Ойе - Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией

• Название: Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией
• Автор: Дэвид Схиммельпеннинк ван дер Ойе
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: История
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-86793-709-6

Книга канадского историка Дэвида Схиммельпеннинка ван дер Ойе описывает вклад имперского воображения в политику дальневосточной экспансии России в первое десятилетие правления Николая II. Опираясь на массив разнородных источников — травелоги, дневники, мемуаристику, дипломатическую корреспонденцию, — автор показывает, как символическая география, геополитические представления и культурные мифы о Китае, Японии, Корее влияли на принятие конкретных решений, усиливавших присутствие России на Тихоокеанском побережье. Русское «восточничество» и страх «желтой опасности», «конквистадорский» империализм и проект «мирного проникновения» — эти столь различные образы и прогнозы российской судьбы в Восточной Азии анализируются и сквозь призму сознания неординарных политиков, ученых и публицистов, и в контексте массовых настроений и эмоций той эпохи.

---

Выбор между Китаем и Японией наконец был сделан на третьем особом совещании 30 марта 1895 г.{610}. Снова присутствовали министры военный и морской, финансов и иностранных дел. Председательствовал Алексей Александрович. Как великий князь сообщил собравшимся государственным деятелям, царь склонялся к тому, чтобы встать на сторону Японии. Поскольку островная империя являлась сильной морской державой, она неизбежно должна была стать соперником Великобритании. Наилучшим вариантом, по мысли великого князя, было бы заключение договора с Токио. Заключив секретное соглашение, Петербург мог позволить Японии решать свои проблемы в Китае в обмен на поддержку «наших интересов» в регионе. Россия таким образом могла одновременно приобрести незамерзающий порт и сильного союзника против Англии{611}.

Первым против этого высказался военный министр Ванновский, и даже Лобанов предостерег, что Япония — ненадежный союзник, но больше всех возражал Витте. Утверждая, что Япония на самом деле стала воевать с Китаем только для того, чтобы опередить Россию на Дальнем Востоке до завершения строительства Сибирской железной дороги, он подчеркивал, что ни о каком понимании не может быть и речи. Министр финансов предупреждал: «Враждебные действия Японии направлены главным образом против нас. Предполагаемое японцами занятие южной части Маньчжурии будет для нас угрозой и, вероятно, повлечет за собой впоследствии присоединение к Японии всей Кореи… [В конце концов японцы] привлекут на свою сторону весьма воинственных монголов и маньчжур, а затем начнут новую войну»{612}. Интересы России будут соблюдены гораздо лучше, если Япония на материке получит отпор, для чего при необходимости нужно использовать поддержку флота. «Мы приобрели бы при этом роль спасителя Китая, который оценил бы нашу услугу и согласился бы потом на исправление мирным путем нашей границы», — заключил Витте{613}.

В конце концов, невзирая на настроения Николая, аргументы министра финансов одержали верх. Хотя некоторые опасались, что русская армия в Восточной Азии не была способна вести войну, а Лобанов сомневался, что Япония мирно сдаст свои позиции, министры согласились поддержать Витте. В результате совет постановил «посоветовать Японии, сначала дружелюбным образом, отказаться от занятия южной части Маньчжурии, так как таковое занятие нарушает наши интересы и будет служить постоянной угрозой спокойствию на Дальнем Востоке»{614}.

Император, который не присутствовал на совещании, по-прежнему отдавал предпочтение сделке с Токио[92]. Когда четырьмя днями позже Лобанов представил Николаю протокол совещания, царь не захотел отказываться от своего желания получить незамерзающий порт{615}. Чтобы снова обсудить этот вопрос, Николай пригласил ведущих министров на неофициальную встречу в Аничко-вом дворце 4 апреля. После часового совещания он наконец уступил Витте, хотя и остался этим крайне недоволен. «Дай Бог, только не втянуться в войну!» — записал император в своем дневнике в тот день{616}.

* * *

Помимо желания иметь военно-морскую базу Николай, возможно, беспокоился о способности своей армии противостоять Японии на далекой тихоокеанской периферии. Его министр иностранных дел опасался, что Токио может не принять российского ультиматума, и если конфликт дойдет до критической стадии, то выгнать японцев с материка будет очень трудно{617}. Против 85 японских батальонов в Маньчжурии царь мог выделить максимум 22 из своей армии в Восточной Сибири. Хитрово предупреждал, что Россия еще далека от готовности предпринять что-либо столь серьезное, как кампания против Японии{618}. Очевидное решение состояло в том, чтобы убедить другие державы присоединиться к России и вместе оказать давление на Японию. Еще до того как совет собрался 30 марта, Лобанов попытался выяснить, поддержат ли Великобритания, Франция и Германия демарш с требованием к Токио отказаться от своих притязаний на Ляодунский полуостров{619}.

Великобритания казалась закономерным союзником. Не считая России, она несомненно являлась наиболее тесно связанной с Восточной Азией европейской страной. Королевский флот, хотя уже и не был таким могущественным, как во времена Опиумных войн пятьдесят лет назад, все еще представлял собой серьезную силу. Великобритания держала в своих руках более четырех пятых китайской внешней торговли, и, конечно, Лондону не был безразличен исход войны{620}. Министерство иностранных дел Великобритании возглавило усилия западных держав в переговорах о прекращении огня летом и осенью 1894 г. В начале конфликта английское общественное мнение склонялось на сторону Китая[93]. Но когда победа японцев стала весьма вероятной, настроение в Лондоне заметно поменялось. В феврале 1895 г. основные газеты всячески славили агрессоров, которые шествовали через Маньчжурию. Отвага и успехи другой островной морской империи вызывали восхищение{621}. В то же время, как выразился премьер-министр Розбери, сильная Япония станет очень полезна как «оплот против России», которая оставалась основным соперником Англии на континенте{622}.

Когда лорд Кимберли, министр иностранных дел Великобритании, в конце 1894 г. обратился к российскому послу с просьбой обеспечить поддержку британскому правительству в стремлении заключить мир, российский дипломат ответил несколько уклончиво{623}. Несколько месяцев спустя настала очередь Стааля выступать в роли безнадежного просителя. В конце марта 1895 г. он предложил Лондону вместе оказать давление на Японию и был удивлен, столкнувшись с «неожиданной резкой переменой курса». Лорд Кимберли, немного смущаясь, сказал ему, что кабинет министров решил не возражать против требований, выдвинутых Токио в Симоносеки. Его коллеги полагали, что статьи проекта договора, касающиеся торговли, будут выгодны для Англии, а территориальные уступки на материке не представляли никакой угрозы, поскольку были слишком далеки от интересов Великобритании в долине реки Янцзы и Гонконге. Повторные призывы оказать поддержку в течение последующих недель оказались такими же безуспешными, так как Лондон занял позицию благосклонного нейтралитета. Лобанов нехотя был вынужден признать, что Великобритания не будет сотрудничать с Россией{624}.

Если Англия разочаровала министра иностранных дел, то позиция Берлина его приятно удивила. Когда разразились военные действия, немецкий кайзер Вильгельм II был очень горд успехами японской армии, которую обучали прусские советники; он дал указание правительству не вмешиваться в конфликт{625}. Однако вскоре он начал опасаться участия в этом кризисе Великобритании и России. В основе их дипломатии, рассуждал он, лежал вовсе не альтруизм. Больше всего Вильгельма беспокоило то, что любое послевоенное урегулирование принесет территориальные выгоды тем, кто играл активную роль. «Ни при каких обстоятельствах мы не можем остаться в стороне и позволить застать нас врасплох», — настаивал он. «Мы тоже должны занять свою позицию в Китае»{626}.

Как и его кузен Николай II, кайзер был не прочь получить военно-морскую базу на Тихом океане{627}. В то время колониальные интересы Германии в Азии были минимальны, и в Петербурге не считали Берлин серьезным игроком в этом регионе[94]. Однако у Германии были существенные торговые связи с Востоком. Что важнее, кайзер больше не был доволен ролью второй скрипки при более мощных тихоокеанских державах. Полностью подтвердив к 1890-м гг. статус своей молодой империи как одной из главных континентальных сил Европы, Вильгельм начал мечтать о более глобальной роли Германии. Война представляла собой прекрасную возможность постепенно проникнуть в восточноазиатские дела[95]. Поэтому к марту немецкий посол поставил Лобанова в известность о том, что его правительство будет радо присоединиться к России в исполнении посреднической миссии{628}.

Поскольку Германия проявила благожелательность, Франции стало трудно отказать Лобанову. Имея колонии в Индокитае, республика тоже была недовольна территориальными претензиями, выдвинутыми Японией в Симоносеки, особенно теми, которые касались Формозы и Пескадорских островов, расположенных к северу от ее собственных владений{629}. Трудность состояла в том, что Палата депутатов не особенно горела желанием вступать в еще одну войну на Тихом океане. Также вызывала беспокойство позиция Лондона. Франция, как и Россия, соперничала с Британской империей, но их полем боя была Африка. На других континентах она не хотела провоцировать Англию. В результате французская дипломатия старалась, насколько это возможно, держаться в деле китайско-японского конфликта политики невмешательства{630}.

Когда в начале апреля министр иностранных дел России впервые обсуждал требования Японии с французским послом, маркизом де Монтебелло, последний сначала предложил занять пассивную позицию, поскольку он опасался, что Англия вполне может выступить против давления на Токио{631}.[96] Сообщение о том, что Германия с энтузиазмом поддержала предложение Лобанова, стало неприятным сюрпризом{632}. Что бы она ни говорила, Франция вряд ли могла позволить себе рисковать недавно заключенным договором с Петербургом, публично расходясь с ним по этому вопросу, особенно когда Пруссия уже вступила в игру[97]. С некоторой неохотой Париж дал сигнал о своей готовности тоже участвовать в действиях России{633}.