Дэвид Схиммельпеннинк ван дер Ойе - Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией

• Название: Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией
• Автор: Дэвид Схиммельпеннинк ван дер Ойе
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: История
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-86793-709-6

Книга канадского историка Дэвида Схиммельпеннинка ван дер Ойе описывает вклад имперского воображения в политику дальневосточной экспансии России в первое десятилетие правления Николая II. Опираясь на массив разнородных источников — травелоги, дневники, мемуаристику, дипломатическую корреспонденцию, — автор показывает, как символическая география, геополитические представления и культурные мифы о Китае, Японии, Корее влияли на принятие конкретных решений, усиливавших присутствие России на Тихоокеанском побережье. Русское «восточничество» и страх «желтой опасности», «конквистадорский» империализм и проект «мирного проникновения» — эти столь различные образы и прогнозы российской судьбы в Восточной Азии анализируются и сквозь призму сознания неординарных политиков, ученых и публицистов, и в контексте массовых настроений и эмоций той эпохи.

---

Хотя деньги предоставила Франция, Россия организовала заем. В этой сделке видели удачный ход царской дальневосточной дипломатии, к большой досаде Великобритании и Германии[111]. «Санкт-Петербургские ведомости» назвали ее огромным успехом для России{660}. В своей колонке редактор «Гражданина» князь Мещерский говорил, что эта сделка может считаться началом новой эры в российских внешних сношениях. С его точки зрения, «активные отношения к Китаю перешли на сторону России, и отныне не только дружба, но и общность интересов соединяет Россию с Китаем и делает Китай способным противодействовать хищнической и коварной против него политике дружбы других европейских держав»{661}.

Граф Ламздорф держался более циничной точки зрения. Он прикусил язык, когда Лобанов попросил его написать благоприятную статью о займе в органе Министерства иностранных дел «Journal de St.-Petersbourg» и в качестве примера русской традиции бескорыстной помощи Срединному царству привел графа Николая Игнатьева. Лобанов имел в виду искусную дипломатию Игнатьева на посту посла в Китае во время Второй опиумной войны. Осенью 1860 г., когда британские и французские войска сожгли летний дворец китайского императора и стояли у стен Пекина, Игнатьев умело столкнул противников, убедив обе стороны, что он действует в их интересах. Выступая в роли посредника и великолепно сочетая очарование, макиавеллиевскую хитрость и обман, посол провоцировал англо-французскую армию, а когда союзники приняли решение подписать мирный договор и вывести войска, он присвоил себе эту заслугу. Через две недели после отступления европейцев бескорыстное посредничество Игнатьева было вознаграждено Пекинским договором, по которому китайский император полностью подтверждал право России на территории, захваченные Муравьевым на Тихоокеанском побережье несколькими годами ранее{662}.

Князь Лобанов так интерпретировал этот эпизод в заметках с инструкциями Ламздорфу для написания статьи для министерства:

Россия всегда показывала себя бескорыстным другом Китая. Доказательством может служить поведение России во время английских и французских военных действий в Китае: тогда Россия через своего представителя в Китае полуофициально и дружески вмешалась в отношения между воюющими странами, чтобы облегчить им заключение мира, не выговаривая при этом для себя никаких особых выгод.

Граф с негодованием возразил в своем дневнике: «Но уж это неверно; вся слава несчастного Игнатьева была основана на тех вполне реальных приобретениях, которые были сделаны нами по этому случаю. Здесь появляется возможность сказать, что “Qui s'excuse, s'accuse”»[112].

Как и многие другие, Ламздорф видел сходство между дипломатическими уловками 1860 г. и российской помощью Китаю 35 лет спустя. Решения вмешаться в переговоры в Симоносеки и предоставить заем Пекину не были продуманы заранее и не являлись частью какого-либо тщательно проработанного плана царя занять доминирующее положение на Дальнем Востоке. И все же оба шага были сделаны затем, чтобы получить в Китае определенные выгоды. Лорд Керзон высказался об этом так: «Россия предоставляет эту помощь не от избытка, не из доброй воли и не просто так. Всему есть цена, и она получит свое вознаграждение»{663}.

В депеше князю Лобанову Кассини подтверждал, что в Пекине не сомневались в неизбежности скорых требований ответных услуг со стороны тех, кто ему помогал. «Китайское правительство, разумеется, отлично понимало, что рано или поздно каждая из заступившихся за Китай держав напомнит ему о его долге и потребует того или другого вознаграждения», — писал граф{664}. Вопрос был только в том, какую форму примет это вознаграждение. Некоторые деятели, такие как Степной и Приамурский генерал-губернаторы, настаивали на изменении границ{665}. Но, поскольку российская дипломатия в Симоносеки активно изображала из себя защитницу Срединного царства, теперь было не очень удобно копировать Игнатьева и устраивать аннексии за счет Пекина.

Более того, в глазах таких людей, как Витте, захват дополнительных территорий на Дальнем Востоке был совершенно излишним. Британия, Германия и Франция в последние годы добились в других странах экономическими методами гораздо большего влияния, чем прямыми завоеваниями. С помощью банков, железных дорог, торговли и другой финансовой деятельности эти европейские страны распространили свою власть на различных территориях от Персии и Османской империи до Аргентины. Целью было приобретение «сфер влияния», или, как пишут современные историки, создание «неформальных империй», которые осуществляли косвенный экономический и политический контроль, не утруждая себя размещением войск и устройством колониальных администраций.

Китай был хорошим примером{666}. Хотя британская корона владела всего несколькими утесами в устье Жемчужной реки в Гонконге, коммерческая и финансовая деятельность обеспечили ей такое влияние в китайских делах, которое было несоизмеримо с ее едва заметным территориальным присутствием{667}. Сергей Витте предлагал следовать подобным путем и конкурировать с Британией, организуя в Китае российские предприятия.

Первым шагом, сделанным министром финансов в этом направлении, было создание Русско-китайского банка. Англия давно имела свои банки в Гонконге и Шанхае. Немецкий и даже японский капитал тоже был хорошо представлен в Китае. Но России еще предстояло завоевывать там финансовый авторитет{668}. В 1894 г. делегация русских чайных купцов из Ханькоу, жалуясь на высокую комиссию, которую взимали британские банки за сделки с иностранной валютой, предложили Витте начать действовать в этом направлении{669}. В то же время новый банк мог способствовать экспорту керосина и другим русским предприятиям в Китае{670}. Однако у Витте на уме была не только коммерция. В служебной записке царю он предположил, что «Русско-китайский банк, кроме развития торговых сношений России с Китаем, должен также содействовать своими мероприятиями усилению экономического и политического влияния России в Срединной Империи»{671}. В другой записке министр добавил, что «одной из задач банка должно быть упрочение русского экономического влияния в Китае в противовес… англичан»{672}.

«Мед, мой мед!» Карикатура из «Панча»: англичане отреагировали на новость о предоставлении Россией займа Китаю в 1895 г. с завистью и цинизмом. (Punch. 1895) 

Витте выступил с идеей такого учреждения 24 июня 1895 г. на переговорах с французскими банкирами по заключению договора о китайском займе. Сразу же после того, как французские банкиры согласились на условия сделки, он предложил им учредить партнерство с петербургскими коллегами и его министерством для содействия проникновению на китайский рынок{673}. Как и в случае с займом, эта институция использовала бы для продвижения царских интересов на Дальнем Востоке в основном республиканские франки. Но в Париже все же посчитали, что предприятие, за которым стоит русское правительство, будет великолепным союзником в торговой конкуренции с англичанами и немцами{674}. К началу сентября консорциум французских банков объявил о своей готовности помочь, и через четыре месяца, в январе 1896 г., официально открылся Русско-китайский банк с акционерным капиталом 6 млн. золотых рублей. Хотя пять восьмых этих денег дали французские инвесторы, новая компания несомненно находилась в русских руках. Большинство в совете директоров составляли русские; русским был и рабочий язык[113].

Первый офис банка открылся в Шанхае, затем появились филиалы в Ханькоу, Тяньцзине, Владивостоке и Пекине[114]. Помимо приема вкладов и выдачи займов устав компании позволял ей предоставлять страховые услуги, осуществлять транспортировку товаров, покупать и продавать недвижимость, выпускать валюту и даже собирать налоги{675}. Один дипломат очень точно сравнил ее амбиции с Южно-Африканской компанией Сесила Родса{676}. И хотя формально Русско-китайский банк учреждался как частная корпорация, на практике он работал как подразделение Министерства финансов, и его глава, князь Эспер Ухтомский, разумеется, являлся близким другом царя и Витте. В первые годы своего существования банк приобрел огромное влияние в цинском правительстве. Размещение пекинского филиала прямо напротив дипломатического представительства точно символизировало назначение организации выступать двойником царской дипломатии{677}. Его талантливый директор Дмитрий Покотилов присвоил себе значительную власть, и, пока он занимал этот пост, часто казалось, что именно он, а не официально аккредитованный российский представитель выступает от имени Петербурга[115].