Дэвид Схиммельпеннинк ван дер Ойе - Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией

• Название: Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией
• Автор: Дэвид Схиммельпеннинк ван дер Ойе
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: История
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-86793-709-6

Книга канадского историка Дэвида Схиммельпеннинка ван дер Ойе описывает вклад имперского воображения в политику дальневосточной экспансии России в первое десятилетие правления Николая II. Опираясь на массив разнородных источников — травелоги, дневники, мемуаристику, дипломатическую корреспонденцию, — автор показывает, как символическая география, геополитические представления и культурные мифы о Китае, Японии, Корее влияли на принятие конкретных решений, усиливавших присутствие России на Тихоокеанском побережье. Русское «восточничество» и страх «желтой опасности», «конквистадорский» империализм и проект «мирного проникновения» — эти столь различные образы и прогнозы российской судьбы в Восточной Азии анализируются и сквозь призму сознания неординарных политиков, ученых и публицистов, и в контексте массовых настроений и эмоций той эпохи.

---

В начале мая сведения об активизировавшейся деятельности боксеров непосредственно в столице начали тревожить небольшое западное сообщество на Посольской улице{850}. Теперь, когда дипломаты встретились 7 мая, чтобы обсудить ситуацию, Гире согласился вызвать небольшой контингент войск из близлежащего порта Тяньцзинь для усиления охраны посольств. Однако сделал он это с неохотой и опасался последствий. «Возможность постановления вопроса в столь широкие рамки, — писал Муравьев, — составляет, на мой взгляд, одну из серьезных, если не самую серьезную опасность положения, создаваемого ныне боксерами»{851}. Тем временем русский посланник продолжал свою собственную дипломатию, пытаясь убедить сторонников умеренных взглядов в Цзунлиямынь в том, что только решительные действия против восставших могут предотвратить интервенцию других держав{852}. 14 мая Гире сообщил китайским министрам, что остается в стороне от конфликта, но что, поскольку оба государства управляются самодержавной властью, он надеется на скорое восстановление порядка в Китае силами самих китайцев, без вмешательства других держав, которое привело бы к бедствиям еще худшим, чем вызванные восстанием боксеров{853}.

И хотя европейцы переживали за свою физическую безопасность, русские по-прежнему оставались довольно спокойны. Чиновник Министерства финансов написал другу на родину: «Беспорядки страны нас не касаются. Не верьте газетам, которые повторяют ложные английские и немецкие сообщения»{854}. И все же ситуация в Пекине постепенно ухудшалась. 21 мая боксеры убили двух британских миссионеров, а на следующий день перекрыли единственный железнодорожный путь к городу. Стены повсюду были оклеены плакатами, призывающими жителей изгнать всех иностранцев и христиан. И стало очевидно, что сторонники повстанцев имеют решающий голос при дворе Цыси.

«Ошпарило!»  Карикатура в «Новом времени» (1900) — типичный пример русского злорадства по поводу бедствий иностранцев в Пекине во время Боксерского восстания. 

Гире тоже обеспокоился. Когда боксеры подожгли деревенскую православную церковь и стали угрожать почтенной духовной миссии к северо-востоку от Запретного города, он понял, что ярость ксенофобов распространяется и на его соотечественников. Смирившись, он 27 мая написал Муравьеву: «…роль посланников кончена в Пекине, и дело должно уже перейти в руки адмиралов. Только быстрый приход сильного отряда может спасти иностранцев в Пекине»{855}. Двумя днями позже Дмитрий Покотилов, управляющий местным филиалом Русско-китайского банка, телеграфировал, что русское посольство осаждено{856}. Какое-то время эта депеша оставалась последним сообщением из Пекина, полученным в Петербурге. Через несколько часов единственная оставшаяся телеграфная линия, связывающая город с внешним миром, была отрезана{857}.

* * *

События в Китае не вызвали особого возмущения в русской прессе. Князь Мещерский насмехался над европейцами, попавшими в эту историю в Китае после многих лет осуждения Срединного царства за тысячелетнюю апатию{858}. Газеты не испытывали никакого сочувствия к иностранцам, на которых обрушился гнев боксеров. Сотрудник «Нового времени» Sore часто подшучивал над их затруднениями в своих карикатурах, а один из журналистов газеты утверждал: «А если взглянуть внутрь этой страны, на то, что там совершалось иезуитами, всякими просветителями и торговцами, то станет понятно, почему китайцы сплотились и взялись за оружие… Европа расплачивается в Китае за свои грехи»{859}. Жадность «капиталистических держав» была любимой темой как консерваторов, так и либералов. Один из ведущих сотрудников редакции Влас Дорошевич развивал эту тему в полемической статье в прогрессивной ежедневной газете «Россия». Описывая поездку в Китай, он цитировал знакомого, который говорил ему: «А знаете ли вы, что в колониальных войсках существует “охота на китайцев”… Охота на людей — в колониях явление более частое, чем охота на тигров…» Дорошевич осуждал «целые армии миссионеров», чьи проповеди приносили больше вреда, чем пользы, и разрушали жизни людей. Он сурово критиковал и торговцев опиумом, купцов и владельцев фабрик: «Каждое отребье лондонских или парижских мостовых желает жить и живет на Востоке с блеском, с роскошью!» Дорошевич с негодованием заключал:

Этот мятеж — это крик страшной, невыносимой боли, которую причиняет Европа, вонзаясь в Китай грязными когтями эксплоатации. И эти грязные когти эксплоатации нам выдают за благодетельные руки цивилизации. Не поддавайтесь обману! Европа лжет, когда называет эту печальную необходимость кровью тушить огонь “войной за цивилизацию”. Нет. Это война за эксплоатацию. И не “боксеры”, не “большие кулаки”, поднявшиеся на иностранцев и на продажных мандаринов, — истинные виновники этой войны, — а грязные лапы гг. европейцев, жадных, жестоких, третирующих людей, как собак{860}.

С точки зрения редакции, недовольство китайцев было полностью оправдано. Как и буры, которые сражались с британцами в Трансваале, боксеры считались патриотами, боровшимися за свою свободу против эксплуататорских колониальных держав{861}. Журналист Александр Амфитеатров сравнивал восстание боксеров с Отечественной войной 1812 г.: «Но то, что происходит теперь, весьма похоже на народную войну. Огромное значение народных войн не нам, русским, отрицать»{862}. Когда царские войска присоединились к другим державам для спасения посольств, еще один наблюдатель напомнил своим читателям, кто являлся настоящим врагом России: «…ведь не китайцы — наши враги, а лишь те, кто старается нас поссорить с соседями»{863}.

Эти настроения разделяли многие царские чиновники высшего ранга. Даже сам Николай никогда не осуждал китайцев. Хотя император и беспокоился о судьбе своего посланника в Пекине, он обвинял католических миссионеров, а не боксеров в том, что они являются «корнем всего зла». «Они, вместе с коммерческими притеснениями, всего более способствовали возбуждению ненависти китайцев к европейцам… Каким-нибудь способом следовало бы упомянуть об этом с целью ограничить бесстыдное эксплуатирование массы народа в Китае святым именем Христа»{864}.

Как и следовало предполагать, Сергей Витте возражал против суровых мер в отношении боксеров. По его мнению, оккупация Россией Ляодунского полуострова способствовала возмущению китайцев против иностранцев. Как рассуждал министр финансов, единственная возможность для Петербурга защитить свои интересы состояла в том, чтобы воздержаться от дальнейшей агрессии на Тихом океане. Наилучшая линия поведения — поддерживать династию Цин и сдерживать европейцев. Кроме того, монархия просто не могла пойти на риск еще одной авантюры на Востоке. Напоминая царю о потрясениях, которые охватывали Россию после военных кампаний второй половины XIX в., Витте настаивал: «…для общего положения дел внутри России существенно важно избегать всего, могущего вызвать внешние осложнения»{865}.

В противоречии со своей позицией трехлетней давности, когда он выступал за взятие Порт-Артура, министр иностранных дел теперь тоже стал сторонником мягкой линии на Дальнем Востоке. Когда назрел кризис, Муравьев посвятил все силы сохранению особых отношений своего правительства с Пекином. В его заявлениях постоянно повторялись упоминания о столярней истории мирных отношений между двумя автократиями. Как и Витте, граф Муравьев противился военной интервенции столь долго, сколь это было возможно. Когда в начале июня граф исчерпал возражения против отправки войск в регион, он настаивал на таком способе вмешательства, который не испортил бы отношений с Китаем в будущем: «Поддерживая… в течение двух столетий дружественные мирные сношения с своим соседом, Россия… по прекращении смут [должна] обеспечить себе скорейшее восстановление добрых соседственных отношений с Поднебесною империей»{866}.

И все же Муравьев не избежал критики за свой промах в Китае. Витте не забыл, как он обманным путем заставил царя захватить Порт-Артур и Далянь. Хотя министр финансов и поддерживал его нынешнюю позицию, он не преминул воспользоваться случаем и припомнил своему коллеге последствия его прошлого проступка{867}. Но самый жестокий удар он получил от императора. Муравьев всегда гордился своей способностью сохранять доверие и хорошее отношение царя, а Николай, как правило, поддерживал общее направление его политики в Китае. Но когда боксеры стали осаждать посольства в Пекине, Николай обвинил графа в том, что он недооценил серьезность ситуации. Особенно он был недоволен тем, что Муравьев не приказал сотрудникам миссии эвакуироваться из столицы раньше, пока еще было время. Когда министр иностранных дел неожиданно умер в ночь на 8 июня 1900 г. после горячего спора с Витте по китайскому вопросу, многие решили, что его кончина каким-то образом связана с событиями на Тихом океане{868}.