Екатерина Шевченко - Похищение Ануки

• Название: Похищение Ануки
• Автор: Екатерина Шевченко
• Жанр: Русская классическая проза

---

Однажды на этом этапе одевания дверь открылась домашним ключом и вошел приехавший на обед Коля Зотиков, тетин любовник, таксист.

- А я за тобой! Поехали - прокачу, - сказал он. - Только быстрей. Я же говорю, быстрей, - прямо в чем есть.

- Но... - чуть не испустив дух, отозвалась Анука.

- Пускай. Ничего.

У крыльца стояла машина с оленем, очень помятая, очень старая и большая. Когда сели, Коля подождал, пока Анука несколько раз хлопнет дверцей, потом закрыл сам.

- Отсядь от окна, дверца слабая, а то вывалишься на повороте, - у нас в парке недавно так было. Сиди посередине.

Ануку покоробило, что Коля говорит о ненужном сейчас, - не только о ненужном, но о некрасивом, - о гусеничной колее в небе салюта, - говорит тогда, когда все громадно и празднично, потому что впервые в ее жизни он сделал так, что она едет в такси.

Они покружили по бульвару под солнцем, где на фонарных подставках?шарах, как на морских буях, плавали, будто спасаясь, сразу по три льва. Потом остановились на Арбатской площади, и Коля удивил:

- Ну, во двор я уже не поеду, дойдешь до дома сама.

Она пошатнулась на шпильках, ступив на асфальт, испещренный оспинками от набоек, помахала отъезжающей лани и в весенней уличной толчее пошла на подворачивающихся ногах, балансируя, по Арбату. Она только и знала, что ей надо дойти - как понимает канатоходка над толпой, что упасть нельзя, но возможно. Ей было плохо, но страдание было радостно?опасным и стыдным. Она только и знала, что это все ничего: она зазорно одета, потому что так вышло; нет, она не служит взрослым распутным тайнам, хотя любит, любит их донный илистый смысл с беготней нежных и ребристых, как небо у кошки, золотых теней по речному песку.

Тети не было дома, бабушка не вернулась, мама тоже. Она поставила туфли в шкаф, блузку повесила на плечики, юбку зацепила петельками на поясе за вешалочные крючки. Клипсы опустила в кармашек - они так намяли мочки, что Анука испытала блаженство, освободившись от них, - еще большее облегчение, чем после туфель.

Теперь, когда они с Томой рядились, она больше не одевалась Джульеттой, а говорила, что будет девушкой из таверны; какой, она не объясняла, но про себя знала: той, что по очереди сидит у всех на коленях. И звали ее теперь Джанель

- она тоже погибала, - Анука знала это из песенки. В ней пелось о том, что "В притоне много вина, там пьют бокалы до дна". Этой песенке Ануку выучила дачная Марина. Из песенки выходило, что Однажды в этот притон

Заехал важный барон,

Увидев крошку Джанель,

Он тотчас кинулся к ней:

Послушай, крошка Джанель,

О, будь женою моей,

Ходить ты будешь в шелках,

Купаться в южных духах,

И средь персидских ковров

Станцуем танго цветов.

Погибала девушка так:

Матрос был очень ревнив,

Услышав танго мотив,

Он сильно вдруг задрожал,

Вонзил барону кинжал.

Вонзил барону кинжал,

Барон убитым лежал.

Барон лежал убитым, и только скрипка без слов играла танго цветов.

А через несколько дней

Слегла и крошка Джанель.

Она шептала в бреду:

Барон, я вас очень люблю.

Ануке тоже хотелось бредить, катая голову по подушке. Она думала о любви, как о необоримой болезни, которая поражает.

8 .

Анука ходила в другую школу, и она была еще тревожнее прежней. А идти туда было опасно: Собачью Площадку ломали, и они с Томой и Галей в сопровождении кого?нибудь из провожатых крались по проложенным над котлованом доскам, а под ними внизу стояли, опершись на лопаты, могучие женщины в робах, подпоясанные ремнями, и, подняв головы, говорили:

- Наверно, сегодня последний раз тут идете. Завтра хода не будет.

Ануке будто грелку прикладывали к щекам, так ей было стыдно, что колокольчик школьной юбки, опущенный вниз, не может защитить ног в коротких чулках, не расчитанных на такой неожиданный ракурс.

Стояло начало мая. Дома ждали, когда можно будет забрать Анукин дневник и отправиться на дачу. Нука выходила во двор и, обещая не выскальзывать из?под окон, все?таки утекала в соседние смежные дворики и закоулки. Их заливала теплынь. Пробежав проходным, она попадала во дворик с земляным, неасфальтированным, утрамбованным, будто в погребе, полом, с кустами сирени у деревянных доживающих стен. Там обитала другая детвора, и мальчики имели силу лоцманов на чужой и опасной реке. Когда гонялись за кем?то, играя в колдунчики, там кричали:

- За одним не гонка - человек не пятитонка!

На краю двора стоял темный, без стекол, мертвый колосс, поднявший каменный фасад под облака. Строительный план крушил по живому, сметая и угрюмые, похожие на утесы, каменные дома, и палисадники у куриных сараев, и допожарные скородомы. Так ломился Аль?Мамун в пирамиду, тараня насквозь. У площади Арбатских ворот, загородившись руками от ужаса нависших над нею зубьев ковша, стояла церковь Симеона Столпника, переживая, как ей мнилось, последний день своей жизни. Она была обугленна и черным?черна, как головешка. Будущий проспект обозначали натянутые тросы. Пыль и гул крушения сливались с весенним гамом.

Мальчишки играли в ножи, отрезая наскоро землю. Анука стояла уже на одной пятке, как цапля, и когда очередь до нее доходила, брала нож за тяжелую рукоять, била им оземь, и если не попадала в камень или в осколок, то отыгрывалась и добавляла себе кусок поля.

- Мы вчера поднимались на самую верхотуру, - сказал одетый в ковбойку мальчик и кивнул в сторону выселенного дома. - На чердаке видим: что?то белеет, как привидение. Подошли, а это - белые туфли.

- Да ну? Я хочу туда! Ой! - закричала Анука.

Мальчик идти не хотел, но она умоляла.

- Там лестницу разбомбили, - говорил он.

- Пусть. Ты не знаешь, я на пожарную вышку на даче лазила, на гнилую, с оторванными ступенями. Я могу!

- Тогда тише, пойдем, - сказал он.

Они подошли к дому, и душа ее сжалась от запаха смерти, которым веяло изнутри.

Лестницы и правда не было. Перила остались. Вставляя носок в ячейку ажурного чугуна перил, будто в велосипедную педаль, они постепенно поднялись на верхний, еще не разрушенный марш, а дальше все было благополучно. На площадках сквозь хрустящую пыль проглядывал под ногами бледный, с шашечками цвета морской волны в уголках, кафель; по стенам выступали овальные рельефы, как личики, повязанные под подбородком гипсовыми лентами; полки подоконников припорошены были сором. Каждая площадка дарила светлый всплеск. Они потеряли счет ступеням и этажам; этажей, может быть, было даже и семь. Наконец лестница кончилась, и Анука увидела черную гарь дверной амбразуры, повернутой в темноту. Ступить туда было немыслимо. Анука почему?то боялась теперь белых туфель, именно туфель, и именно белых. Ей представлялось, что они с крыльями и полетят на нее, и самое страшное - сядут на голову. И когда они ее коснутся, она поседеет, почувствует свое, сделавшееся вдруг лысым, как голова выкинутой куклы, сердце и... умрет.

Чердачное поле не сразу открылось им. Сначала они зашли за ряды столбов, повернули и увидели пространство, засыпанное антрацитовой крошкой. Они двинулись навстречу круглому, как в каюте, но большому окну, на вогнутом подоконнике которого сидел белый голубь. Пока они приближались, он все сидел, и Анука удивилась, что у него перья на лапках, как чулки, а сам он - будто ладья, с обтекаемой грудью, непередаваемый, ускользающий от определения изыск которой почему?то совпадает с изогнутою, манерной, но единственной линией вытянуто?круглого, нежного и ленивого окна.

Они уже подходили, когда голубь с лепетом вышел, так плавно, совсем не собираясь с силами, просто и естественно, словно пересел с грязно?белого твердого подоконника на воздушный - чистый и голубой.

То, ради чего они шли, было несколько дальше, и когда Анука увидела это, она не поверила, что бывшие когда?то белыми парусиновые туфли были собственно тем, что она до наваждения возмечтала увидеть на дне земляного, где?то далеко оставшегося майского двора. Перед ней на насыпном полу валялись ботинки, их длинные носы были пристрочены, и от этого туфли были еще жальче и невозможней, как смешная вещица Пьеро. Они были мужскими.

Анука вспомнила, что она ведь и раньше всегда знала, что ко?гда ждешь, ничего не бывает.

Мальчик сел на подоконник, а Анука стояла. Она подумала о голубе. Даже не о самом голубе, а об освещении, о желто?белом свете, которым он был озарен.

Освещение казалось райским и как будто несколько искусственным. Свет был нарочно птичьим, каким?то инкубаторским, так что она подробно видела коралловые лапки почтаря. Свет был таким, какого не бывает так просто на земле.

Теперь на подоконнике сидел мальчик в желудевого цвета ковбойке и замусленных брюках и вполоборота выглядывал в окно. Он был испачкан и неприбран, и как?то вольно расхристан, как бывают небрежны уже взрослые художники, которых она видела на улице около Тони, когда они, проводив ее до крыльца, остановились и лениво, с протягом посмеявшись, отвалили.