Борис Изюмский - Призвание

• Название: Призвание
• Автор: Борис Изюмский
• Издательство: Ростовское областное книгоиздательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1952

---

Краска гнева, проступив у Корсунова на шее, медленно поднялась к щекам и лбу.

Сергей Иванович подумал, стараясь не глядеть на Корсунова, за которого было стыдно: «А если не выйдет, что ты сделаешь?»

Кремлев был противником удаления из класса, считал эту меру крайней и почти никогда не прибегал к ней.

— Выйдите из классе! — снова раздался голос Корсунова, Он говорил замедленно, растягивая слова.

— Не выйду! — резко, охрипшим от волнения голосом, ответил Балашов и стиснул зубы так, что забегали желваки. Чувствовалось, что он внутренне напрягся, словно для прыжка.

— Тогда выйду я, — угрожающе объявил Корсунов, — но вам от этого будет хуже.

«И ведь, действительно, уйдет, — мысленно возмущался Сергей Иванович, — сам же все раздул, а меня оставит в дурацком положении».

К счастью, раздался звонок, Корсунов сердито захлопнул полевую сумку и покинул класс.

В учительской он, нервничая, непрерывно затягиваясь, курил папиросу за папиросой. Ему неприятно было, что такая сцена произошла в присутствии Сергея Ивановича, но он считал себя правым и несправедливо оскорбленным.

— Их надо обламывать! Им только дай потачку… — говорил он, ища сочувствия у Кремлева.

Сергей Иванович прямо сказал Корсунову о том, что ему не понравилось на уроке.

— Если ты дальше пойдешь по этому пути искусственного нагнетания «строгости», — скатишься к старорежимным притеснителям школьников… Надо уважать в каждом ученике человека…

Вадим Николаевич, выслушав его, скептически скривил тонкие губы:

— Поработаешь с ними два-три месяца, тогда сам поймешь. А я все же пойду к директору, — грубияна надо наказать…

* * *

В кабинете химии девятиклассники окружили Балашова.

— Зачем ты затеял? — осуждающе говорил Виктор Долгополов, немного сутулый юноша с широким носом на добродушном лице, — разве не знаешь Вадима Николаевича?

— Твой Кол Николаевич оскорбил меня, — круто повернулся к Виктору Балашов, и желваки снова забегали у него под смуглой кожей на скулах.

— Пора, Борис, научиться сдерживать себя! — придвинулся к Балашову Сема Янович. Несмотря на то, что он немного приподнимался на носках, его курчавая голова едва доходила Борису до плеча. — Нечего сказать, хорошее начало знакомства с нашим классным руководителем, — сокрушенно воскликнул он и поддернул галстук на тонкой шее.

У Семы уже два года все ломался голос: он то басил, та говорил фальцетом и сейчас свои осуждающие слова произнес баском.

— Если у тебя расшатались нервочки, — обратись к кретинологу! — съязвил стройный, с воинственно взвихренными прядками светлых волос Костя Рамков.

— Неостроумно! — бросил Балашов.

— Как сумел!

— Предстали во всей красе! — сорвался на фальцет Сема.

— Ну, хватит агитнотаций! — повысил голос Балашов и, круто повернувшись, стремительно вышел.

Раздался звонок. Фома Никитич, стоя на верхней площадке лестницы, энергично потрясал звонком. Невдалеке Плотников отплясывал какой-то дикий танец. Фома Никитич сердито мотал головой и глазами делал ему знаки идти в класс.

В дверях учительской показался завуч Яков Яковлевич, и танцор мгновенно исчез, будто испарился.

* * *

В тот же день Сергей Иванович решил поговорить с классом. Он попросил девятиклассников остаться после уроков и пришел к ним. Его встретили настороженно-любопытствующими взглядами, в них можно было прочитать и неловкость за то, что они предстали на уроке химии в таком невыгодном свете перед новым руководителем, и молчаливый вопрос: неужели он начнет знакомство с нотации и выговора?

Кремлев представился и очень кратко изложил свои требования, раскрыл планы на будущее.

— Как старшеклассники вы должны стать авангардом общешкольного коллектива. Мне думается, — для этого есть все возможности.

Прямо перед Кремлевым сидел юноша в коричневой лыжной куртке и смотрел доверчивыми, восторженными глазами. Он всем телом подался вперед, и выражение тонкого, одухотворенного лица его было таким, какое оно бывает у человека, готового сейчас же, сию же минуту ринуться вперед в бой, на трудности, на любое нелегкое дело. Позже Сергей Иванович узнал, что это был Костя Рамков.

Борис Балашов слушал, скучая и всем видом своим показывая, что на этом собрании он не по доброй воле и, дай ему право, он немедленно покинет его.

И вдруг тихо, но внятно, так что все в классе услышали, Балашов сказал:

— Регламент!..

Кремлев, — никак не ожидавший такой бестактности, опешил, но тотчас понял: реплика рассчитана на то, чтобы привести его в яростное негодование и показать классу: «Вот, пожалуйста, — перспективка, и планы на будущее, любуйтесь и благодарите!»

Усилием воли Кремлев сдержал себя, он уже научился искусству «экономить гнев».

Изучающим, внимательным взглядом посмотрел на Балашова. Это был хорошо известный каждому учителю, хотя и не очень распространенный, тип ученика-критикана, с неимоверным, ничем не оправданным самомнением. Такие, часто будучи и не глупыми, и начитанными, тем не менее превращаются в самонадеянных и, по существу, недалеких эгоистов, если не взяться за них вовремя и решительно, если не дать разумный выход их способностям.

Пауза, во время которой класс застыл, длилась мучительно долго, но совершенно неожиданно для всех учитель рассмеялся. Так смеются над глупостью, поглядывая на окружающих, призывая их в свидетели нелепого поступка. Смех не был наигранным, не относился непосредственно к Балашову, но уничтожал его.

Борис напряженно выпрямился.

— Однако, вы знаете цену времени, — иронически заметил Сергей Иванович, — но боюсь, что с элементарной воспитанностью у вас не все в порядке…

Больше Кремлев не смотрел в сторону Бориса, словно того и не было, спокойно закончил беседу и отпустил класс.

* * *

…Балашов шел домой с Виктором Долгополовым. Несколько минут они шагали молча. Виктор, сутулясь больше обычного, подыскивал нужную фразу, Балашов нервно посвистывал.

— Извини, Борис, я не собираюсь тебя поучать, — начал, наконец, деликатно Виктор, — но Анну Васильевну ты тогда обидел ни за что ни про что, да и перед Сергеем Иванович чем выглядел сегодня нелепо. Класс очень недоволен.

Виктора мучило, что он не высказал Борису своего осуждения сразу же, когда Балашов оскорбил Рудину. Долгополов сам мечтал стать учителем, очень уважал Анну Васильевну и переживал за нее. Глупая реплика Бориса во время беседы Кремлева вызвала у Виктора твердое решение немедленно поговорить с товарищем.

— Класс, класс! — сверкнул белками Балашов и с силой ударил кулаком по деревянному забору, мимо которого они сейчас проходили. Борис был недоволен собой. Недоволен всем, что сегодня произошло, особенно же тем, что этот новый историк осмеял его, как мальчишку, как глупца! Своей реплике на уроке литературы Борис не придавал ровно никакого значения, считал, что это у него тогда вырвалось случайно — никакой особой неприязни к Анне Васильевне он не питал, — и пора забыть о таком пустяке. Гораздо важнее было его сегодняшнее поражение.

— Атака захлебнулась, — мрачно сказал он.

— Какая атака? — не понимая, спросил Долгополов.

— Э, да что там! — с досадой произнес Борис и умолк.

ГЛАВА VI

В пятницу, между третьим и пятым уроками, которые давал Борис Петрович, у него было «окно» — свободные сорок пять минут.

Отнеся журнал в учительскую, Волин неторопливо направился в свой кабинет. Пятницу он считал самым тяжелым днем: дети уже уставали, и происшествий больше всего было именно в пятницу.

У двери Волина поджидал молодой мужчина в кожаном пальто.

— Разрешите, Борис Петрович, к вам на несколько минут?

Неулыбчивое лицо мужчины со смоляными бровями, темными, глубоко сидящими глазами, отчего казалось, что они немного косят, было очень знакомо Волину.

— Пожалуйста, — открыв английским ключом дверь, пропустил вперед посетителя Борис Петрович.

Только когда они сели друг против друга, отделенные столом, Борис Петрович вспомнил: «Да это же Андрюша Рубцов, отец Петра Рубцова! Кажется, он мастером работает…»

— Я, Борис Петрович, в свое время учился в этой школе… у вас, а теперь пришел за советом, — смущенно проговорил Рубцов.

— Я узнал вас, Андрей, — приветливо сказал Волин. — Слушаю.

Рубцов помедлил, тонкими нервными пальцами перебирал спички в коробке. Ему очень хотелось курить, но он считал неудобным делать это в присутствии своего учителя.

— Я вот с чем… — наконец, начал он, — Петр мой — неплохой мальчик… Это и Серафима Михайловна говорит… — Борис Петрович, соглашаясь, кивнул головой. — … Но упрям и считает, что должен во всем «побеждать» мать. Так и говорит: «Волевые люди всех должны побеждать». Вчера я, рассерженный его непослушанием и тем, что он нагрубил матери, объявил: «Весь день ты будешь только на хлебе и воде». Может быть, Борис Петрович, это и старомодное наказание, — извиняющимся тоном сказал Рубцов и виновато посмотрел на директора, — но я решился на него. Петр мой смолчал, а я ушел на завод. Во второй половине дня Петр исчез из дома. Нет его час, два, три… Жена нервничает… Нет в шесть вечера, в семь, восемь, девять. Она уже готова в морг звонить, вдруг — является! Ни тени виновности, походка независимая, на мать не глядит. Меня, к сожалению, дома не было. Жена только увидела наше чадо живым и здоровым, сердце у нее оттаяло, — как же, ребенок с голоду может умереть! — усадила его за стол, накормила самыми вкусными блюдами. А он, негодник, принял это как должное, все с аппетитом съел, вышел в соседнюю комнату и звонит по телефону другу: «Витя, ты? — слышит жена. — Мои сдаются!»