Ирина Шевелева - Душа нежна

• Название: Душа нежна
• Автор: Ирина Шевелева
• Жанр: Публицистика

---

"Леонид Максимович вдруг быстро молча повернулся к своему креслу, нагнулся и вытянул из-за шкафа большую фотографию в рамке под стеклом. На ней была группа за столом.

- Это мы в Сорренто, - показал он нам. - Вот Горький, а это баронесса Будберг, урожденная Закревская. Сложная женщина, она была одновременно женой Горького и Уэллса, умная...

- Да еще и к Локкарту ездила, - добавила Таня".

И в тот же день другой разговор:

"Леонид Леонов пригласил нас за стол, выставил хорошее вино, сам чуточку пригубил. За столом разговор зашел о Боге, и Леонид Максимович спросил у нас: верим ли мы в него?

- Церковь редко посещаем, - сказала Таня.

- Скажем так: неглубоко верим, - добавил я.

- А я глубоко верующий, - сказал он".

Возможно, именно здесь не объяснимое словами "энергетическое поле" глубинного взаимного принятия и живого интереса друг к другу людей, между которыми, со стороны, мало что есть общего. Алешкина притянула бесстрашная эсхатологически, суровая до отчаяния и насыщенная невероятным знанием вера Леонова, от которой отшатнулись даже его преданные читатели и соратники. Или же те, кто не вчитался, не вдумался, просто не смог переступить порог романа. Алешкин же прочел, воспринял и не устрашился. И именно этим привлек Леонова.

"Он говорил, что у него маниакальное заболевание непосильной темой. Это тема - судьба человечества, конец света.

- Может быть, после нас, когда кончится цикл человеческий, появятся новые жители Земли...

Я сказал, что верю, что природа найдет выход, чтобы человечество не уничтожить".

Интересно, что, пожалуй, только М. П. Лобанов и Петр Алешкин осмелились вмешаться в само содержание романных эпизодов. Лобанов предложил Леонову включить в думы героини, что она может родить от Дымкова не ангелят, как было в мечтах первоначально, а - антихриста. Леонид Леонов переделал думу - родит девочку... Алешкин же предложил сохранить оба варианта произошедшего в семье Лоскутовых после визита фининспектора. Леонов советовался с ним, какой из вариантов выбрать...

Это, конечно, свидетельство доверия, интереса к личности собеседника, к его выбору.

Петр Алешкин действительно сделал выбор. Он не стал, да и не мог стать безоговорочным последователем творческого мировидения автора великого русского романа. Зато творчески принял его, пожалуй единственно: "абсолютный сюжет".

Как, думается, безоговорочно принял и "Тихий Дон".

То есть оказался под мощнейшим влиянием великих - и вышел на поиск своего пространства.

Речь, разумеется, не о личном писательском, литературном поиске конкретно Петра Алешкина. В его произведениях прочно существует освоенное им пространство, закрепленное за ним. Завораживает именно воля случая и судьбы, как бы независимо от авторских волеизъявлений выводящая его на поиск романного пространства и времени для всей литературы. Оттого, прежде всего, что писатель Алешкин и его герой не эсхатологичны.

Поразительная космическая беспечность молодости, новизны: природа, Бог "что-нибудь придумают"...

Того же духа молодости и новизны его "Откровение Егора Анохина". Да, в нем переплавлены гнев и страсти поколений, переживших это время. В нем впитанный родовой, народный опыт. Трезвое, зрелое осмысление его. И острая, молодая, изумленная завороженность происходящим словно бы вот сейчас, перед твоими глазами, с тобой. Эсхатологическая тема, поддержанная вставками библейскими, из Апокалипсиса, дана именно как прорыв в неведомое. Это повлияло на речи и поступки действующих лиц эпического повествования, сказалось в воссоздании единоборств и трагических сцен в обрисовке разбитых, побежденных, уничтоженных, в жадном желании жить, во внезапности, редкой даже у Алешкина, смены исторических эпизодов, в свисте ветра, несущего повествование.

В сущности, этой вещью Алешкин решает, без каких-либо деклараций и философствования, самим движением событий, быть ли человечеству. С явственным, озонным дыханием утверждения. Именно решает - каждым решением своего героя Анохина, свидетеля, участника, жертвы и победителя, личных и исторических обстоятельств. И это решение определяет тембр, настрой, подъемный тон его писательского голоса, повествующего о трагическом, - как уже говорилось, молодой, бодрый, победный, что называется, открытого типа.

Здесь, наверное, тоже причина тяги Леонова к писателю младшего поколения. Как пишет сам Алешкин в "Моем Леониде Леонове", тот интересовался его творчеством. Чего стоит хотя бы вздох классика:

- Жаль, что у нас с вами разные манеры письма! - то есть невозможность для Петра Федоровича помогать Леонову в работе над рукописью. И одновременно присутствие у Леонова такого желания.

А к кому бы из новых поколений тянулся Леонов, несмотря на внешне почтительное отношение к нему младших собратьев по перу, по существу, далеких от его внутреннего мира. Как забавный анекдот вспоминает Алешкин в "Моем Леониде Леонове" диалог, произошедший у классика с официальным редактором "Пирамиды" в "Нашем современнике". Леонов позвонил в журнал, спросил у "своего" редактора о его впечатлении и услышал:

- Ничего... Слог хороший.

"Ну, могу же я не любить какого-то писателя!" - впоследствии, по-своему резонно, отозвался о Леонове его журнальный "редактор", писатель с большими амбициями, достаточно признанный автор.

Петр же Алешкин, не мог не любить Леонида Леонова, во что можно поверить по одному лишь "Откровению Егора Анохина". За бестрепетность художественной правды, воплотившейся в сюжетном абсолюте. За то, что Леонов в литературе царь и бог.

И сам Алешкин в быстрой смене эпизодов, кульминационных чувств и поступков людей, и прежде всего своего героя Егора Анохина, не просто отваживается на небывалую с давних в литературе пор правду и свободу, но прямо-таки по-царски вершит их в своем произведении. Тогда, когда его Анохин, произнеся внутренний приговор Тухачевскому, некогда вручавшему ему, бойцу революции, именную шашку, переходит с эскадроном к Антонову, когда, подчиняясь общенародной вековой традиции, идет на службу новой власти, и особенно, когда буквально "выпрыгивает" из тисков режима, оставаясь в своей стране, и обретает свою личную судьбу, принимает собственное бытийное решение, пусть даже ценой самых рискованных жизненных превращений. Жизнь Анохина - причудливая цепь приключений. И удивительно, но они не противоречат ни ходу истории, ни общенародной жизни. Наоборот, именно так правдиво выражают их.

Судьба Анохина - где-то и "Судьба человека" Шолохова. И, судьба героев "Пирамиды". Но, прежде всего, она его собственная. Непривычно описана жизнь Егора в немецком плену - на крестьянском хуторе.

"Корова, он приметил, паслась неподалеку от усадьбы. В катухах, в курятнике было ухожено, чисто, и он, подбирая слова, спросил, желая узнать, есть ли в доме мужчина, кроме старика:

- Аллес... ду... айне?..

Эмма поняла, кивнула:

- Я! (Да).

- Ду фрау... - Егор запнулся, не вспоминалось по-немецки слово "сильная"..."

Быстро сменяются эпизоды, и вот уже, оставив в немецкой деревне двухлетнего сына Ивана, Егор освобождается из плена. Следует нигде не отраженная в такой правдивости сцена:

"- Вы Анохин Егор Игнатьевич?

- Да, - поразился, оторопел Егор. - Откуда вы знаете? - брякнул он не удержавшись.

- У немцев в комендатуре все четко зарегистрировано: кто, где, куда, откуда!.. Мы за тобой, собирайся!.."

И вместо жестких допросов далее следует:

"- Не жалко оставлять? - кивнул лейтенант на детей.

- Жалко, Жалко... - признался Егор. - Сердце разрывается... но что делать? Разве можно избежать?.. Нет...

- Товарищ лейтенант, - заканючил вдруг притворным жалобным голосом веселый солдат, - если перина отменяется, давайте хоть пожрем тут! Смотри, поросята, телята, мясца, должно быть, полно, и молочка небось хоть залейся...

- Правда, давайте пообедаем, жратвы много, - поддержал его Егор.

Лейтенант потер пальцем подбородок и согласился". В емкой сцене, написанной словно с натуры и, безусловно, со слов воевавших людей, заключен богатейший и скорбный народный "мирской приговор". Скрывавшийся от преследования советских властей Егор честно идет на фронт, в плен попадает невольно, не зная ни о немецких концлагерях, ни о приказе не сдаваться в плен - попадает в первые дни войны. Не зная, что за это его ждут советские лагеря, которых он тоже сумел бы избежать. Русские крестьяне, встретившиеся на процветающей, руками русского и немки поднятой ферме, вмиг сбрасывают с себя тяготы войны и от души наслаждаются этим райским уголком. Между людьми протягиваются живые нити. Но никуда не уходит и жестокость времени. И Егор, и лейтенант знают, что надо воевать дальше. Не уходит ненависть к врагу, но и понимание русской судьбы. Русские люди посмотрели друг на друга "острым глазком", как говорит Розанов, - и без слов все понятно. Сцена, в общем, леоновская. Но у Леонова ее нет, как не могла она прежде появиться, по крайней мере в печати, и у Алешкина. А заключенная, вернее, выпущенная на волю жизненная правда в ней независима от запретов. Что подтверждено множеством жизненных примеров, множеством судеб. И вообще война могла бы повернуться по-другому, если бы не хищная, нерассуждающая глупость и жестокость немецкого войска, немецкой политики. Если бы немцы не стали уничтожать население... Народ эту правду знает. Знает и писатель. На себе испытал ее Анохин, который, расставшись с немецким хутором, возвращается в армию, берет Берлин, получает медаль за взятие его.