Лия Ковалева - Сын идет на медаль

• Название: Сын идет на медаль
• Автор: Лия Ковалева
• Издательство: Детгиз
• Жанр: Детская проза
• Год: 1960

Школьные годы — неповторимое утро человеческой жизни. Пока от звонка к звонку бегут уроки и перемены, сколько совершается событий, не видимых постороннему глазу! Возникает и рушится дружба, вспыхивает первая любовь, проходит испытание честности и верности товарищей.

Многое из того, что происходит в каждом классе каждый день, выглядит незначительным, но иные малозаметные события оставляют след на всю жизнь. Они не находят своего отражения ни в классном журнале, ни в школьных дневниках, но именно о них-то и идёт речь в рассказах Л. Ковалёвой из жизни старшеклассников. Эти рассказы натолкнут читателя на многие размышления, заставят задуматься. О чём? Это подскажут сами рассказы.

---

— За что их выгнали?

— Грачёв не врёт!

— Владька же извинился!

Валентина Степановна постучала карандашом по столу — она даже как будто выросла в эту минуту — и сказала повелительно:

— Комсомольцы вы или нет? Сейчас же прекратить галдёж! Мы пришли делом заниматься, а не склоки разводить! Позор!

Вожатые присмирели и сели на свои места.

…После собрания Валентина Степановна задержала Митю.

— Распустил ты своих комсомольцев! Их надо в руках держать, — тогда будет порядок, — сказала она с укором.

Митя стоял опустив глаза.

— Валентина Степановна, Лёшка не врал! — тихо сказал он. — Это действительно не он свистел! За что вы его выгнали? Это несправедливо! — Митя поднял голову.

Валентина Степановна молчала, нервно постукивая карандашом по столу.

— Важно быть справедливым в основном, — сказала она наконец, — а не в мелочах. Мелочи эти быстро забудутся. Не вешай носа. Думаешь, обидятся твои комсомольцы? Ещё больше уважать будут. Авторитет надо поддерживать строгостью, а не поблажками! Вот так, дружок. А теперь иди.

Митя вышел из школы с таким чувством, как будто над ним стряслась беда. Он бы не выгнал Лёшу. Никогда в жизни. А ребята? Они все были на Лёшкиной стороне… И все чего-то ждали от него, от Мити. Чего?

Весь вечер Митя пролежал на диване, удручённо глядя в потолок. Потом подозвал сестрёнку:

— Позвони Лёше. Скажи — я нездоров, пусть придёт.

Маринка вприпрыжку помчалась к телефону.

— Лёша? Позовите Лёшу! Лёша, Митя сказал, он болен, чтобы ты пришёл. А?

— Митя, он говорит, что не придёт, — виновато сказала Маринка, преданно заглядывая Мите в глаза. — Тебе скучно? Хочешь, я с тобой поиграю?

— Не хочу. Уходи, — сказал Митя и повернулся лицом к стене.

На следующее утро Митя первый подошёл к Лёше.

— Дуешься? — спросил он примирительно.

Лёша молчал.

— Не злись. Я знаю: свистел Владька.

— Разве в этом дело?..

— И в этом тоже…

— Почему же ты молчал?

— Понимаешь… не время было споры заводить…

— Валентины испугался? Так и скажи!

— Никого я не испугался. Не делай из мухи слона! И вообще всё это мелочи. Всё это забудется, Лёшка!

— Что забудется? — сухо сказал Лёша. — Ты сам-то хоть понимаешь, — почему ты её боишься?

— И ни капельки не боюсь. Я уважаю её! — сказал Митя.

— За что?

— За… за характер! За… за решительность!

— Врёшь. Не за это! Ну, твоё дело. А мне говорить с тобой сейчас что-то не хочется…

…И для Мити начались тяжёлые дни.

Лёша с ним не разговаривал. Вечера стали неожиданно длинными и пустыми. Митя чувствовал себя, как человек, вышедший из дома на минутку и нечаянно захлопнувший за собой дверь…

Конечно, он занял единственно возможную позицию: «Больно надо!» Но это было не то. Он небрежно произносил про себя это «больно надо», но легче не становилось.

В классе как будто всё осталось по-прежнему: Митя беседовал с комсоргами, Митя ездил в райком на совещания… Только в пионерскую комнату Митя перестал ходить, а, заслышав знакомый резкий голос, старался свернуть куда-нибудь в сторону.

Никто не вспоминал о происшедшем, но всё напоминало о нём.

И совсем одиноким почувствовал себя Митя, когда выбирали делегатов на районную комсомольскую конференцию. Назвали много кандидатур, — Митя едва успевал записывать их на доске: Миша Артюхин, Грачёв, Ступина… Он писал, всё крепче сжимая мел в пальцах, и всё ждал — вот сейчас скажут: «Бусырин!»… Но вот уже семь, восемь фамилий на доске, и кричат: «Подвести черту!» — а его так никто и не назвал.

Видимо, ребята не считали, что «всё это мелочи, которые скоро забудутся»… Митя не стал делегатом конференции. Секретарь — и не делегат! Это было убийственно!

Понадобилось много выдержки, чтобы скрыть от всех, как он был уязвлён. Таким несчастным он ещё никогда не был!

Он вышел на улицу, посмотрел на серое октябрьское небо и почувствовал, что больше так продолжаться не может. Митя привык к тому, что всё в жизни исправимо. Кляксу можно стереть резинкой, двойку можно было исправить пятёркой, грубость — извинением.

Но то было детство. А теперь? Как теперь исправить то, что он сделал?

И почему это должно было случиться с ним, именно с ним? Ведь он так упорно закалял свою волю! Он хотел быть решительным, смелым, — чтобы потом, когда-нибудь, в нужную минуту, поразить всех!

А жизнь устроила экзамен без предупреждения — и он позорно провалился. Он не понял, что это и была нужная минута!

О, если бы можно было её вернуть!

Он так отчётливо вспомнил краешек голубого неба, который был виден ему в окно, и звонкие голоса ребят, игравших в лапту, и свою зависть… А потом началось… И снова в ушах его голос Лёшки:

— Митя! Помнишь, я тебе про Валерку рассказывал?

А дальше память отказывалась вести за собой. Она стыдливо умолкала — и начинало работать воображение…

— Помню, — говорил Митя твёрдо. — Ты прав, Лёшка. И ребята твои молодцы, хорошее дело делают!

И Лёшка, успокоенный, садился на место.

…А если Валентина сказала бы в бешенстве: «Дружка защищаешь?» Что бы ты ответил, Митя Бусырин, на такое обвинение?

— Защищаю! — сказал бы Митя и вышел бы к столу. — Я знаю его лучше, чем все! Он никогда не врёт. Если верите мне, — верьте ему!

И Лёшка тут рванулся бы вперёд и стал бы рядом.

…Кто-то всхлипнул. Митя оглянулся: он был один на пустыре. Это он сам всхлипнул и не заметил. Он быстро вытер щеку рукавицей. Его знобило. Он ускорил шаг, поднял воротник, засунул руки в рукава, но и это не помогло. «Никогда больше! — повторял он судорожно, сначала про себя, потом вслух, — никогда больше!»

Он шёл всё быстрее, упорно твердя эти бессмысленные для постороннего уха, полные глубокого значения для него, обращённые в будущее слова…

Зима и весна

— Опять красоту наводишь? — говорил Женька язвительно. Вадим молчал.

— Опять туда? Слушай, брось ты это, а? Пошли к Лёшке. Телевизор посмотрим. И задачки, между прочим, скатаем — очень просто!

Это Вадим знал. У Лёшки просто: взял и скатал. А там заставят самого ломать голову, придётся выказывать всю глубину своего невежества. Там списывать не давали.

— И что тебя тянет туда! — угрюмо говорит Женька. — Добро бы…

— Ладно. Хватит! — говорит Вадим жёстко.

И Женька умолкает.

Вадим и сам не мог разобраться в том, что заставило его в один дождливый вечер постучать в Люсину дверь.

Люся очень удивилась.

— Задачи? Лёгкие же задачи! — сказала она, пожимая плечами. — Ты просто не подумал. Садись вот сюда — и думай. А я буду учить историю.

Она прочитывала страницу, потом закрывала её ладонью и смотрела в окно, шевеля губами — словом, делала то, что делают, уча уроки, девочки, и чего не делают мальчики. Вадим во всяком случае не делал.

Потом Люся отложила учебник, нашла на полке какую-то книжку, полистала её и своим круглым почерком стала старательно выписывать что-то на листок.

А Вадим, вместо того, чтобы думать, смотрел на неё. Правда, он старался делать это так, чтобы она не замечала. Время от времени он смотрел в тетрадку с несчастными задачами, которые ему — он это знал — всё равно не решить. Это было ясно.

По правде говоря, он отвык решать задачи. Он аккуратно списывал алгебру у Миши Гулько, а геометрию — у Лёшки Грачёва. Поэтому он сразу оценил своё положение как безнадёжное и не особенно напрягался в поисках решения.

А Люся выучила историю и взялась за литературу. Она нарезала множество тоненьких закладок, открыла книгу и углубилась в чтение.

Вадим чувствовал себя забытым. Он был зол и несчастен.

Но вот, наконец, Люся захлопнула книгу.

— Ну, как? — спросила она дружелюбно. — Получилось?

Вадим покачал головой.

— Эх ты! Ну, давай думать вместе.

Думать вместе оказалось очень приятно: Люся думала и рассуждала, а Вадим кивал и записывал. Потом Люся сказала:

— Я выйду с тобой, мне нужно за покупками.

Никогда раньше Вадим не предполагал, что посещение булочной и «Гастронома» на углу может привести человека в такое хорошее настроение! Домой он вернулся почти счастливым.

С этого дня, когда ближайший друг Вадима, Женька Горбачёв, заходил к нему, он заставал Вадима повязывающим галстук перед зеркалом. Женька садился, наблюдал за сборами и отпускал язвительные замечания:

— Так. Значит, галстук в полосочку надел — и стал хорош. И стал ей нужен. Эх ты, балда!

Но дружба есть дружба. И поэтому Женька провожал «балду» до самого Люсиного дома и потом в одиночестве отправлялся в кино.

Для Женьки — как раньше для Вадима — самой трудной задачей было заполнить время до сна. Времени было слишком много; оно тянулось, как резина. А способов убить его Женька знал мало: кино, шатание по улицам, футбол и телевизор.