Оулавюр Сигурдссон - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Оулавюр Сигурдссон
• Издательство: Радуга
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1984

Автор — один из крупнейших прогрессивных исландских писателей нашего времени. Его перу принадлежит более 20 книг: романы, повести, сборники рассказов и стихи.

В сборник включены повести «Игра красок земли» и «Письмо пастора Бёдвара», а также романы «Часовой механизм» и «Наваждения», взволнованно рассказывающие о судьбах современной Исландии, о связи поколений.

---

— Ерунда, не обращай внимания.

— По правде говоря, я не отношусь серьезно к этим экзаменам, — продолжал он. — А вот тебе нужно их сдать и поступить на богословское отделение. Давно бы стал приходским священником, сколько я втолковываю в твою рыжую башку. Поехал бы на природу, скажем в Вестюр-Хунаватнсисла или Флоуи.

Я понял, что если мне и грозит сеанс психоанализа, то довольно изысканный, ведь на этот раз Стейндоур Гвюдбрандссон смотрел на меня не как на прокаженного.

— Да брось ты пялиться на этот идиотский огород, — сказал он. — Встряхнись, возьми «верблюда»[123] и соври что-нибудь.

Две капли сорвались с кривых веток дерева за окном.

— Ты очень ждешь весны? — спросил я.

— Боже мой, ты до сих пор болен тяжелой формой романтики.

Трое американских солдат встали из-за стола и направились к выходу.

— Тебе понравилось работать переводчиком у англичан? — спросил я.

— А тебе нравится работать в «Светоче»?

— Разве это не теплое местечко? — спросил я.

Стейндоур ухмыльнулся.

— Англичане — наиприятнейшие из болванов, которых я когда-либо встречал, — сказал он. — Чего-чего, а достоинства у них не отнять, виски пить умеют. А что умеет твой шеф, редактор «Светоча», — заседать в двух комиссиях по культуре?

Я чуть было не брякнул, что временами они с Вальтоуром изъясняются очень похоже, но вовремя осекся, не желая слышать незаслуженных колкостей по адресу шефа, который так ценил меня. Уходя от ответа, я спросил, как он оценивает последние сообщения с фронтов.

— Ox, — вздохнул Стейндоур, вынимая изо рта сигарету. — Если ты не помрешь к двухтысячному году, когда в борьбе коммунизма и капитализма будет близка развязка, то я притопаю к тебе в богадельню и скажу, что я думаю по поводу последних новостей. Смешно, как исландцы забивают себе голову этой войной, которая только начинается, верно?

— Отчего же смешно?

— Оттого, что здесь никто никогда не воевал, если не считать боев из-за всякой ерунды — орфографии, пунктуации, проблем защиты от одичавшей норки или от непорочного зачатия. Я уже сто раз разжевывал тебе, что к чему. Придется повторить. Особо чувствительным душам не мешало бы для поправки здоровья читать статистические отчеты. Сколько, думаешь, этот вшивый народ получил в прошлом году прибыли? А в позапрошлом? Сколько миллионов осело в банках уже в этом году? Да столько, что у тонкой натуры из Дьюпифьёрдюра случится понос, если она узнает об этом! Ручаюсь, подавляющее большинство исландцев взвоют, если вдруг окажется, что войне и этому изобилию скоро придет конец!

— По исландским масштабам наши потери не так уж малы, пожалуй не меньше, чем на фронтах. Сколько моряков погибло…

— Если ты непременно хочешь поговорить о войне, изволь, — перебил он. — Но начать следует все же с того, что мы изучаем аппендикс одной тонкой натуры из Дьюпифьёрдюра.

Ну, поехал! — подумал я.

Стейндоур по-кошачьи пригладил усы.

— Ничего не поделаешь, но ты всегда был мне любопытен. Как подумаю о твоих душевных муках — жалко становится.

Я посмотрел на него: многозначительная пауза, затишье перед канонадой. Но по выражению его лица я так и не понял, чего ждать — града разрывных снарядов из цитат Фрейда или все ограничится холостым фейерверком. Одно ясно: он смотрел на меня не как на прокаженного, во всяком случае пока.

— Сказать, что тебе нужно? — спросил он наконец вполне по-дружески, наклонясь через стол. — Фабрика удобрений!

Я заерзал на стуле. Фабрика удобрений? На что он намекает?

В этот момент официантка принесла нам кофе и венские булки. Когда девушка уходила, Стейндоур, видимо желая выразить симпатию, слегка дернул ее за юбку, а потом, притушив сигарету, бросил в чашку кусочек сахара и стал размешивать. Эти приятные болваны — английские офицеры — так и не привили ему правил хорошего тона. Его жесты напоминали не то ловкого фехтовальщика, не то виртуозного пианиста, а иногда походили на сумбурные движения персонажей диснеевских мультфильмов. Он сказал, что пьет черный кофе, придвинул ко мне молочник, схватил булку и стал рвать ее острыми зубами, словно акула, но жевал — как кролик. Проглотив последний кусок, он вытер усы, налил кофе и, закурив, решил, что пора начинать обещанное исследование аппендикса.

— Что же помешало тонкой натуре из Дьюпифьёрдюра набраться ума-разума из книг, рекомендованных добрым другом? Как могло случиться, что ни Маркс, ни Шпенглер, ни Фрейд с Адлером оказались не в силах раздуть искры сознания во мраке невежества? Конечно, можно предположить, что тонкая натура прочла их труды как попугай, но и у попугая это не могло пройти бесследно! Так в чем же причина? Что за таинственная сила пленила эту натуру? Отчего она игнорирует советы доброго друга? Толчется у запертой двери, желая заглянуть внутрь, но в то же время отказывается от протянутого ключа.

Я остановил бы его, попросил не продолжать, если б он пускал старые стрелы, сопровождая их знакомым взглядом и интонацией. Но его хитрый взгляд и напускная заботливость казались мне столь же необычными, как и его усы. Кроме того, любопытно было услышать, как он подойдет к тому, что мне необходима ни много ни мало фабрика удобрений.

Стейндоур выпустил дым и кивнул головой: да-а, разве можно допустить, чтобы читающая и даже в чем-то одаренная натура из Дьюпифьёрдюра так маялась душой. Потому-то он порой раздумывал о ней на досуге, пытаясь найти для нее достойный выход из трудностей и проблем. Правда, он вынужден признать, что при всей простоте выход представляется довольно сомнительным. Например, одно время он считал, что эта натура могла бы приобщиться к современному мировоззрению, опираясь на вышеупомянутых мужей. Почему, спросил он, его надеждам не суждено было сбыться? Чем это объяснить? Глупостью этой натуры или ленью? Ответ: как ни странно, ни глупостью, ни ленью. Уловила ли натура суть современного мировоззрения? Ответ: она лишь понюхала ее, последовав совету доброго друга заглянуть, несмотря ни на что, в эти удивительные книги. Но изменило ли подобное верхоглядство ее собственное мировоззрение, если это вообще можно назвать мировоззрением? Ответ: нисколько! В таком случае позвольте спросить: как такое могло случиться? Ответ: во-первых, эта натура немного странная и по природе своей глубоко национальная, а во-вторых, она ходит в кружевных штанишках христианского воспитания, слишком тесных, допотопного покроя. Ей не удается и никогда не удастся износить эти кружевные штанишки или стянуть их с себя…

Мое любопытство угасло.

— Брось ты эту болтовню, — перебил я. — Давай о чем-нибудь другом. У меня нет никакого желания в сотый раз слушать одно и то же.

— Тс-с! — Стейндоур поднял узкую руку, словно голосуя. — Спокойствие и еще раз спокойствие, подходим к аппендиксу, — сказал он. — Не надо бояться. Пей кофе и выкури сигарету для укрепления нервов.

Поблагодарив, я отказался от сигареты, а он продолжал разбирать меня по косточкам. Поразительно, просто невероятно в середине двадцатого века встретить молодого человека приятной наружности в духовных кружевных штанишках своей бабушки, можно подумать, он вырос под юбкой у самой английской королевы Виктории. Воспитание, полученное в Дьюпифьёрдюре, породило на совести этого молодого человека злокачественную опухоль, давление которой создает огромные проблемы и, если не принять меры, приведет к душевному кризису. По его словам, один из признаков опухоли — болезненное малодушие, ведь я не решился продолжить образование из боязни, что большая культура рано или поздно лишит меня кружевных штанишек, которые я так оберегаю. Другой признак опухоли — душевное раздвоение, ибо в глубине души я раскаивался, что бросил учебу и стал газетчиком, считал, что переводить бульварные романы — ниже моего достоинства, с удовольствием распростился бы со «Светочем», но в то же время меня вполне устраивает эта работа, не требующая ни ума, ни культуры, ни самосовершенствования. Раздвоение проявляется и в том, что я хочу и других заставить руководствоваться допотопными законами, которые сам иногда нарушал или хотел нарушить. Вот почему на меня находит такая спесь, если кто-то осмеливается взяться за перо и выпустить пару шлягеров, чтобы поразвлечься с какой-нибудь вдовушкой, или просто живет некоторое время как обывательская масса, работая за хорошие деньги у проклятых империалистов и наших защитников-англичан…

— Ты о чем, Студиозус? — спросил я.

Стейндоур пренебрежительно усмехнулся, помолчал, теребя усы и глядя мимо меня пустыми глазами, а потом опять как ни в чем не бывало вернулся к исследованию аппендикса.

Нет, мне никогда не удастся сбросить тесные кружевные штанишки христианского воспитания, никогда не скинуть шоры допотопной морали. С другой стороны, никак нельзя, чтобы я страдал от распухшей совести. Он больше не советует мне заглядывать в умные книги, ведь буквально каждая фраза в них, как я сам понимаю, способна увеличить опухоль и ее давление. Мне также следует отвыкнуть от дурной привычки ломать голову над мировыми проблемами, ибо для этого нужны не только знания, но прежде всего свобода и смелость мысли, лишь тогда можно хоть чуть-чуть разобраться в подобных вещах. Война… да, кстати, на войне мне нужно вести себя соответственно фасону штанишек, не надо ни думать, ни говорить о войне, за исключением тех моментов, когда я ковыряю в зубах после мясного блюда по воскресеньям, но тогда мне следует вздохнуть и тихо сказать: «Ужасно сознавать, какими скверными могут быть люди!» Такая позиция поможет уменьшить давление и мало-помалу примирит меня с окружающим настолько, что я сочту вполне достойным переводить бульварные романы и буду доволен собой и своими идеями. Тонкая натура из Дьюпифьёрдюра могла бы основать товарищество по сбору крупы для подкормки птичек в долгие зимы или сагитировать трудяг на скотобойне вступить в Общество защиты животных, на худой конец можно посвятить себя материальной поддержке христианства в Китае. Но осмелимся спросить: возможно ли указать спасительный эликсир, который не только избавит от душевных мук, но и рассосет опухоль, снимет давление раз и навсегда? Ответ: разумеется, ведь не стоило бы и браться за столь многотрудное исследование аппендикса, если мы не можем указать такой эликсир!