Оулавюр Сигурдссон - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Оулавюр Сигурдссон
• Издательство: Радуга
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1984

Автор — один из крупнейших прогрессивных исландских писателей нашего времени. Его перу принадлежит более 20 книг: романы, повести, сборники рассказов и стихи.

В сборник включены повести «Игра красок земли» и «Письмо пастора Бёдвара», а также романы «Часовой механизм» и «Наваждения», взволнованно рассказывающие о судьбах современной Исландии, о связи поколений.

---

— Зайди за мной в девятом часу, — сказал он. — А пока всего хорошего, Паудль, всего тебе самого хорошего!

Он снова снял шляпу, черную, с загнутыми кверху полями.

Через несколько дней загадки, которые нам подносит жизнь, привели меня в полное смятение. Вальтоур открыл мне, что Студиозус, автор текстов к танцевальным мелодиям, не кто иной, как… Впрочем, подождем, я собираюсь коротко рассказать о собрании Партии прогресса, вспомнить в ночной тиши, каким мне впервые весною 1940 года представился Финнбойи — Финнбойи Ингоульфссон, человек, который иногда является мне во сне и улыбается так, что я в ужасе просыпаюсь.

— Ты, конечно, сможешь упомянуть обо мне в вашем журнале, если меня заставят выставить свою кандидатуру, — говорил по дороге десятник, неустанно крутя тросточкой, словно отгоняя комаров. — Уверен, что статья человека далекого от политики будет полезна избирательной кампании, с мнением нейтральных интеллектуалов, даже молодых, очень считаются. А?

— Разве?

— Если у них есть чувство ответственности.

— Возможно, — ответил я как нейтральный интеллектуал и посмотрел на сухой тротуар. — Хорошая сегодня погода.

— Подумай, милый Паудль, об этом на досуге, выборы еще не скоро, но время летит, — сказал он и двинулся через Адальстрайти к гостинице «Исландия». — Тебе надо бы написать воспоминания о дорожных работах и напечатать их в «Светоче». Тебе ведь нравилось в моей артели? И десятник тоже был по душе?

— Конечно.

Снимая пальто и галоши, он раскланялся с несколькими женщинами и мужчинами. Похоже, все, кто явился на собрание, кроме меня, были в галошах. (Один из министров от Партии прогресса, выступая по радио, как-то сказал, что галоши следует носить не только в снег и дождь, но также и в сухую погоду: надо беречь дорогие кожаные подошвы — экономить валюту.) Мой десятник производил весьма внушительное впечатление, шествуя передо мной в зал и кивая направо и налево. Он уселся за небольшой столик у самой трибуны, установленной посередине сцены.

— Садись, Паудль, — сказал он и, вздохнув, отметил: — Обоих министров нет.

Он принялся знакомить меня с публикой в зале, вполголоса называя имена, перечисляя заслуги перед партией и народом и даже сообщая, кто откуда родом. Казалось, он знал всё про всех. Я увидел депутатов альтинга и государственных чиновников, директоров, управляющих, заведующих, учителей, консультантов, уполномоченных, кассиров, секретарей и прочих. Мне были показаны бывшие председатели кооперативов и лидеры округов, бывшие крупные фермеры, сельские старосты, члены советов сислы, гомеопаты, строители церквей, знаменитые лошадники и охотники на лис. Дважды он показывал пальцем на неудачников — крестьян, которые так скверно вели хозяйство, что им пришлось, несмотря на помощь Кризисного фонда, оставить свои хутора и податься в столицу, где они тоже не преуспели, вечно ныли и цапались, как это нередко бывает с несостоявшимися политиками. Несколько лидеров и столпов Партии прогресса, которые, согласно церковным книгам, не могли похвастаться знатностью происхождения и выбились в люди только благодаря собственным усилиям, оказались, как уверял мой десятник, внебрачными сыновьями виднейших исландских деятелей и даже английских лордов и графов, которые здесь у нас ловили лосося и… ладно, не будем. Вон та женщина в броском платье, Гюннвейг Тоурдардоухтир, — человек необычайного ума и благородства, идеалистка и прекрасный оратор, она внебрачная дочь близкого родственника Бисмарка, лицо у нее немецкое, нос выдает породу.

Он толкнул меня. Знаю я тех, что сейчас входят в зал?

Двоих я признал сразу — председателя Комиссии по защите от норок и консультанта по птицеводству, третье лицо мне было неизвестно.

Десятник вскочил, замахал рукой и крикнул:

— Гисли! Гисли, иди сюда!

К нам направился статный мужчина, лысоватый, краснощекий, толстогубый, с резкими чертами лица и сияющими голубыми глазами.

— Такой же крепкий орешек, как и я! — сказал десятник и торжественно представил нас друг другу. — Бери-ка стул, Гисли, и садись к нам.

Гисли из Дьяухнаскьоуля — родственник председателя Комиссии по защите от норок, непрерывно печатающийся журналист, который даст фору всем ученым, — поздоровался так, словно покачал помпу, с братской любовью во взоре оглядел меня, тепло отозвался о «Светоче» и сказал, что читает его с самого первого номера.

— Великолепный журнал, — проговорил он. — Событие в нашей культурной жизни.

— Что нового? — спросил десятник.

Гисли из Дьяухнаскьоуля ответил мгновенно, слова просто вылетали из него:

— Я открыл гения!

— Что? — переспросил десятник. — Гения?

Гисли из Дьяухнаскьоуля сообщил, что сегодня познакомился с двадцатилетним парнем, сыном прогрессиста из Сиглюфьёрдюра, несомненным гением, певцом на уровне лучших итальянских солистов. Он слышал, в частности, как парень пел несколько арий Риголетто.

— Я, — видишь ли, в этих симфониях не разбираюсь, — признался десятник.

— Превосходный композитор, этот Риголетто, — высказался Гисли из Дьяухнаскьоуля, — настоящий идеалист.

— Что, если этот парень для партии попоет? — предложил десятник. — Давайте-ка пригласим его на культурный вечер после лета, а наши поэты пусть сочинят для него народные предвыборные арии, проникнутые чувством ответственности. Бедняга Густи уже не приманка для народа, надо взглянуть правде в глаза, молодежь не понимает толка в римах.

— Совершенно верно! Блестящая идея! Этот молодой гений, сын четы прогрессистов с художественными интересами, соберет массу слушателей. — Гисли из Дьяухнаскьоуля собирается сегодня же ночью написать о нем статью и так все устроить, чтобы парень был накрепко связан с партией и данным ему свыше талантом, своим голосом, способствовал распространению в народе благородных идеалов.

Сразу же зашла речь о другом гении — тридцатилетием крестьянине откуда-то с севера, который этой зимой произнес речь на собрании Союза молодежи, а затем прислал текст Гисли из Дьяухнаскьоуля. Речь эта несколько дней назад была опубликована в газете партии, написана она просто гениально, привлекла к себе всеобщее внимание, ее даже в доме председателя партии читали вслух за кофе. Оба сошлись на том, что партия не может позволить людям с такими выдающимися политическими талантами прозябать в сравнительно малолюдном месте. Партия должна немедля добиться, чтобы он переехал сюда, в столицу, вместе с семьей, подыскать ему приличную работу — к примеру, в канцелярии какого-нибудь государственного учреждения — и оказать полную поддержку в борьбе за интересы сельского населения.

— Картавит он только жутко, — сказал Гисли из Дьяухнаскьоуля и встал.

— Ты что, покидаешь нас? — спросил десятник.

Да, Гисли из Дьяухнаскьоуля необходимо поговорить со своим родственником, председателем Комиссии по защите от норок, а также с Гюннвейг Тоурдардоухтир — попросить ее написать для газеты статью о позиции партии в женском вопросе.

— Замечательная женщина эта Гюннвейг, прекрасно пишет, невероятно талантлива. А потом я, наверное, поиграю с вами.

— Мать Гисли — из строукахлидского рода, поэтому у него и строукахлидский затылок, и строукахлидский лоб, — прошептал десятник. — А на нос и рот посмотри — точно тебе говорю, он побочный сын покойного сьеры Оулавюра, пробста и депутата альтинга, того, что сочинил псалом… — Он осекся, толкнул меня локтем и благоговейно произнес: — А вот и министры.

В зал входили два министра. Один — рослый, плечистый, с улыбкой на лице, другой — низенький, тощий, усталый и озабоченный. Едва они уселись, как мой десятник направился к ним, поздоровался своим помпокачательным рукопожатием и завел тихий разговор. Оба министра подняли глаза, бросили на меня быстрый взгляд (по крайней мере мне так показалось), а затем рослый предложил десятнику помериться силами в «крючке» и «клешне»[81], трижды победил в каждом виде, смеясь при этом от души, словно играл с ребенком.

Десятник вернулся к нашему столу, поражение его нисколько не обескуражило, напротив — он сиял от радости.

— Понял, на кого он похож? — прошептал он. — Плечи эти узнаешь?

— А?

— Но дорогой мой, ведь они поразительно похожи. — Десятник шепотом назвал пожилого скандинавского короля. — Точно известно, что его мать ездила туда обучаться рукоделию и два месяца жила рядом с дворцом.

Он любовно посмотрел на министра, а затем перевел взгляд на меня.

— Тебе надо вступить в партию!

Я ответил, что в политике не разбираюсь и она меня не интересует.

— Не имеет значения, тебе надо вступить в партию. — Десятник начал было пересчитывать собравшихся, но тут на сцену вышел добродушный и веселый человек (сортировщик шерсти), обратился к нам, пришедшим на культурный вечер, со словами сердечного приветствия, пожелал нам хорошего лета[82], поблагодарил за приятные часы, проведенные вместе минувшей зимой, в особенности милых женщин (аплодисменты), и объявил вечер открытым. Первое слово он предоставил глубокоуважаемому министру экономики.