Роберт де Ропп - Если я забуду тебя…

• Название: Если я забуду тебя…
• Автор: Роберт де Ропп
• Жанр: Историческая проза

Исторический роман о восстании иудеев против римлян, вошедшем в историю как Первая Иудейская война, и о разрушении Иерусалима войсками Тита в 70 г. н. э.

От переводчицы: переводился по заказу издательства «Параллель», но так и не был опубликован из-за изменения политики издательства. Иногда текст романа вызывает недоумение с исторической точки зрения и с точки зрения двойной морали автора. Впрочем, где это было возможно, я сделала комментарии, которые помогут восстановить истину.

---

Но довольно отступлений! Мы поднимались, Британник и я, по крутому склону у подножия крепости Антония, проезжали вдоль портиков Храма. Здесь, среди спешащих толп евреев, съехавшихся со со всех земель, мы заметили группу людей, собравшихся во дворе неевреев и наблюдавших за проделками мужчины, который нес огромную корзину и кричал, словно нищий, выпрашивающий подаяния.

— Окажите поддержку Гессию Флору! — кричал он. — Кто подаст бедному правителю? Монетку, одну монетку для нашего нищего правителя!

Толпа разразилась насмешками и сердитыми издевками, и в корзину полетело несколько мелких монет, кто-то бросил гнилые фрукты, кто-то пожертвовал старый башмак, а один, выйдя на улицу, подобрал сухой овечий помет, который и предложил в качестве пожертвования. Что касается меня, то я был встревожен увиденным, и крикнул Британнику, чтоб он поберег лошадей, а потом приказал идти за мной во двор неевреев. Все мы римляне в Иудее жили в страхе перед возможным восстанием и ждали, что в один прекрасный день евреи перережут нам горло. И я, хоть и был юн, знал настроение народа, ведь я родился и вырос в Иудеи и говорил по арамейски и на иврите с той же легкостью как по латыни и по гречески. И правда, если бы я сбросил одеяние римлянина и надел вместо него одежду еврея, я мог бы свободно ходить среди них, ведь я не только знал их язык, но благодаря общению с рабби Малкиелем знал Тору[3] и Священное писание. Даже мои черты больше напоминали еврея, чем римлянина. Кроме того я испытывал к ним естественную симпатию, знал их историю и многочисленные страдания: как когда-то они были рабами в Египте, а потом были уведены в плен вавилонянами, как они восстановили Храм и свой священный город, а потом из-за глупости, слабости и взаимных раздоров принесли в жертву свою свободу и обратились к римлянину Помпею, чтобы он разрешил их раздоры, и как постепенно Рим проглотил всю страну и довел народ до положение мало чем отличающееся от рабского. И потому я сочувствовал евреям, как народу, который когда-то был славен и свободен, а теперь стонал под ярмом чужеземной тирании.

Хотя я как можно скорее жаждал увидеть свою любовь и весь горел юношеским нетерпением, я все же остался и сошел со своей колесницы, чтобы узнать, что за несчастье назревает во дворе для неевреев. Как раз в это время весной двенадцатого года правления Нерона, евреи были доведены до бешенства римским прокуратором Гессием Флором. И правда, его грабежи были до того бесстыдны, что он не оказывал уважения даже священным деньгам Храма, и за несколько дней до этого направил в Иерусалим своих эмиссаров с требованием выдать ему сумму в целых семнадцать талантов из сокровищницы Храма. Эти деньги были выданы ему первосвященником, который боялся мести Флора в случае, если бы требование было проигнорировано. Народ был в гневе, город не переставая кипел, многие требовали открытой войны с Римом, и больше всех зелоты, эти свирепые фанатики из пустыни. Им противостояла партия мира, во главе которой стоял первосвященник и которую поддерживали фарисеи, которые утверждали, что из войны с Римом не выйдет ничего, кроме полного разрушения страны. Они надеялись, что пока они терпеливо переносят выходки Гессия Флора, им удастся использовать свое влияние на Нерона, чтобы получить более честного правителя.

Зная характер прокуратора, который не только был хищником, но еще и тщеславным, самодовольным человеком, я наблюдал сцену, разворачивающуюся во дворе для неевреев, с чувством неловкости. В общественном месте человек с корзиной открыто издевался над прокуратором, изображая его человеком ничуть не лучше хныкающего попрошайки. Гессий Флор, у которого везде были шпионы, непременно должен был узнать об оскорблении, нанесенном его достоинству, а он никогда не медлил с местью за оскорбление. Настроение евреев дошло до такой ожесточенности и озлобления, что уже не требовалось большего, чем какой-то мелочной неприятности, чтобы между ними и римлянами вспыхнула серьезная война, а я не сомневался, что в случае войны евреи будут полностью разбиты. У них не было ни войска, ни оружия, ни опыта ведения войны, а народ, которому они бросали вызов, был самым могущественным в мире.

Не только я испытывал смущение. Из толпы вышел почтенный старик с длиной седой бородой и седыми завитками у ушей, одетый как фарисей. Он был родственником рабби Малкиеля, по имени Езекия, я знал его в лицо, хотя и никогда не говорил с ним. Действительно, будучи фарисеем самого старого толка, он не вел бесед с неевреями, и потому держался так, словно мог оскверниться от одного присутствия неверующего.[4] Тем не менее, как и большинство фарисеев, он принадлежал к партии, которая страшилась войны с Римом, утверждая, что Закон относится лишь к делам духовным, и что Бог сам, по собственной воле и в выбранное им самим время позаботиться о них и найдет средство вышвырнуть захватчиков вон. И вот этот самый Езекия приблизился к человеку с корзиной, положил ладонь ему на руку и произнес:

— Ты сошел с ума, Симон бен Гиора[5]? Разве мало нам несчастий с Гессием Флором, без того чтобы ты публично оскорблял его здесь, в Храме?

На эти слова человек с корзиной поднял руку и взглянул на Езекию сверкающими от гнева глазами.

— Послушайте этого друга римлян! — гневно крикнул он. — Слушайте Езекию, фарисея. Вы, вожди народа, так то вы подражаете мужеству Моисея? Моисей вывел наших праотцов из-под египетского гнета, а вы заставляете нас склониться перед тиранией Рима. Должны ли мы стоять как овцы, когда они отнимают все, что у нас есть? Альбин остриг нас, Флор сдирает даже шкуру, а вы, вы — вожди народа, хотите, чтобы мы спокойно сидели, пока он разделывает нас.

При этих словах люди оживились и стали выкрикивать одобрение. Езекия в муке сжал свои руки и полуиспуганно, полугневно воскликнул, умоляя их выслушать его:

— Глупцы! — крикнул он. — Неужели вы позволите хвастовству этого человека околдовать вас? Неужели вы столь слепы, что угодите прямо в ловушку, приготовленную для вас Флором? Почему он старается вывести нас из себя, потому подталкивает нас к исступлению? Даже ребенок видит, что у него на уме: посеять пламя мятежа, довести нас до восстания, чтобы в общей неразберихе его преступления были незаметны. Вы считаете, Цезарь не знает о его грабежах? Неужели вы не понимаете, что у нас тоже есть друзья в Риме? Дайте нам лучше обратиться к Цезарю с просьбой прислать честного прокуратора, чем нашим мятежом обрушивать на наши головы ярость Рима.

При этих словах на лице Симона появилось презрение и он с издевкой заговорил о вере Езекии в римское правосудие. И опять-таки, в том, что он говорил, было немало правды, ведь римские законы и правосудие, столь знаменитые когда-то, приобрели ныне дурную славу. Императоры не считались с законом, а тираны вроде Тиберия, Калигулы и Нерона правили не по закону, а по своим прихотям. Если сами римляне не могли надеяться на правосудие Цезаря, еще меньше могли надеяться на это евреи. Поэтому Симон и говорил с презрением о римском правосудии, и с еще большим презрением о трусости фарисеев, которые дрожали при одной мысли о месте Рима и приходили в ужас от гнева Гессия Флора.

— Беги домой, старуха, и спрячься под кровать.

При этой насмешке Езекия вспыхнул, выпрямился и сдержанно ответил Симону бен Гиоре.

— Я не трус, — произнес он. — Фарисеи пастыри народа. И наш долг перед Богом вести народ к спасению, а не в пасть волка, как это делаешь ты. Гессий Флор ненавидит нас, потому что знает, что виноват перед нами, и что мы презираем его. А теперь ты публично оскорбляешь его и подстрекаешь народ к мятежу. Ты думаешь, что тем самым пристыдишь его? Что насмешки и осмеяние смягчат его сердце? Когда он узнает, что ты сделал, он нагрянет в город со своими солдатами, и на улицах прольется кровь. И виноват в этой крови будешь ты.

Этот мудрый совет не ослабил гнева Симона бен Гиора, он, казалось, даже еще больше разгневал его, потому что он тряс кулаком перед лицом Езекии и обвинил его в бедственном положении евреев.

— Ты и такие как ты продали нашу страну в рабство, — выкрикнул он. — В прошлом мы были сильны и свободны, и нас уважали все народы. Мы не боялись лить кровь врагов или рисковать нашими жизнями во имя свободы. А теперь нас возглавляют трусы, ведут старухи слишком слабые, чтобы держать меч. Жалкие пастыри все вы, вы — священники и фарисеи! Вы продали нас, связанных с кляпом во рту, римлянину Помпею. Вы открыли ворота перед его легионами и впустили его в Иерусалим. Вы отдали нас Риму, а римляне обращаются с нами как с рабами, потому что мы ведем себя как рабы. Мы — потомки Авраама, мы — чьим царем был Соломон, ныне жалко пресмыкаемся у ног грабителя Гессия Флора. Но пришло время покончить с этим! Если в Иерусалиме прольется кровь, пусть это будет римская кровь. Надо показать им, что не все мы превратились в женщин. Покажем им, что дух Самсона и Иисуса Навина по прежнему живет в нас.