Елена Блонди - Татуиро (Serpentes)

• Название: Татуиро (Serpentes)
• Автор: Елена Блонди
• Жанр: Ужасы и Мистика

Третья книга трилогии ТАТУИРО

---

Голова его снова упала, стукнувшись. Мененес смотрел сверху и думал: охотник сейчас похож на старую корягу из тех, что выносит на берег река. Дети украшают коряги перьями и играют, будто это страшилища. На реке во время игры он увидел свою Ладда-ху, когда та еще носила тайку на бедрах, а не затягивала поверх грудей. Но корягу можно выкинуть, забыв страх. Да и сама коряга никогда не сделает ничего. А вот люди…

— Встань, Меру. Встань, — вождь постарался, чтобы голос его звучал тепло.

А сам подумал о том, что сначала эта белая, хмурая, окружила мир на щите змеёй. И вот теперь Меру. Попросил…

— Ты хотел жить. Что сделано, то стало. И чего ты хочешь от меня?

Меру сидел на коленях, опустив голову. На вопрос поднял голову, и вождь вздрогнул от мольбы в глазах охотника.

— Я не хочу… Онна и Оннали, я не отдам их.

— Но ты попросил и должен заплатить.

— Я могу отдать все шкуры и дом!

— Ты знаешь, чем платят за жизнь. Все знают.

— Вождь, все знают, но никто и никогда — сам не делал этого. Может быть, это сказки?

Мененес глянул в сторону и снова увидел в темноте коридора узкие глаза-лодочки. Встряхнул головой, и видение пропало. Ему захотелось наступить охотнику на голову, раздавить отчаянное лицо и рот, говорящий нелепицы от незнания. Никто не делал? Никто? Никогда?

— Ты мужчина или дохлая рыба?

Меру сжался от грохота голоса и встал, покачиваясь. Губы его тряслись.

— Не встретил смерть, как подобает, струсил и попросил Владык. А теперь надеешься, что это сказки? Я не могу тебе сказать, сказки ли это. Чего ещё ты хочешь от своего вождя?

— Я хочу говорить с колдуном. Пусть он расскажет мне, что сделать.

— Ах вот как… Ты хочешь говорить с Тику?

— Да, — Меру сказал, и лицо его, исполосованное глиной, успокоилось. Перестали трястись губы, он стоял прямо, держа раненую руку под локоть.

— Разреши мне говорить с Тику по-настоящему. Я всё сделаю, чтоб Онна и дочь остались в деревне.

— А если он скажет, что… — Мененес остановился и постарался не менять лицо. Ярость крутилась в голове. Он только сегодня вспоминал о том, как повёл жену и дочь, сменял их на ножи, а этот, коряга изломанная, плюнул словами на пороге смерти, и вот, вместо того, чтоб смириться и ждать, хочет драться за своих женщин!

«Потому вождь — ты, а этот всего лишь раненый перепуганный охотник», — пришла мысль, и ярость стала утихать.

Он простёр толстую руку, унизанную белыми браслетами:

— Я вижу твоё горе, охотник мой Меру. И обещаю: твой вождь, как и подобает отцу детей своих, сделает всё. Ты будешь говорить с Тику, как только Тику в следующий раз навестят серые бабочки сумерек. Иди, пусть Онна перевяжет твою рану и занимается шкурой. Всё будет хорошо.

— Спасибо тебе, да будут дни твои…

Мененес кивал в такт словам. А потом проводил глазами согнутую фигуру и застонал про себя…Впереди ещё целая ночь праздника.

Глава 25 Праздник

Маленькие барабаны стучали глухо, и поверх глухого стука деревянные флейты плели жилы мелодий. Замолкали, и тогда барабаны вздыхали коротко, будто наплакались, и вдруг разражались яркой дробью. Музыканты сидели на деревянной колоде, раскачивались, поводили худыми плечами, наклоняли головы и откидывали их в такт песне. Песню пели все. Тянули заунывно и вместе с тем весело длинный напев, смолкали, дожидаясь, пока женщины, хлопая в ладоши, вскрикнут что-то, на что все смеялись. И начинали снова. Будто и не пели, а просто разговаривали, делая что-то ещё, — один поворачивал мясо на вертелах из острых веток, другой набивал трубку, а кто-то, подобравшись к женщинам, хватал за бока, и те только локтем отталкивали, не сбиваясь с ритма песни.

Найя сидела рядом с Акутом, стояла у их ног широкая чаша, полная пахучего вина и поверхность питья морщилась от стука барабанов. Акут смотрел, как танцуют на площади девушки, вытягивая над головой руки, хлопают, отступают шеренгой, когда на них выходят, тесня, стройные фигуры молодых охотников. Найя тоже смотрела. Их место на возвышении, в верхнем ряду нагромождённых бревен, позволяло видеть девушек, закутанных в узорчатые тайки, и мальчиков в набедренных повязках и высоких коронах из перьев. Девушки были видны со спины, а у мальчишек в свете костров сверкали зубы, глаза и браслеты, отделанные крошками перламутра и мелкими ракушками.

Акут наклонился к Найе, указывая на девушек, проговорил непонятное, щекоча её плечо подвеской из чёрных перьев, прицепленной к кожаной ленте вокруг головы. Она пожала плечами. Переспрашивать, чтоб показал жестами, не захотела, — снова пришла и навалилась на неё усталость. Монотонная песня баюкала, и Найе казалось, она смотрит телевизор, в котором снова — про Африку. Но ветер кидал в нос острые запахи трав, горячего мяса, и встряхивала головой, понимая — она тут, с ними. Чтобы прогнать усталость, смешанную с тяжелым сном, поднимала голову, смотрела в небо, уже красное от низко стоящего солнца. И тогда её подвеска из белых перьев щекотала плечо Акута. Было тепло и влажно, длинная тайка с узорами отсырела по нижнему краю, и Найя подобрала подол до колен, переступая босыми ногами по куску меха, постеленному на шершавую древесную кору.

Акут тронул подол её тайки, снова сказал, показывая на танцующих девушек в разлетающихся покрывалах, скреплённых на груди большими круглыми застёжками из веточек и цветов. У Найи тайка накинута на плечи и одним углом на волосы, только руки от локтя были обнажены и лежали на коленях. А орнамент широкой полосой — тот же.

— Похоже, да, — кивнула она и улыбнулась вежливо. Ей было неуютно почти под ногами вождя, что сидел за правым плечом, а снизу поющие женщины смотрели на неё множеством глаз, налитых красным светом заката и отблесками костров в сумерках под деревьями. Мастер нагнулся, подхватывая чашу, подал Найе. Она приняла и поднесла к губам, после острого мяса и кислой зелени всё время хотелось пить. Глотнула и поняла — музыка снова смолкла. Отдала чашу Акуту. И пока он делал глоток, молчали барабаны и флейты, а женщины, подняв лица, ждали, не выпевая слов песни. Он нагнулся поставить чашу на плоскую площадку у своих ног. И сразу застучали барабаны, заныли флейты, и женщины со смешками, покачивая головами с высокими башнями причесок, снова запели скороговорки. Всё время так: только подаст ей чашу — тишина, после того, как сделают глоток, — музыка.

Два раза оглядывалась, всё казалось, что глаза вождя пекут затылок и спину, как горячие картошины ладонь. Но видела только большое колено и на нём — унизанную браслетами и перстнями руку с толстыми пальцами. Вспоминала, когда, придя на праздник, стояли перед вождем, он что-то говорил, рассматривая её и кивая, Акут что-то говорил, прижимая руку к груди, а потом вождь возвысил голос, не отрывая от неё глаз, и сбоку появилась красивая женщина, рослая и крепкая, с распущенными по круглым плечам чёрными волосами. Она и принесла глиняную чашу с вином, пахнущим пряно и хмельно. И, подав её Акуту, смотрела на него так, будто имеет право взглядом спрашивать. А потом стала смотреть в глаза Найи. Холодно, будто Найя не человек, а просто надо понять, что там внутри. Будто нагнулась над водой в омуте, разыскивая рыб.

И опять смотрела на Акута, когда он отхлебнул первый раз и, вытирая рот рукой, подал чашу Найе. И, не отводя взгляда от него, отступила на шаг, другой, исчезая в толпе таких же нарядных женщин.

Найя тогда подумала мельком, что, видно, связаны они. Но додумывать не стала: слишком много всего вокруг. Их толкали, вскрикивая, и Акут, держа чашу на руке, другой взял её за талию, повел туда, где сбоку у брёвен были вытесаны грубые ступеньки, застланные сверху мягкой травой. Три бревна, пять ступенек. Выше — на помосте, — знакомое ей резное сиденье с высокой спинкой. Когда они уселись, люди на площади, толкаясь, молчали и вдруг закричали разом, поднимая руки, хлопая над головой, и Найя съёжилась, опуская лицо. Но Акут оглянулся, и поняла, не на них смотрят, — рядом с резным сиденьем появилась плотная фигура. Вождь сел, положив руки на колени, качнулась высокая башня, сплетённая из волос, облиственных веток и раковин. И началась музыка.

Поначалу было интересно, Найя разглядывала танцоров, освещённых двойным светом — костров и солнца, музыкантов, толпу поющих женщин. Но музыка длилась и длилась, и дважды она трогала Акута за руку, показывая лицом в сторону реки, откуда пришли на праздник. Но он покачал головой, кивнув на чашу, опустевшую лишь вполовину, и поняла: пока не допьют, будут сидеть. Рядом с ними сидели ещё несколько пар, все молодые, с напряженными спинами. Девушки, как и она, укутанные покрывалами, и молодые мужчины с подвесками из чёрных перьев у виска, держащие на руке или поставившие у ног чаши с вином. Они тоже отхлёбывали по очереди и подавали чаши подругам, но музыка для них не смолкала, только старшие женщины улыбались и махали руками, не прекращая петь.