Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях

• Название: Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях
• Автор: Михаил Юдсон
• Издательство: Зебра Е
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-905629-35-8

Три части «сказочно-эмигрантской» саги Михаила Юдсона камня на камне не оставляют от нашего обыденного представления об окружающей жизни. Россия, Германия, Израиль… Повсюду высший изыск распада и тлеющая надежда на созидание. И бесконечная лестница на шкаф не ведет, хотя и туда тоже. Ведет она, скорее, к высотам выдающей фантасмагории, внезапно открывающимся тайнам сюжета и подлинно художественному результату.

…Михаил Юдсон — прежде всего хороший русский писатель. И как тебе ни больно, когда бьют сапогом под ребро, как ни достал тебя этот климат, ложь и лицемерие на всех этажах жизни и полное отсутствие исторического прогресса, — сделать из всего этого настоящую литературу, сдается мне, возможно только здесь. Очень уж коллизия интересная.

ДМИТРИЙ БЫКОВ

Эту книгу можно отнести, конечно, к жанру антиутопии, но можно представить ее и как некую душераздирающую исповедь мизантропа. Весьма впечатляют также слог и сюрреалистическая фантазия Юдсона…

ВАСИЛИЙ АКСЕНОВ

Давно я не получал такого удовольствия от прозы. Тени Джонатана Свифта и Джорджа Оруелла витают над этим текстом, одновременно смешным и страшным. Большое счастье — появление нового талантливого голоса. Спасибо, Миша, дай вам Бог удачи и в дальнейшем!

ИГОРЬ ГУБЕРМАН

---

«Они тут просто немного тронутые», — взгрустнул Илья, успокаивающе кивая — уяснил, учту, знаю за облаву, а как же. Охулки на душу не положу, ребята, но обманчива прелесть-то, суетна красота.

Юница Кац достала из стола пенальчик, извлекла оттуда ластик, красный шестигранный карандаш и принялась возюкаться в паспорте с изображением Ильи — старательно стерла ему очки, зато пририсовала бороду: «Вот такой вы у нас будете!» — а снизу приписала: «54-й год от Изхода, зима».

Измалевав паспорт, Машка чем-то его, звонко звякнув, прогрызла и вернула Илье вместе с плотным листком серой бумаги:

— Это «Напоминания о повадках и нравах». Вызубрите и соответствуйте.

Она изящно просунула смуглую руку в прорубь окошечка и вдруг — цоп! — быстрым звериным движением схватила Илью за нос и притянула вплотную к будке. Растягивая пухлые губки в улыбке, Глядящая ласково прошипела:

— А будешь рыпаться — прищучим. Сотрем начисто. Что, обоссался? Пшел дальше, парашник. Всего вам самого светлого! Глядите у нас!.. Следующий!

«Не, не, не немного, а на всю голову они тут — того!..» — ошарашенно думал Илья, поправляя сбившиеся очки и протискиваясь в узкий проход между будками. Через горнила! Впрочем, может, и не обозвала, а обозначила — на языке пращуров «параш» суть всадник. Лети как бы, наездник небесный, моль из Шкафа… Кстати, Френкеля (человека и аэропорт) звали Нафтали… Полутонами же все, дрожанием воздухов — нефритовый стержень тебе и иди в яшмовую ямку! Он осторожно потрогал свой изрядно помятый хоботок (чай, не железный… или намекала — вот так, мол, без устали заголяется сталь), теперь я корноносый, что ль, поискал высморкаться в землю — по обыкновению москвалымской знати — и трубно двумя пальцами облегчил нос в глиняную кадку с удивительным растением, похожим на здоровенную зеленую шишку, из которой росли иголки — вот ведь елки-палки! Тайком оглянулся на кацеобразную тварь в стеклянной норе — не засекла ль, глядища, дочь камергера ночи, не ровен час заставит языком вылизывать… Ладно. Идем дальше. Установлено мною — 54-й год у них тут в БВР всего-навсего, полвека с гаком (а сколько вам нужно?) в узелках от Изхода… Такая вот длительность, время ихнего сознания… Нет «раньше» и «позже» (Савельичу на заметку). Нечетко даже, какой цикл-то нынче, Длинный Счет. Ясно одно — эпоха Пятого Солнца на закате. Я в городе зимы другой, с древнепархянским летосчисленьем… Ох, ближневосточные республиканцы, цари и судьи, родные и любимые («Люби БВР > ближнего!»), ох, скотоводы и счетоводы, чудилы грешные… Чую, трудно тут придется. Зима. Месяц ян… или фе… Дурные дни длятся. Хорошо еще, что галдели и писали вокруг на привычной великомогучей льдыни (вон табличка мефодицей: «Уясни — у нас не курят!»), а то ведь могли, очумев, и иероглифы рисовать тончайшей песцовой кисточкой или стилосом из норильского тростника, табачные листья покрывать знаками Эдо и складывать в коробку из-под Эйнема, а то и наскалища вырубать в толще квадратными буквами сзаду наперед. Вообще, оценивая тутошнюю пограничную ситуацию, сразу заметно, бросается в глаза, что подраспустились, бродяги, дали им рабство воли, отпустили вожжи… Осмелелые, вымытые, сытые. Лай речи беглый, свободный…

Откуда-то из стены вылезала движущаяся лента, и по ней плыли баулы с привязанными сбоку чайниками, вьюки с меновыми ценностями, пастушеские сумки, набитые камнями, камышовые корзины, свернутые в трубку холсты с сургучными печатями, большие цветастые узлы, туго набитые мешки (мощна у Мойши мошна!), картонные коробки, фанерные ящики… Илья в очередной раз подумал, насколько это напоминает детали какой-то огромной странной машины, гонимые на сборочном конвейере. Катились мимо чемоданы, заботливо перевязанные веревкой. На одном — потрепанном, старинной работы — было выведено белым: «Taussig Elsa, Blumauergasse 10/9». Неужто из «черной» серии с надпечаткой — пре, при, про — сдвиг друга мужа Эльзы Тауссиг… Редкость, антик. Номады, набежав, зорко вглядывались в ползущую добычу, каждый цапал свое, сличал бирку, взваливал и тащил — куда, не совсем было понятно, зал был огромный. Праздничные арки торчат какие-то… Видимо, в связи с моим приездом? A-а, нет, в честь челюстинцев… самсоновский прорыв… годовщина эона… Костриги — носильщики бачков с варевом — сновали тут же, настоятельно предлагали похлебать горячего. Канун поста, но ратник, путник, галутник может иметь послабление. Периодически звучал мягкий гонг и бархатный голос вещал о прилетах, вылетах и задержках. Если вслушаться — полная брехня, абракадабра, и названий-то таких нет. Вдалеке виднелась вереница новехоньких тележек для багажа. Тоже миражи, конечно. Или пластилин.

Илья снял с подрагивающей ленты свой кейс с лэптопом («лаптем» по-нашему, по-кафедральному) и скромный походный кожаный кофр с пожитками. Воссоединившись с багажом, он его внимательно осмотрел. Кофр немного испоганили, нацарапав сбоку «Вред — дундук», не беда, даже интересно, «штриховое письмо», как у Вильсона на этих его камерных набросках модели пудинга… Главное — как кейс? В порядке оказался кейс. Уголок летановый чуток отбили, когда швыряли, а так — ничего. Кейс стабильно попискивал. Кто-то ничтоже сумняшеся провертел в его коричневой обивке несколько дырочек, чтобы неведомые зверушки могли дышать. Чтоб вам, доброхотам!..

Илья помедлил с минуту в некоторой растерянности — почему-то никто его не встречал. Перепутали срока прилета? Или — не велика птица? А чего ты, собственно, ждал — пророков и патриархов? Он медленно, броуновски, одинокой корпускулой побрел по залу, посматривая по сторонам, не одернет ли кто строго: «Эй, стой, недостойный! Вред! Расходился! Тут нельзя. Посадим в карантин». Попутно он следил, не ковыляет ли навстречу, опираясь на палку, реальный дух математической физики, неокантианин здешних мест, автохтонный коэн, ге-ге, смотря в оба йехезкельских глаза, держа фанерку с его определителем — «Вот те нате, хрен в томате — дохтур Борисоффитч, если не ошибаюсь?» Но не было никого.

Илья достал всученный Машкой серый листок «Напоминаний» и пробежал глазам: «Вменяется… ну что… застыв столбом, помню… за четыре за шага, не жалко… это как в детстве пугали Черным Шуцманом — вот придет и заберет… ерунда, геттошь… А вот список нельзя никак: так, так… вот как?.. и это?.. и выбалтывать натощак…» Но встречать-то можно в аэропорту?! Ничего не сказано. Лишь примечание на обороте: «Веруете ли Вы как ученый в направленное движение электронов от «+» к «—»? Если да, пририсуйте как заблагорассудится — солнцеворотно или против — к плюсу четыре минуса. Ну-с, и что получилось?»

Ага. Не-ет, сейчас в гостинице никаких ванн с ужинами, подождут, а раньше всего — за стол, к экрану (научный, хе-хе, долг) и — отчет, четкий и ясный, только эмпирика («что я видел и трогал»), без эмовсхлипов, почемучек и провидческих соображений пальцем в молоко. Савельичу в реестр… А вот пото-ом уже, отвалясь от стола, заслуженно — горячую ванну, горячего же крепчайшего чефиря с лимоном и кусок хлеба… с чем? С креветками, пожалуй… И листок силоса. И спать, и ничего страшного, если просплю утреннее наукообразное сборище…

— Э, Ю?

— Я.

Двое стояли перед Ильей. Один туземец был высокий, худой, с ранней сединой в густой курчавости, в щегольской офицерской фуражке с натертым стручками козырьком. Другой — поплотнее, коренастый, с мясистым носом, с залысинами, в сдвинутой на затылок выгоревшей пилотке. Вдоль рукавов гимнастерок вились мелкие каббалистические значки званий, на локтях кожаной заплаткой эмблема — летающая скала-крепость. У обоих на шее вытатуирован бегущий человечек с копьем.

— Младший лейтенант Ландау! — представился высокий, предъявляя локоть и холодно глядя поверх головы Ильи.

— Старшина Лифшиц! — этот гадко улыбался в лицо.

До дрожи напоминали эти физические тела монстров Артура и Фридриха из страшных снов, когда когда-то замерзал во рву, припорошенном красным снегом, под надкушенной равнодушной луной, когда электричку раздавили льды.

— Можно вас на минуточку попросить… вот сюда… соблаговолите в эту дверцу…

Илья пожал плечами (может, лепту кому-то там полагается внести, обол сунуть?) — пожалуйста, пройдемте.

3

Комната была невелика, прямоугольная, без окон, с низким потолком, стены покрыты известкой, местами отвалившейся. У ордынцев такие пристанища назывались «дежурка». Тяжелая бронзовая люстра о семи свечах свисала с потолка, керосинила.

Сидел человек за столом и ел виноград.

— Мы пришли, Видящий, и привели с собой некоторого — рассмотри его, — чугунным голосом сказал Ландау.

— Я рассмотрю его, Ловчие, — торжественно пообещал человек за столом и выплюнул косточку в ладонь.

— Так мы тогда пошли себе?

— Идите себе.

Младлей и старшина четко повернулись и вышли, поочередно нагло толкнув Илью плечом.