Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях

• Название: Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях
• Автор: Михаил Юдсон
• Издательство: Зебра Е
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-905629-35-8

Три части «сказочно-эмигрантской» саги Михаила Юдсона камня на камне не оставляют от нашего обыденного представления об окружающей жизни. Россия, Германия, Израиль… Повсюду высший изыск распада и тлеющая надежда на созидание. И бесконечная лестница на шкаф не ведет, хотя и туда тоже. Ведет она, скорее, к высотам выдающей фантасмагории, внезапно открывающимся тайнам сюжета и подлинно художественному результату.

…Михаил Юдсон — прежде всего хороший русский писатель. И как тебе ни больно, когда бьют сапогом под ребро, как ни достал тебя этот климат, ложь и лицемерие на всех этажах жизни и полное отсутствие исторического прогресса, — сделать из всего этого настоящую литературу, сдается мне, возможно только здесь. Очень уж коллизия интересная.

ДМИТРИЙ БЫКОВ

Эту книгу можно отнести, конечно, к жанру антиутопии, но можно представить ее и как некую душераздирающую исповедь мизантропа. Весьма впечатляют также слог и сюрреалистическая фантазия Юдсона…

ВАСИЛИЙ АКСЕНОВ

Давно я не получал такого удовольствия от прозы. Тени Джонатана Свифта и Джорджа Оруелла витают над этим текстом, одновременно смешным и страшным. Большое счастье — появление нового талантливого голоса. Спасибо, Миша, дай вам Бог удачи и в дальнейшем!

ИГОРЬ ГУБЕРМАН

---

— Обсушился немного, дружок? — спрашивал он заботливо, поправляя мешок у Ильи на плече, а заодно уж выдергивая медную серьгу у него из уха чуть не с мочкой, ибо намертво вмонтировали. — Хоть убейте, портит ваш портрет, торчит несолидно, как у коногона какого…

— Советую сходить, — нагибался он доверительно, кивая на лабораторную дверь. — Там вам, лаг благ, и пайку перевесят, и участь переменят.

И Нюма стукнул в дверь рукоятью сабли и ритуально вскричал:

— Какого надо?

Стукнул еще раз и произнес нараспев:

— Дак это мы по вашу душу. Глаз да глаз.

За дверью загремели ключами. Нюма тоже достал из штанов связку ключей и побренчал в унисон. Дверь тогда медленно-медленно приотворил…

6

— …ась?

— Оглох, что ли? Грамотный, спрашиваю?

Сальная свеча чадила в жестянке из-под сгущенки. Жестянка помещалась на тумбочке. Рядом с тумбочкой стояла табуретка, и на ней сидел говорящий человек. Свеча — огонь блед — выхватывала лежащую на тумбочке раскрытую прошнурованную книгу, написанную на полосках кожи. Книга была прислонена спинкой к кавалерийскому шлему из грубого сукна с кокардой — «летающей скалой». Остальное пространство терялось в местной мгле.

— Грамоте знаешь? — переспросил говорящий человек.

Заладил, как поп в клетке. Илья неопределенно пожал плечами, протянул:

— Ну-у, относительно…

— Релятивитязь, стало? В энтом разе читай формулу на доске.

И под нос Илье была подсунута дощечка, на которой было нечто накарябано.

— Я… или это «е» такое?.. плохо видно… потом две палочки лежащие… хве… Обведено в рамку. Е равно хве?

— Очень недурно, — похвалил говорящий человек. — Элитарий ты, растыка, взял планку. И рамку прочитал, доскональный, значит, словолов. А что внутри Яхве прорастает Х.В. — духовная энергия, ядрена хвощь — того вы не углядели покамест сквозь скорлупу, это еще придет, раскусите… Расслышите квар уже, как говорится, чаянья кварков… И вектер, и бестер… Выведете вексель… Но что ж это вы у себя, вне Республики, деградировали так — в потемках ни уха не видите?

Ну, видел Илья кое-что смутно, видел, да умел молчать (у мудрого глаза — в голове). Наблюдал он белые нити, особым образом свисающие у собеседника из-под кителя — Кисти Видения, и нитками же были перевязаны в пучки жидкие волосы на его голове — против злых духов Рудзу, а также красная ниточка обтягивала запястье — от черных мух Бух. Рассматривал Илья по-бабьи пухлое лицо, на левой щеке коричневая родинка с тремя волосками. Очки на носу-пятачке большие, круглые — в таких на снегоходах ездят. Пятнышко чернильное на правом указательном пальце, выцветший текст ветхой книги на тумбочке… «Прямо-таки настоящий кабинетный песец, — думал Илья. — И что он там на тумбочке читает? «Выбранные места из отобранного»? Исайкины сказки, скажем, к примеру, — «Колючкин и Патрикеевна»…»

Чу-у — заскрипели несмазанно петли в черной пустоте за тумбочкой, повеяло оттуда ветерком, пахнуло конюшней. Уж этот запашок, амбре амбарное, Илья вслепую бы, с прищепкой на носу расслышал — навоз, овес плюс вонь берез — три источничка, три составные части счастья москвалымского, в зыбучих снегах, эфемерного… Конский дом, кондом, как ржал рядовой Абдулин на КПП. Кто-то — конюшенный, конешно — вышел уверенной иноходью — топ, оп, топ в кромешности, то ленивая, то торопливая походка, потом вдруг — стоп, застыл, остался на границе мрака, дышал медленно, сопел тяжело (а может, у него сослепу сап?). И вот заговорил бархатисто-раскатисто:

— Почему это никого нет на тумбочке? Отчего никто не водружен и не совершается приношение? Жертвенник, жертвенник же, темные! Хоть глаз на голове выколи…

Пусть конюшенного было только слыхать, а не было видать (темно здесь, парфяне, как у мидян в димоне), но по звукам и отблескам вырисовывался облик — длинная породистая физия, наверно, атласная рубаха с отложным воротником, бриджи, высокие лакированные сапоги, как у «красно-желтых дьяволов» (неуж увижу и аж три лица на нем?!) из баек рядового Кима, — постукивающий по голенищу стек — хозяин-барин этакий, раббин-бугор, вот-вот повелит ввалить батогов, кедрила. Но смотритель свечи нисколько не задрожал, а сказал с иронией:

— Тоже мне Верховный Жрец явился, глядь, Начальник Хора…

Конюшенный смущенно хихикнул и заговорил по-свойски:

— А ты чего нынче один дневалишь? Вы же ночью вдвоем обычно?

— Аминадав отпросился. В Ягодное намылился, в пойму — за моллюсками рванул. Там их прорва.

— Отлично-с. Наваристые! Ужремся. А вдогон раковин нюхнем… наслушаемся в сирень… Меня призови, не забудь. А я это с кухни топаю, с копыт валюсь, натаскались снизу, с боен, дай, думаю, зайду — осталось?

— В таблетках только, сухой.

— Ну, давай… хоть так…

Причмокивая и посасывая, конюшенный заговорил невнятно:

— Чего читаем? A-а… Это полезная книга, побольше бы таких. Вырви мне там пару страниц похлестче, переворошу…. А это что за конь в мешке? Не троян случаем?

Илья насупился — та-ак, снова начинается по кругу, конь абово, и не кончается конец…

— Да Видаки втолкнули, — объяснил дневальный. — Буквально перед тобой. Тихий господин.

— Господа все в Генисарете… Нарушитель? Посягнул? Поносил Республику?

— На нем, обрати внимание, написано, что симпозный — из временно допущенных, на распыл… Слой проссышь… По мне так — слепец обычный, дикий, малость грамотный, азов по верхам нахватавшийся. Но Видаки мелют прощупать его на Раппопорта, примерещилось с сухаря… Да делать им нечего. Мыслители. Вруби там рубильник у тебя под рукой.

Яркий белый свет хлынул с потолка, из подвешенных матовых шаров. Илья зажмурился. Вот она — лаборатория. Очередной, конечно, проходной двор. Глаза разбегаются. Обитый жестью стол, на нем крючковатые блестящие инструменты (для ча? неуж? вздор, вздор), серые папки от бумаг, кувшин с засохшими желтыми цветами. Что-то эти цветы должны были означать, кажется, тщету усилий, забыл… Две табуретки — по описаниям обычно их больше и числом нечетно — очевидно, в его случае остальные приносить не надо, хм, хм, уменьем управятся… Сбитый из досок настил, так называемые «козлы», уставленный допотопными приборами вроде компьютера — только экран у этих был маленький и круглый. Печурка остывшая, тигли с подгоревшим варевом. В углу на полке под стеклянным колпаком — весы в хлебных крошках. На стене портрет какого-то световида-волосана в пенсне, с бородкой, строго уперевшего в тебя острый палец: «И тот, кто не обрезан, да будет отсечен от народа». Невооруженным глазом было заметно (по каминным щипцам с присохшей прядью, по погнутой кочерге), что у них тут активными методами ведутся разработки, исследования приезжающих. Так вот они какие, искатели! Пытливые физии. Кстати, на свету оказалось, что с габитусом конюшенного Илья оплошал — да та же, что и у дневального, круглая безволосая ряшка, чуть ли не однояйцевое лицо, только очков нет и взгляд позлобнее, исподлобья, из-под дуг. Был он в чем-то… нижнем, решил Илья, черно-белой расцветки, как у речного песца-полосатика, босой — прямо Орден босых у них тут! — разлапистый, ремень свой он намотал на руку и тусклая бляха с летающей скалой угрожающе свисала — Лютый!

Дневальный, шумно задув свечу, взял с тумбочки и нахлобучил на себя кавалерийский шлем, и Илья сразу мысленно обозначил его — Шлёма. Пухлым указательным он подозвал к себе Илью (всплыло забытое выражение «мигнул пальцем»).

— Ложитесь на кушетку. Мешок ваш можете пока снять, не унесут, — добродушно обратился дневальный к Илье.

— Вам по тыкве дать или так послушаетесь? — прибавил, лютуя, конюшенный.

Оголенный Илья молча улегся на жесткий неоструганный деревянный топчан («Кочаном в ту сторону!»). Доски были холодные. Одно отрадно — не у скопцов в схроне. Может — рутинный медосмотр? Появится вот, покашливая, здешний эскулап с зеркальцем с дыркой, дыхнет этилово: «Что, жучара, пообжег крылышки, подкосились лапки? Спинное яблоко воспалилось?» Лютый своим ремнем прикрутил Илье ноги, чтоб не взбрыкнул.

— Глаз, что слева, у вас, случаем, не вставной? Чего-то он у вас не бегает почти. Свой, но такой? Жаль… — бурчал он, явно ища поживы. — Почки обе-две у вас? Обе, но отбиты напрочь? Жаль…

— Сдается мне, что вы — университант, — оживленно бобонил в свою очередь Шлёма, подсоединяя к различным частям голого организма Ильи датчики и колокольчики. — Перстень выпускника вот этот бронзовый зрю с приязнью у вас на указательном пальце — признаю, что кастовый, носителя разума, но его таки придется снять, потому как хаотические токи наводит он, а ежели врос, то удалить надлежит вместе с фалангой…

Лютый без разговоров, лихо — йех! — сорвал с Ильи перстень, прищемив кожу, и напялил его себе на мизинец: «Во, глядь, впрямь вид ученый!»