Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях

• Название: Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях
• Автор: Михаил Юдсон
• Издательство: Зебра Е
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-905629-35-8

Три части «сказочно-эмигрантской» саги Михаила Юдсона камня на камне не оставляют от нашего обыденного представления об окружающей жизни. Россия, Германия, Израиль… Повсюду высший изыск распада и тлеющая надежда на созидание. И бесконечная лестница на шкаф не ведет, хотя и туда тоже. Ведет она, скорее, к высотам выдающей фантасмагории, внезапно открывающимся тайнам сюжета и подлинно художественному результату.

…Михаил Юдсон — прежде всего хороший русский писатель. И как тебе ни больно, когда бьют сапогом под ребро, как ни достал тебя этот климат, ложь и лицемерие на всех этажах жизни и полное отсутствие исторического прогресса, — сделать из всего этого настоящую литературу, сдается мне, возможно только здесь. Очень уж коллизия интересная.

ДМИТРИЙ БЫКОВ

Эту книгу можно отнести, конечно, к жанру антиутопии, но можно представить ее и как некую душераздирающую исповедь мизантропа. Весьма впечатляют также слог и сюрреалистическая фантазия Юдсона…

ВАСИЛИЙ АКСЕНОВ

Давно я не получал такого удовольствия от прозы. Тени Джонатана Свифта и Джорджа Оруелла витают над этим текстом, одновременно смешным и страшным. Большое счастье — появление нового талантливого голоса. Спасибо, Миша, дай вам Бог удачи и в дальнейшем!

ИГОРЬ ГУБЕРМАН

---

— Сдается мне, что вы — университант, — оживленно бобонил в свою очередь Шлёма, подсоединяя к различным частям голого организма Ильи датчики и колокольчики. — Перстень выпускника вот этот бронзовый зрю с приязнью у вас на указательном пальце — признаю, что кастовый, носителя разума, но его таки придется снять, потому как хаотические токи наводит он, а ежели врос, то удалить надлежит вместе с фалангой…

Лютый без разговоров, лихо — йех! — сорвал с Ильи перстень, прищемив кожу, и напялил его себе на мизинец: «Во, глядь, впрямь вид ученый!»

Провода от Ильи тянулись в разные стороны — к приборам на деревянных «козлах», к хлебным весам на полке, даже к стоявшей у печки кочерге, которая, когда на нее насадили жестянку из-под сгущенки, стала похожа на антенну. Провода тихо шуршали, приборы мягко жужжали — эксперимент, надо полагать, попер. Шлёма и Лютый, оба в белых лабораторных фартуках, склонялись к Илье с двух сторон одинаковыми харями, всматривались, озадаченно переговариваясь:

— А действительно странно… Зуммерит… Хруст хрустальный в зрачках.

— Мобыть, аномалия природная? Оно и того?

— Ты как Видак какой-то… Теоретик!

— Тада чо же — метисация, привой?

— Тогда… не знаю… Посмотри весы.

Лютый кинулся в угол, к весам, и крикнул оттуда:

— Ага!

— Аба небесный! Парадокс Хаккабута… — прошептал Шлёма. — Но поверхностно, поверхностно лишь… Эпителий покамест. Погрешность велика есть.

— Зашкаливает, в лаг… Тут сверлов-метод нужен. Проходка под кору…

— Э-э!

Близнецы заторопились. «Пока свет не оттрубили», — бормотал Шлёма. Илье («Лежите, лежите!») споро выстригли макушку, присобачили на темя липучий электрод, рот разинули, закрепили специальной распоркой и вывели трубочку. Потом Шлёма круглой серебристой пластиной принялся плавно тереть Илью по шерсти над сердцем.

— Слюна отделяется? — спрашивал он напряженно.

— Течет, — кивал Лютый. — Аж на пол капает.

Шлёма внезапно бросился к приборам, приник к изогнутой железяке со стеклышками, потряхивая ее и вглядываясь, и наконец радостно завопил:

— Ешу! Ешь твою ж, стучи мой рыжий пепел!

— Йеху ма!.. — потрясенно выговорил Лютый. — Тот емит абу!

Он нагнулся, пошарил в тумбочке и сунул под язык бело-голубую облатку. Зажмурился, выдохнул, понюхал косточку указательного пальца. Стал словоохотлив.

— Так выходит, глядь-поглядь, — в натуре? Выходит — наяву имеет место? — задавал он вопросы, слегка икая.

— Тот вид! — твердо отвечал Шлёма. — В последней стадии… Три креста!

Как-то сразу наступило, разлилось спокойствие. Шлёма мыл руки под медным рукомойником, нажимая ногой педаль. Последовательно вытирал пальцы суровым полотенцем. На правой ладони у него был вытатуирован глаз с ресницами — желтый, а у Лютого на левой лапе — глаз красный. Зоркие!

— С огромной долей уверенности, надо полагать… — тщательно подбирая слова, обратился Шлёма к Илье. — Эмпирическим путем, отцом всякой достоверности, вкупе с иррациональным расчетом… согласитесь, этак сподручней, охватней… и зрачки расширяет… Возможность ошибки практически исключена. Да что тут долго рассусоливать! В общем, выяснено — вы парх. Поздравляю.

— Свой элемент вы оказались в доску, — подтвердил Лютый, отдирая от Ильи датчики и распутывая мотки проводов. — Молоток! Молот грома прямо! А Видаки, пеньки с глазами, не вросли поначалу, не прочухали, что вот — ниспосланный… Помутнение нашло. Поучить отца решили сухари сушить!

— Добро пожаловать в стан избранных! — торжественно произнес Шлёма, помогая Илье подняться и облачиться в белый полотняный фартук, расшитый желтыми цветами. — Нет, кроме шуток, тайная «босота Френкелева» приветствует собрата! Показатели у вас завидные… Ай-кью — ой-вэй… Согласно сану, отныне обращение к вам — тов — от древнего «хорошо».

Он коснулся пальцем серебряной снежинки, висящей у Ильи на груди («Отцова? Вижу…»), шипы на опасе потрогал осторожно, перемолвился с Лютым:

— Адамант, по всему, не так ли?

— Орихалк, точняк-медуяк, к Гере в Пещеру не ходи! Кронсплав, скол серпа перворезника. Всплыл…

Зоркие синхронно взяли Илью под руки — часть ритуала? — он послушно волочился ногами по полу — и подтащили к «козлам» с приборами.

— Лабораторный анализ вас наглядно доказал… — говорил Шлёма.

— Да щас сами углядите, своими лупетками, е-е, — обещал Лютый, деловито разворачивая один из диковинных приборов экраном наперед и подкручивая фитилек настройки.

Илья вперил взгляд в экран. По экрану бежали волны, там цвели полосы, «шел снег». Волшебный прибор! Было на что посмотреть. Шлёма давал пояснения. Лютый влезал с малограмотными комментариями, тыча в экран отставленным мизинцем с перстнем.

— Обратите внимание, как клетки без ядра, так называемые прокариоты, трансформируются — и на наших глазах зарождаются эукариоты, уже с ядром…

— Гля, гля, а вон уже искариоты поперли, повылезали из клеток! Хвать, ядро те за ногу, да в омут! Тоннельный эффект… Крути дальше.

Двойная зеленая спираль на экране приятно светилась и плавно поворачивалась.

— Видите в глубине, в туманности, небольшое такое желтоватое сгущение, пульсирующее, — нечто вроде звездочки с шестью лучами? Это и есть так называемый «гекса-ген»…

— Зырь, зырь, клякса шестиногая — прыгает как бы, желтяха, скачет, как бы танцует… с шиксами… с красной веревкой на шее… Узреваете?

— …он же так называемый «е-ген». Безумный вопрос: «Время е?» повлек за собой гипотезку «пространство-е» — ну, далее везде…

— Е-мое, от то-то и ото ж! Наш он, еген-то, не спутаешь, на-аш, родимчик… Чисто маген! Доминантный! Такое пятно не ототрешь!

— Лакмусов кусочек… «Раз жолта звезда — аз есмь парх тогда» — дается определение в старых лабораторных тетрадях. Интересно (забавно), что Агицын обнаружил «желтый ген» совершенно случайно, рутинно исследуя остаточные явления жизнедеятельности моэлей, так называемые микросрезы… А Левин-Стефенсон открыл его «на кончике пера», сидючи с запором в своем «депо идей» в «желтом доме». Они независимо друг от друга практически одновременно опубликовали результаты, но там, где они их опубликовали, никому и в голову не пришло их читать, да и странно было бы… Впоследствии Раппопорт, у обоих отщипнув и обобщив, просто ввел в ученый обиход…

Илья слушал этот лепет, клевал носом, пулился на экран во все глаза, продирая, хоть спички вставляй, а также шевелил губами, но — молчок! «Что он там лепит? — думал он сонно, морготно. — А также порет и гонит без остановки… А я яко обрабатываемая деталь, ползущая по стоящему конвейеру». Прекрасно Илья видел, что приборы были из картона, а которые и слеплены из глины, с пыльными, давно не мытыми экранами. Провода веревочные, разлохмаченные, никуда не тянущиеся. «Как же они, всуеплеты, здесь звезды даже свои желтые исчисляют, буквы в небе? — размышлял он желчно. — На песке сквозь пальцы, что ль, густобрехи? В умишке?»

— Ну все, нагляделись… Отходи от окошка, — скомандовал Лютый.

— Понимаете, мы с вами одной… в одной… как бы это сформулировать… — волновался Шлёма. — Ну, одного поля, что ли. След в след, пятка к пятке…

Глас его стал напевен:

— Не знали вы доселе сего, блукали в потемках не зря — а надо было зреть! Силос лотоса хрупали… И всех озирающих, между прочим, с панталыку сбили, катарактыш вы этакий… Но спала пелена и отверзлись зеницы! Вы же, возликуем и порадуемся, — парх-Золотые Уши, сын Завета! Желток жестоковыйный! Бело-голубая кровь!

— Так точно! — согласился Лютый. — Крепко от него пархом пахнет. Духом! Интелехтом шибает, с чесночком… Свой хлопец, корневая раса!

— Мы вас сейчас испытаниям подвергнем, — порадовал Шлёма. — Простая формальность. Там и присягнете заодно на верность Республике. Здесь рядышком, за стенкой… Видите входное отверстие?

Илья вспомнил сказ о пацане, который провалился в песцовую нору и должен был, ориентируясь по узорам на стенах, пройти через 613 дверей, чтобы воротиться восвояси, на Трассу.

— Е-вижу, — вздохнул он.

7

Стул был шаткий, жесткий, неудобный. Илья ерзал. И они еще называют это креслом («Располагайтесь в кресле, как царь. Прямо устроен самый настоящий трон, э?»). На левую руку выше локтя ему укрепили черную коробочку и обмотали руку ремешком-электродом, трижды захлестнув его вокруг ладони. Такую же коробочку прикрепили на лоб. Причиндалы эти назывались «филактерии». Это уже были не лабораторные фанерные декорации, розовая туфта — тут Илья лишь пытался дернуться, так коробочка так сдавила череп обручем, так локоть сжало — только пискнул «ай, ай, сдаюсь» — эк, жестоковыйные механизмы!

Стул-кресло украшала грубая резьба — профили идущих друг за дружкой бородатых людей с длинными клювами вместо носов, поднявших меч и костыль, — видимо, картины битв. Сильный стул. Само же помещение, пространство меж четырех стен, которое, судя по надписи на тетрадном листке в клеточку, прикнопленном к обоям в синий цветочек, называлось «Зал Сути», было вполне симпатичное. Отделанное скорее со вкусом, чем роскошное. Одна стена — перед Ильей — зеркальная, с плюшевыми портьерами, как в поселковой чифирне. Другая стенка увешана стендами, полками с книжками, как в приисковой читальне. Имелось вон панно на стене — мохнатые лошаденки по брюхо в сугробах (снега Исхода?), всадники в щелеглазых шлемах с рогами, в черных ватных потрепанных куртках-кирасах, с пищалями — как их, бродяг, — конкистатары? Трещина на штукатурке в простенке смутно напоминала силуэт бегущего песца. Вот и добежали, добрались — огромная летающая скала-крепость над бушующим морем — молнии сверкают, валы вздымаются — во всю оставшуюся стену, нависает. За стеной неуверенными пальцами играли Гендельсона — «Этюд Иуды». «Кстати, по стенам ни одного образа — дурной знак», — хмыкнул про себя Илья. Вопрос, так сказать, из зала Сути — как же они опыты-то ставят? Он вспомнил, как в отрочестве, в урочные дни «ламед» и «шин» ходил пытливо к иконе Колымской Божьей Матери — пускать мышь за стекло… Наблюдал метания, метоболизм… Усмехнулся размягченно.