Виктор Розов - Удивление перед жизнью. Воспоминания

• Название: Удивление перед жизнью. Воспоминания
• Автор: Виктор Розов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-080186-2

Виктор Розов – один из крупнейших драматургов XX века. С его появлением началась новая театральная эпоха, связанная с именами Анатолия Эфроса и Олега Ефремова, новым периодом Центрального детского театра и возникновением «Современника». Розов – автор более 20 пьес, главный герой которых – молодой человек, поставленный в условия нравственного выбора, продиктованного временем. Его пьесы шли почти во всех театрах страны и сегодня они обретают новую жизнь на многих сценах. По одной из его первых пьес «Вечно живые» был написан сценарий знаменитого на весь мир фильма Михаила Калатозова «Летят журавли», получившего в 1958 году главный приз Каннского Международного кинофестиваля.

Книга выпущена в рамках празднования 100-летия со дня рождения драматурга Виктора Сергеевича Розова

---

Вашингтон. Театр «Арена-стейдж». Современный вид

Внешне театр «Арена» ничем не выделяется. Серое зданьице современного типа. Зал на семьсот мест. Это, кстати сказать, очень хорошо и для актеров, и для зрителей. Играть в таких негромоздких театрах удобно. Труппа театра состоит из пятнадцати актеров и тридцати человек обслуживающего персонала, включая бухгалтера и кассира. Сорок пять человек. По американским масштабам тех лет труппа, можно сказать, огромная. Сцена расположена так, как арена в цирке, – на полу, но она не круглая, а квадратная, и по всем сторонам квадрата – ряды кресел, идущие амфитеатром. С четырех углов арены проходы за кулисы, так что фактически закулисная часть находится вдоль всех стен театра.

Мне думалось, что играть на такой сцене трудно. Находиться долгое время спиной к зрителю или хотя бы части его и невыгодно, и психологически неудобно, да и зрителю смотреть в спину актеров тоже удовольствие маленькое. Но как только начался спектакль (в этот вечер ставили комедию Бена Джонсона «Вольпоне»), мои опасения исчезли. Напротив, я диву давался, как удобно смотреть спектакль. Свободная от стен сцена дает обилие ракурсов и неожиданных мизансцен. Кажется, что ты просто заглядываешь за окно немного сверху вниз в чью-то квартиру, где люди живут, совсем не думая о том, что на них кто-то смотрит.

Конечно, эта кажущаяся естественность – результат тонкого искусства и режиссера, и исполнителей, и художника. Не было ничего вычурного, нарочитого, бьющего специально в нос, и в то же время это было оригинальное зрелище. Кстати сказать, когда принцип аренного действия был невозможен или не нужен, целая сторона амфитеатра могла уплывать как бы внутрь стены, и в образовавшемся проеме возникала обыкновенная сцена с порталом, кулисами, занавесом, колосниками и прочими традиционными атрибутами театральных подмостков.

В антракте мы прошли за кулисы. Я рассматривал грим актеров. Он минимален, почти незаметен даже на близком расстоянии. Париков тоже почти нет совсем, свои волосы. Замечу в скобках: в одном городе, не помню уж в каком, я видел комедию, в которой все действующие лица рыжие – отец рыжий, мать рыжая, штук пять детей и все остальные персонажи – тоже рыжие. Ни на одном актере не было парика, все они перекрасились в рыжий цвет самых различных оттенков и мастей – от огненно-самоварного до нежно-золотистого. Не было ни одной одинаковой шевелюры, но все они были рыжие. Это очень красиво. Конечно, перекрашивать волосы возможно только при той системе постановки театрального дела, когда все время играется одна пьеса. Отыграется, сойдет со сцены, тогда перекрашивайся для другой. В репертуарном театре, как у нас, где сегодня идет одна пьеса, завтра другая, послезавтра третья, подобная метаморфоза невозможна.

Условность сцены удивительно сочетается с реальностью, а порой и натурализмом. За кулисами я увидел газовую плиту.

– Это для актеров?

– О нет, для сцены. Если по ходу действия надо подать на сцену яичницу, то мы ее жарим тут же. Видите, плита стоит близко от выхода на сцену.

Яичница подается горячая, шипящая, потрескивающая на сковородке. Или чашечка дымящегося ароматного кофе. Тоже интересно, верно?

А в будке осветителя один человек. Он ведет всю партитуру спектакля. На такой сцене освещение играет особо важную роль, не говоря уже о том, что, когда кончается акт или картина, полностью вырубается свет, и актеры исчезают и появляются в кромешной тьме, делая это виртуозно. Но и оформить светом сцену с четырех сторон нелегко. Спектакль ведет кибернетическое устройство. Задана программа, и машина работает. А следит за всем, причем безукоризненно тщательно, один-единственный человек.

– А вдруг накладка? – спрашиваю я. – Вдруг актер что-то забыл, спутал, действие сбилось? Как же тогда? Машина будет продолжать работать, и все перепутается?

– Нет, – отвечает электрик. – Именно на этот случай и нахожусь здесь я.

Театр «Арена» – культуртрегерское предприятие, он так и основан госпожой Фитцжлендер. Театр играет одну пьесу ровно месяц, после чего пьеса, даже если она имела большой успех, снимается со сцены и уступает место новой постановке. Цены в театре умеренные, и посещается театр хорошо, особенно молодежью. Его любят, и он действительно делает большое культурное дело. Как я уже сказал, в 1963 году такой стационарный театр был в Соединенных Штатах Америки всего один.

Сделаю позднюю заметку: когда я был в этом театре в 1979 году, театр был не полон, и на креслах лежали воззвания к зрителям – просят пожертвовать кто сколько может денег в связи с тем, что театр на краю гибели.

В 1967 году возникли Линкольн-центр в Нью-Йорке и Музыкальный центр в Лос-Анджелесе.

Побывав в Лос-Анджелесе в 1963 году, я считал, что достаточно полюбовался этим огромным, почти курортным городом. Посмотрел и знаменитый Голливуд и, как ни странно, не был им очарован.

Больше всего мне понравилась набережная. Ласковый голубой Тихий океан, необозримая полоса песчаного пляжа и убегающая вдаль вековая эвкалиптовая аллея на берегу. Одно из райских мест на земле.

Но во вторую поездку в США, когда в наши планы не входило посещение Лос-Анджелеса, Ирвинг Стоун, с которым я впервые познакомился в Москве, дал знать, что он непременно хочет видеть нас в Лос-Анджелесе, хотя бы на субботу и воскресенье. Он берет на себя все расходы, вплоть до оплаты билетов на самолет, а лететь из Сан-Франциско всего один час. И кроме того, Гранин никогда не видел Лос-Анджелеса. И мы полетели.

Принял нас Стоун в своем доме на Беверли-хиллз отменно. Беверли-хиллз – это особо аристократическое место в Лос-Анджелесе. Расположен он по склону горы и весь утопает в цветах и зелени. Честно говоря, живут там только миллионеры. Не столько финансовые и промышленные, сколько интеллигенты – артисты Голливуда, писатели, врачи, юристы. В Беверли-хиллз в то время жила кумир нашего детства Мэри Пикфорд. Она одна из первых вместе с Дугласом Фербенксом поселилась здесь, и местечко, где находится ее вилла и другие близлежащие, так и называется – Пикфорд. Я не видел своего кумира, хотя, когда проходил мимо ее дома, с любопытством заглядывал сквозь распахнутые ворота в глубь двора: авось увижу. Нет, не повезло. Да и что я мог сказать ей? Что люблю, что помню, как много радости она, далекая американская звезда, доставляла нам, костромским ребятам, как трещали наши детские ребрышки, когда лезли мы в тот самый кинотеатр «Пале», пробираясь сквозь гущу тел, чтобы занять местечко поудобней. Но все это она знает. Во всех странах все мальчишки мира точно так же сходили от нее с ума.

Беверли-хиллз действительно город в городе. Он имеет свою полицию, свою пожарную команду, свой банк, почту и т. д. Домики небольшие, но один к одному. Стоун построился тут недавно, и его вилла более современна – много стекла, раздвижных перегородок, прекрасный бассейн для плавания, вода в котором подогревается по вкусу хозяев и гостей.

Но, пожалуй, наибольшее впечатление в доме на меня произвели рабочие ящики Стоуна в его кабинете. Железный примитивный прямоугольный шкаф метра полтора от пола, а в нем выдвижные большие, тоже железные, ящики. Штук двадцать. В ящиках карточки из плотной бумаги. Много. Думаю, несколько тысяч. Это будущий новый роман Стоуна о Зигмунде Фрейде, великом австрийском враче. Начав работать над романом, Стоун объездил все места, связанные с жизнью Фрейда, – Вену, Париж, Берлин. Осмотрел все дома, где бывал Фрейд. Повстречался со всеми, кто его помнил, и т. д. Провел тщательнейшую, кропотливейшую поисковую и исследовательскую работу. И вот на каждой карточке, лежащей в этих железных ящиках, отдельные выделенные сведения из жизни Фрейда. Родословная – целый ящик. Тут и дед, и бабка, и отец, и мать, и сестры, и дяди, и тети – все генеалогическое древо. На других карточках описание домов, где бывал Фрейд. Внутреннее их устройство, фасады и крыши, трубы и подъезды, карнизы и окна – все, вплоть до водосточных труб. Что любил есть Фрейд – отдельные карточки. Улицы, по которым ходил Фрейд. Одежда, которую он носил. Кровати, на которых он спал, и т. д. и т. п.

Читая эти карточки, можно воссоздать и время, и быт, и обстановку, и среду, и личность главного героя будущего произведения. Вот так упорно и настойчиво работает этот романист, которого мы в Советском Союзе полюбили сразу по выходе его первой книги «Жажда жизни». Завидная работоспособность! Не то что я, грешник, – подскочу к столу на три-четыре часа, покатаю в голове какие-то там шарики, и выскочит диалог, а то и сценка, что Бог подаст. Впрочем, всякий по-своему.

Вон Джон Апдайк, у которого я был в его крошечном городке Ипсвиче, – у того дом – изба семнадцатого века. Черные балки на потолке, толстые половицы уже покосились. Гигантский камин, а в нем крюки, на которых раньше, вероятно, жарили и коптили целые туши. Детей куча. Пищат, верещат, качаются на качелях, лупят по мячу. Апдайк для работы снимает комнатенку в центре города. Комнатенка эта над рестораном, где и пляшут, и поют. А он сидит там за нехитрым обшарпанным письменным столом с чужого плеча, пишет свои четыре-пять страничек в день и складывает в коробку из-под печенья. И ведь хорошо пишет.