Василий Еловских - Старинная шкатулка

• Название: Старинная шкатулка
• Автор: Василий Еловских
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-7688-0088-3

В книгу старейшего писателя Зауралья вошли рассказы и повести разных лет. Некоторые из включенных в сборник произведений ранее увидели свет в издательстве «Советский писатель».

---

Пора было жить по-новому. Мы проконопатили и побелили стены двух редакционных комнат, закупили мебель. Оставалось переложить печь, она совсем завалилась и дышала холодом, сыростью и гнилью.

Как-то утром наш молодой предприимчивый печатник привел ко мне старика:

— Это — печник. Обещает справиться быстренько. Вон он какой молодец! Проходи, дед.

Я уже не помню, как звали того старика. Назовем Иваном Филимоновичем Важениным. Мы договорились с ним о цене, и я спросил:

— Когда можете приступить?

— А чо тянуть-то, щас и начинаю.

«Молодчина-старичина», — мысленно одобрил я.

Печник мне нравился: был он одним из тех немногих стариков, которые бодры как сорокалетние; выражение веселых, едучих глаз его слегка насмешливое. И во всем облике старика чувствовалась какая-то лихость, бесшабашность. Но лихость и бесшабашность спокойные, не выпирающие. А такие особенно впечатляют. Очень крепок он был, высок, плечист, прям, — таких стариков можно встретить только в Сибири, да и то по глухим углам где-нибудь.

Перед обедом я заглянул к нему.

— А на улице-то подмораживает, — сказал он мне неторопливо, уверенно, в меру громким голосом. — Кажись, река станет вскорости.

Это была попытка завести разговор. Действительно, ночами крепко подмораживало: утром идешь по улице, и сапоги гулко стучат по иглистой, застывшей земле, и на тебя наплывает неуловимое, неясное ощущение близкой и долгой северной зимы. У меня оставалось до обеда еще с полчаса, и я не прочь был поболтать.

— Да, да, по всему чувствуется. Здешний?

— Я-то? Не, из Бачиково. В гостях здесь, у свояченицы. С огородишком убрался, дровишек подтянул и наколол. Ну и до снега-то погулять решил.

Нет, он мне положительно нравился, этот мужик: прост, без противной стариковской приниженности, и в то же время не старался показать свою значимость, что у иных дедов тоже бывает.

— А вообще-то я покровский.

— В селе Покровском родились? На родине Гришки Распутина?

— Там.

— А Распутина знали?

— Григория? А как же…

Он посмотрел на меня так, будто хотел спросить: «Зачем такой наивный вопрос?»

Это было интересно, и я, сев на стул, стал скручивать длинную цигарку.

— Слушайте, Иван Филимонович, расскажите мне, пожалуйста, о Распутине.

Я хотел добавить «и о всей его гоп-компании», но передумал — как бы это не отпугнуло старика.

Он погладил бородку и улыбнулся, продолжая возиться с кирпичами. Я вспомнил, как один умный человек еще до войны говорил мне: если хочешь лучше понять незнакомого человека, посмотри на его улыбку. В улыбке Важенина ясно проскальзывали самоуверенность, лихость и еще что-то непонятное, загадочное. А само лицо было спокойным. Не то, что у меня. Сегодня вон смотрелся в зеркало: левая подглазница слегка подергивается, кожа возле губ противно напряжена, а взгляд вялый, усталый.

— Ну, что ж, расскажу, если вам это интересно. Мы с ним парнишками по селу вместе бегали. Правда, он был постарше меня.

— А сколько вам?

— Да уж семьдесят четвертый.

— А выглядите вы куда моложе.

— Это я в войну сдал. А до войны-то хо!.. Так вот… Дома наши неподалеку стояли. Через квартал. Батька его самый простой мужичонка был. В общем, средненько жил, богатым назвать нельзя. И все про сынка, про Гришу своего, бывало, говорил: «У меня, дескать, на него никакой надежды нету, на баламута, будь он неладен!» И в самделе, у того к хозяйству душа не шибко-то лежала. Крестьянская жись ему не по нутру была.

— А правда, что он лошадей воровал?

— Бывало по молодости. Угонял как-то…

Старик посмеивался. Меня так и подмывало спросить: «И ты вместе с ним?» Но это было бы, пожалуй, слишком. Иван Филимонович, видимо, понял меня.

— Сам-то я в то лето уезжал из Покровки. Тюменским купцам дрова возил. Ну, что дальше?.. Потом Распутин в религию ударился. Книжки всякие божественные и о черной магии по ночам читал. И в конце концов ушел из села. К странникам каким-то пристал и бродил с ними по белу свету. Святые места искал. И, говорят, начальству церковному шибко нравился он. У монахов был за своего. Провидцем слыл, угадывателем. Так поставил себя. С достоинством держался, что уж скажешь. А такие всегда ить умными кажутся. Простой мужик, а до царя дошел. До самого императора. И нас, своих земляков, не забывал. Да!..

Старики в Покровском, где мне приходилось часто бывать, тоже говорили о Распутине без всякой ненависти, всегда с легкой усмешкой. Но я не встречал человека, который бы с таким вот удовольствием, как Важенин, вспоминал о знаменитом авантюристе.

— Любил добрым казаться.

— Казаться?

«Если ты дрянной, поганый человек, — подумал я, — никакая маска тут не поможет».

— Помогал он. Деньжонками когда… Да и так.

— А что «так»?

— Хм. Ну вот, к примеру. — Старик едва заметно ухмыльнулся и, наклонив голову, как-то сбоку посмотрел на меня. — К примеру, дружка свово, можно сказать, первого дружка свово по молодым годам Степана Молокова попом сделал.

— А как ему это удалось?

— Да так вот. Взял да и сделал. Молоков этот плохонько жил. В общем, голь перекатная. Вот встретились они как-то. Степан возьми да и пожалуйся Григорию Ефимовичу на свое житье-бытье. А тот подумал-подумал да и говорит: «Слушай, хошь я тебя священником в церковь устрою?» — «Смеешься? — не поверил Степан. — Какой из меня поп — ни обвенчать, ни отпеть, да и молитвы всякие надо знать, проповеди». — «А это штука, — говорит, — не шибко мудреная. Зато будешь жить как у Христа за пазухой». И что ж вы думали? Устроил ведь. Не простое это дело — мужика деревенского попом устроить… Ха-ха, а устроил. И служил тот священником. В Тобольске.

— И как служил?

— Вот уж не знаю. Важно, что служил. А однажды было. Приехал Распутин в Покровку. И к нему зашел Проша, по прозвищу Голавль. Был у нас такой бойконький мужичонко. Прозвище ему дали, ишо когда он парнишкой бегал. Какую, бывало, рыбешку ни поймает, все голавль у него получался. Зашел, значит, к нему Проша этот и давай зависть свою выказывать: «Не жись те, а малина, Гришука, с самими барами гуляешь-пируешь». А тот ему: «Завтра к вечеру господа из Тобольска проездом будут. Приходи и ты. Тока сбросишь рванье свое. Наденешь мой костюмишко и сапоги мои. И помни — ты не какой-то Прошка, а купец. Мясо по деревням скупаешь и в городах продаешь. Да только сиди — помалкивай, смотри. Пей молчком, не то ерунду какую-нибудь сморозишь».

Ну… все честь по чести шло. И тока под конец страшный конфуз получился. Накачался Проша винцом, налакался, как это говорится, и возьми да брякни: «А пинжак-то я уж завтра тебе возверну, Григорей». Вот тебе и купец! Долго потом Проша рассказывал, как пировал с господами. Закуска, говорит, богатейшая была и бабы баские.

Я не удержался:

— Уж до баб-то вы, видать, были охочие.

— Крепкий мужик всегда охочий… А Распутина бог не обидел здоровьем. Здоровя́ка был. И ко всему прочему владел он…

— Гипнозом, — подсказал я, уже наслышавшийся об этом.

— Да, да! Не знаю, как уж он там в Петербурге, а в Тобольск приедет, пройдет по монастырю, посмотрит на монашенку, какая покрасивше, и все — его. Сразу заворожит.

Лицо старика повеселело, он заулыбался — видимо, какие-то давние, буйные мысли вдруг нахлынули на него.

— Дошлый был, что уж говорить. Вот послушайте. Пирует однажды с мужиками, ну… с дружками своими, в общем, и говорит им так: «Давайте, робята, подожгите мне ровно через две недельки такую-то избенку, в такой-то деревне. А я вам деньжонок подброшу за это». — «А зачем поджигать?» — спрашивают мужики. «Не вашего ума дело. Сказано — поджечь. И ровно через две недели. Перед полночью».

Ну, мужики делают, что велено: избенка пылает. Старая избенка была, на окраине. Никто в ней не жил. А в эту пору у Распутина в Петербурге гости собралися. Напоил их, накормил Григорий Ефимыч и говорит так это со значением: «Вот мы с вами пируем, веселимся, а в сибирской деревне такой-то изба горит крестьянская. И люди от страха бегают». — «Не может того быть!» — удивляются гости. — Выдумываешь». — «Не верите — проверьте», — отвечает им Распутин. Проверяют. И верно, в тот вечер сгорела халупка одна.

— Не разоблачили его? — интересуюсь я.

Иван Филимонович хохотнул коротко и пренебрежительно.

— Гришку-то? Что ж это за дружки будут. И потом… Края у нас особые. Я вот ишо скажу вам… При царе на Московском тракту десятки трупов находили каждую весну, когда снег стаивал. А убивцев-разбойников — ищи-свищи. У нас здесь и такое водилось… Бегут с востока рестанты беспаспортные. До Расеи им еще шагать да шагать. А деньжонок нетука. Мужичок какой побогаче берет их на лето, прячет, кормит и робить заставляет. Осень подходит, расплачиваться надо, так вместо денег он им топором по голове. Во, как! Тайга сибирская укроет, а снежок припушит. Ну, а если кто распознает и вздумает донести?.. Пока едет за десятки-то, сотни-то верст докладывать по начальству, ан, смотришь, пуля случайная откуль-нибудь прилетит, иль дом может без присмотру-то загореться. Мало ли что. Куды потом?