Вячеслав Шишков - С котомкой

• Название: С котомкой
• Автор: Вячеслав Шишков
• Жанр: История

---

- Так, - ответил тот, а сам улыбается и все ластится ко мне. Он переходит во вторую ступень, любит читать, но книг здесь достать негде, мечтает о том, как будет в Петербурге "обучаться на инженера".

- А крестьянство? - спрашиваю я.

- Буду пахать и инженерить. Построю мельницу. Электричество проведу.

В сенцах топот, словно кони ворвались. Это к девице, в ту половину, гости. Вскоре вошла и она, раздраженная, щеки горят:

- Бесстыжий какой этот Прошка Мореход, опять парней привел.

- Самовар, что ли? - спросила мать.

- Очень надо им брюхо-то полоскать. Давай скорей пирогов да хлеба. А селедки-то где?

- Ужо я студня положу. Пес-то их носит, прижрали все. С раннего утра. Да и завтра-то целый день. Обжоры окаянные... - ворчит старуха.

* * *

Вскоре затряслась изба и задребезжала посуда; начался пляс. Пошли смотреть. Гармошка визжит и тяфкает, как сто собак. На маленьком пространстве горницы пляшут восемь пар: и кадриль, и вальс, и тустеп, невообразимая толчея и суматоха. Прошка Мореход выделывает такие штуки, что хоть на открытую сцену в "Аквариум". Сухой, черномазый, возле уха бачки, брюки-клеш, и у пояса офицерский кортик. Он занимает в уездном городе большую должность, приехал на праздник домой, подвыпил и снизошел до веселой гульбы. Но он все время на высоте положения: жесты и позы его пышут необычайным благородством, с уст летит бесконечное: "извиняюсь... извиняюсь... Ах, мерси". В вихре вальса какая-то рослая девица двинула его лошадиным задом, 1000 он торнулся головой в брюхо пастуха и воскликнул под общий хохот:

- Извиняюсь, извиняюсь...

Вот ударил ладонь в ладонь, крикнул:

- Дамы! Гранрон!.. Круг, круг, круг... Нетанцующих прошу к стенке... Дамы!

Девушки в замешательстве совались, путались:

- Танька, куда ты?.. Олечка, сюда!

- Кавалеры скрозь дам! Сирвупле... Дамы скрозь кавалеров! Сирвупле...

Он дробно перекручивал ногами, брючины, как юбки, хлестали одна другую, взлетала вверх то правая, то левая рука, и каблуки в пол, как в барабан. Изомлел, устал, да и все дышали жарко - в горнице, как в бане, он протискивался сквозь густую толпу зевак, заполонившую все сенцы, и, помахивая в лицо надушенным платком, говорил своей свите:

- Мы, интеллигенты, в городе развлекаемся в танцах таким манером: во-первых, - на эстраде духовой оркестр... Потом...

А в другой половине, под рев гармошки, батюшка служил молебен, отчетливо и не торопясь. Подвыпивший дьячок, привалившись плечом к окну, рявкал благим матом, и уж не мог креститься. Набирался народ, старики и молодежь. Пастух рыгнул оглушительно и перекрестился. Старик сгреб его сзади за опояску и выбросил за дверь. На столе - вода и ржаной каравай. Священник освятил хлеб и воду. Стали подходить к кресту.

- А там веселятся? - спросил он. - Ну, ничего, ничего, дело не злое. Молодежь. Ничего... Лишь бы не ссорились.

- Батюшка, отец Кузьма, - сказал хозяин. - Не смею утруждать вас водочкой, знаю, что не употребляете... Чайку.

- Тороплюсь, Филипп Петрович, тороплюсь... Ах, вы из Петербурга? обратился он к нам. - Ну, как там живая церковь? И что это за живая церковь? Ее принципы, каноны? Ересь, наверно. И что ж вы не защищали свою матерь, старую апостольскую церковь Христову?

- Я никаких церквей не признаю, батюшка, - сказал агроном.

- Ваше дело, ваше дело. И за это осуждать нельзя. Бог и вне церкви живет. Но во что-то-нибудь вы веруете?

- Верую. Даже хотел побеседовать с вами.

- Ах, очень рад... Как же это... Ну, вот что... Вечерком, перед от'ездом, я буду у Кузнецова... Вот там.

Когда он проходил мимо окон, освежавшийся танцор демонстративно повернулся к нему спиной и громко сказал свите:

- Мы, интеллигенты, религию отвергаем в корне. Даже для нас смешно. Коммунизм и религия - два ярых врага. Правило гласит: религия есть опиум.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

Праздник продолжается. - Пирушка. - Местная знать. - Религиозное прение. Прокатный пункт. - Питерский педагог. - "Это правительству надо твердо помнить". - Свистун.

Вечером мы сидели у зажиточных крестьян, братьев Андрея и Петра Дужиных. Огромный стол, диван, шкафы, комод, взбитая барская кровать под великолепным одеялом, меж стеной и комодом целый взвод бутылок с самогонкой. Хозяину, Андрею, очень удобно - нагнется, не вставая, и - за горлышко. Он рядом со мной, в жилетке, молодой, безбородый крестьянин, с льняными, по-городски стриженными волосами. Выпивши. Да и вся застолица, человек десять, на сильных развезях. Шумно, говорят все разом, не говорят, а кричат. Один уткнулся головой в стол и похрапывает, другой примостился спать на табуретке: голова мотается, а сам, как каменный. В ухо мне Андрей гостеприимно бубнит одно и то же:

- Да ты пей... Самогонки много... Сорок две бутылки сготовлено. Кушайте.

Только выпил - опять готово:

- Кушайте.

Выпил и не успел усов обтереть - к самому рту:

- Кушайте... Не огорчайте.

Тогда мы с агрономом решительно отодвинули стакашки.

Пьяный гость оторвал от стола голову. Хозяйская угостительная рука не дремлет:

- Пей, кум... Пожалуйте.

Бородатый кум бессильно разевает рот, Андрей ловко опрокидывает ему в рот стаканчик. Кум проглотил, открыл глаза и на смерть закашлялся:

- Сы... сы... сы-ыт...

А гости уходят, приходят новые, еле можаху, и как стеклышко, пьют, уходят, приходят, ползут от стола на карачках.

- Братейник, скажи, чтоб пива!

- Эй, хозяйки! Кто там... Пива-а!

Вот кампания молодежи: три барышни и три кавалера - нельзя иначе назвать прямо из столицы. Кто такие? Приезжие? Нет, с хуторов, свои же, богатые 1000 хуторяне. Молодежь, мужчины, конечно, пьет самогонку восхитительно и закусывает пивом. Заинтересовала меня барышня, рыжеватенькая и модница, в белом кружевном платье, заметьте: в белом. Золотые часики, брошки, браслеты, серьги. Горит и трясется все. Сколько-то пудов муки, крупы и масла уплыло за них в город? Вот она упорхнула и вскоре явилась в голубом, мастерски сшитом платье. А ночью, когда я вновь забрел сюда, она гадала с подругами на картах, в черном шерстяном платье. Она ли? Она. Узнаю от старших: ищет жениха, показывает наряды.

Рядом со мной бывший торговец, местный крестьянин. Лицо его энергично, с широким лысым лбом и коротко стриженой бородою.

- Поговори-ка, поговори с ним... Бывалый человек, - толкает меня под бок хозяин.

- На Шпалерной три месяца гноили. Выпустили. А спрашивается, за что? Да они и сами об'яснить не могут, - кому-то кричит торговец. - Дурачье! За то, что торговлю завел, что работал день и ночь - сгребли да в Питер... Нешто можно без частных купцов государству процветать?.. Идиоты!

- Нет, ты об'яви всем, кто навещал-то тебя? - кричит ему черный, весь в кудрях, черноусый человек, кудри с проседью, лицо пьяно, похоже на мопса, и в ухе серьга. Я принял его за румына, но он оказался чистокровным евреем - Исаем Аронычем. Он - когда-то богатый купец с соседней большой станции. Его в прах разорила революция, все было разбито в щепы и разграблено. А семейство восемь человек детей.

- Кто навещал тебе в тюрьма? - кричит он с акцентом и, прищурив левый глаз, замысловато трясет головой.

- Ты, Исай Ароныч, ты, - отвечает торговец. - Спасибо, брат. - И, обращаясь ко всем, тычет в него пальцем. - Братцы! Вот самый этот еврейской породы человек, еврей...

- Жид!.. - перебивает Исай Ароныч. - Пархатый жид...

- Этот самый пархатый жид, а дороже он мне родного.

- А-а-! - победно кричит еврей. - А сын тебе навещал?

- Навещал. Старший который. Спасибо, был разок.

- Пускай себе будет так. Зачем благодарить? Это его обязанность. Это долг, - его палец летит вверх. - Долг!.. - и безнадежно: - ни черта вы, мужики, не понимаете.

- А больше никто. Ты один в Питер приехал, пропитанья мне привез...

- А-а-а...

Торговец говорит мне:

- Когда Исайка голодал с семьей, я помогал ему, а то сдох бы. Хороший жид, верный.

Напротив меня латыш-мельник. Борода четырехугольная, рыжая и щеки - два красных под глазом кулака.

- Дорого, Мартын, за помол дерешь.

- Какой дерешь! Никогда моя не дерешь. Что надо, - возмущается тот.

- Дорого... Скинь.

- А мельниц наладить дорого, дешево? Скольки труда, уметь нада, вот тут, головам иметь. Ха-ха-ха.

- Пей, Мартын, не слушай, пей. - Пьяная рука расплескивает самогонку на тарелку латыша.

- Зачем селедка поливайт? В рот нада!

- Стой! - хозяин чиркнул зажигалку и к тарелке. Самогонка синим огнем пых! - затрещала у мельника борода. - Видал? - закричал хозяин. - Вот какая самогонка. Товарищ председатель, видал? Как спирт. Нет, ты в рот мне загляни. Лоскутья лезут. - И, весь изогнувшись, подставляет широко открытый рот прямо к носу председателя волисполкома. - Крепость - страсть...

Вдруг тенористый голос в соседней комнате и к нам:

- Живой! Живой! Живой пришел! Эй, вы!.. Я - живой!

Шустрый низенький старичонка, в черном пальто и козырек фуражки к уху, прыгал от гостя к гостю и кричал:

- Эй, вы! Живой пришел... Я - живой.

- А мы мертвые по-твоему? - смеялась у дверей хозяйка.