Раймон Арон - Мемуары. 50 лет размышлений о политике

• Название: Мемуары. 50 лет размышлений о политике
• Автор: Раймон Арон
• Издательство: Ладомир
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-86218-241-1

Эта книга — повествование о встрече, встрече жестокого Века и могучего Ума, жаждавшего познать его. Ее автор, французский философ и журналист-политолог, живя в 30-е годы в Германии, одним из первых разглядел в социально-политических процессах этой страны надвигающуюся всемирную катастрофу. С тех пор стремление понять политическую жизнь людей стало смыслом его существования.

Тем, кто откроет книгу, предстоит насладиться «роскошью общения» с Ш. де Голлем, Ж.-П. Сартром и другими великими личностями, которых хорошо знал автор, этот «Монтень XX века», как его окрестили соотечественники.

---

В заключение вернусь к антиномии, которую так никогда и не смог разрешить, между исторически сложившимся многообразием ценностей и способов бытия, с одной стороны, и призванием, которое я время от времени приписываю человечеству, — с другой. Я не отрекаюсь от единого предназначения человеческого рода, и я не отрекаюсь также от множественности культур, каждая из которых считает себя — справедливо для тех, кто живет ею, — незаменимой. Моя привязанность к французскому языку и французской литературе не нуждается в оправданиях, она есть, она — моя жизнь, она неотделима от моего существа. Назвать ли мне мою «солидарность» с Израилем более интеллектуальной или более органичной? Возможно, она и то и другое. Во всяком случае, эта «солидарность» не поднимается на уровень Истории священной, сверхъестественной. Этот уровень я оставляю верующим, но сам я его не достигаю.

Часть четвертая ГОДЫ МАНДАРИНА (1969–1977)

XX ОТ ПЬЕРА БРИССОНА К РОБЕРУ ЭРСАНУ

1969 год ознаменовался разрывом во французской политике и в бурной истории газеты «Фигаро». Генерал де Голль уходит из публичной жизни в результате победы тех, кто 27 апреля 1969 года сказал «нет» на референдуме, который он хотел организовать в 1968 году и от которого тогда отказался по настоянию Жоржа Помпиду. Выпуск «Фигаро» был прерван на две недели из-за забастовки редакции — забастовки, вызванной разногласиями между одним из акционеров, Жаном Пруво, и наследниками Пьера Бриссона по закону.

Первый кризис потряс «Фигаро» в момент смерти Пьера Бриссона. В 1969 году заканчивался срок действия соглашения, заключенного в 1949-м между собственниками — г-жой Котнареаню, Жаном Пруво и Фердинаном Бегеном — и командой Бриссона. Будет ли жизнь газеты вновь определяться нормами общего права, или же ее редакция сохранит полностью или частично те свободы, которые ей обеспечивало соглашение 1949 года?

Лично мне представлялось делом неизбежным и к тому же нормальным желание Ж. Пруво не быть исключенным из редакции «Фигаро». Я многократно говорил об этом П. Бриссону, который каждый раз отвечал мне: «Вы ошибаетесь, „Фигаро“ его не интересует, он пойдет на продление существующего соглашения». В конце 1965 года П. Бриссона поразил удар, унесший его через несколько дней в могилу. Никаких распоряжений относительно своего наследника он не оставил. Назначив в свое время Луи Габриель-Робине заместителем директора, П. Бриссон написал Ж. Пруво, что этот человек не должен подняться еще выше. Однако, если исключить вариант приглашения кого-то со стороны, Л. Габриель-Робине представлялся единственным кандидатом на директорский пост.

Сегодня я знаю, что П. Бриссон думал о другом преемнике. Он никогда мне ничего об этом не говорил, и сам я серьезно не рассматривал такую возможность. Преподавание, книги значили для меня столько же, сколько газета. Я не стал бы в шестьдесят лет начинать карьеру, в конечном счете для меня новую. Работа в качестве главного редактора ежемесячного издания, каким являлся журнал «Франс либр», не имела ничего общего с руководством ежедневной газетой.

Кто-то — возможно, Жан д’Ормессон — сказал мне, что, на взгляд П. Бриссона, я обладал наилучшими качествами, чтобы возглавить газету после его ухода. Желая прояснить этот вопрос, я написал письмо Владимиру д’Ормессону, дяде Жана, и вот главное в его ответе: «<…> Совершенно точно, что у меня была с П. Бриссоном беседа, проходившая в его редакционном кабинете на Круглой площади, как кажется, в 1963 году или же весной 1964 года, я мог бы найти точную дату в своем дневнике, который веду уже пятьдесят лет, но сейчас у меня его здесь нет. Если вы считаете дело важным, я мог бы провести необходимые разыскания. Во время этой беседы П. Бриссон говорил мне о своем будущем и о будущем „Фигаро“. Сказал он примерно следующее: когда истечет срок действия соглашения с Обществом-арендатором, мне исполнится столько-то лет. Рассуждая здраво, мне надо будет в этот момент уйти в отставку, ибо подчас я чувствую большую усталость. Возможно, однако, что еще в течение нескольких лет я смогу обеспечивать руководство „Фигаро“. Во всяком случае, когда я оставлю это дело, наилучшим моим преемником мне представляется Раймон Арон. Никаких других имен он мне не называл <…>» (1 апреля 1971 года).

В одной из своих книг воспоминаний Мишель Друа рассказывает о собрании, устроенном мною вместе с несколькими друзьями П. Бриссона, акционерами Общества-арендатора: «Были приглашены все, кто что-то значил в газете, — академики, члены Совета Общества-арендатора, эдиториалисты или „великие перья“, шеф-редакторы. <…> За столом нас оказалось тринадцать». Я помню некоторых из этих тринадцати: Франсуа Мориак, Жан Шлюмберже, Жорж Дюамель, Жак де Лакретель, Луи Габриель-Робине, Тьерри Монье, Жан-Франсуа Бриссон, Мишель Друа; в их числе был и я. Четверых недостает, это, кажется, Анри Массон-Форестье, Рене Коллар, Марсель Габийи, Морис Ноэль.

«Каждый взял слово, Раймон Арон обобщил то, что другие говорили, и то, что все высказали. Если выбирать из всех квалифицированных и имеющихся в наличии людей в качестве преемника П. Бриссона того, кто обладает наибольшим моральным авторитетом, то в самом скором будущем он заставит себя признать. Но будет ли его характер превосходно проявлять себя на этом посту? Вот что не является столь же очевидным. В любом случае, это не тот вопрос, который встает сегодня. Результат этого собрания — резолюция, также подготовленная Раймоном Ароном, подписанная всеми присутствовавшими; ее в принципе должны были одобрить руководители служб, члены комитета предприятия, делегаты персонала и т. д. О чем говорится в этом документе? Главным образом о том, что смешение капитала и руководства погубило бы дело Пьера Бриссона. Большая твердость, но ничего агрессивного по тону».

У меня осталось несколько другое воспоминание об этом собрании. Я пришел на него с подготовленным текстом резолюции. Главный штаб был в тот момент, как мне казалось, в нерешительности. Может быть, А. Габриель-Робине чувствовал себя скованным, зная о содержании письма П. Бриссона Жану Пруво.

Выразили ли все присутствовавшие свое мнение? Память заставляет меня в этом усомниться. Жорж Дюамель и Жан Шлюмберже уже почти не выходили из дома. Ф. Мориака не волновала судьба газеты «Фигаро», из которой он ушел, чтобы возвратиться лишь наполовину. Я сразу же стал отстаивать самый веский тезис: соглашение 1949 года должно действовать вплоть до 1969 года. П. Бриссон доверил своему другу Пруво миссию сохранить независимость «Фигаро» в том виде, в каком он сам эту газету замыслил. «Сохранение „Фигаро“ после меня, после вас будет зависеть от сохранения в какой-то форме Общества-арендатора со всеми его полномочиями, действующего независимо от собственника капитала, но в согласии с ним». Самое меньшее, что мы могли бы сделать, — это следовать завещанию: в «Фигаро» Ж. Пруво представлял капитал, каковыми бы ни были его журналистские способности. Заранее составленную резолюцию слегка поправили (Мориак высказался за исключение из текста слова «торжественно» как ненужного), главный штаб ее принял. Затем за нее проголосовало собрание редакторов.

В оговорках Мишеля Друа относительно моего характера отразились, вероятно, коридорные пересуды. Сам я не обладаю правом выносить суждение о собственном характере. Фактически у меня было мало возможностей проявить его в «Фигаро». В памяти осталось несколько инцидентов, один — с Ж. Мартен-Шоффье по поводу текста, в котором речь шла о деле Оппенгеймера, слова его мне передала Жанна Эрш; другое столкновение — с Роже Массипом из-за повтора («дублона») в напечатанном материале. В том и в другом случаях я проявил ярость (словесную). Обычно я держу себя в руках, может быть слишком жестко, но время от времени взрываюсь. К тому же регулярно я работал лишь с редакторами экономического отдела, и, насколько знаю, на мой характер они не жаловались.

Возражения против моей кандидатуры исходили одновременно и от окружающих, и от меня самого. Думаю, я об этом уже писал: у меня были сердечные, даже дружеские отношения с некоторыми журналистами «Фигаро», но я оставался уткой в курятнике. Ф. Мориак, Жан Шлюмберже, Ж. де Лакретель, Ж. Дюамель принадлежали к дому, но не составляли часть этого дома. Эти известные или знаменитые писатели приносили свои статьи и свой престиж. Они не соревновались с профессионалами. Андре Франсуа-Понсе уже приближался к профессионалам, не вступая с ними в соревнование. Таково же было, в еще более выраженной форме, мое положение.

Шло ли в 1965 году сопротивление со стороны редакции? Несомненно, некоторые испытывали ко мне антипатию сугубо личного свойства. М. Габийи, как мне рассказывали, подсчитывал соотношение хвалебных откликов на свои и на мои статьи, цитат из них; Жан Грио, чья звезда поднималась вместе с восхождением Л. Габриель-Робине и с которым я не общался, заявлял вроде бы об отсутствии «атомов притяжения» ко мне. Л. Габриель-Робине всегда выражал по отношению ко мне «сердечные и возвышенные чувства». Ему удалось бы избежать свойственной людям слабости, если бы обстоятельства не стали его искушать. Фактически я поспособствовал превращению его в короля, и он отнюдь на меня за это не обиделся. Я был этому рад и почти не удивлен. В течение двух или трех лет он не делал секрета из своей ко мне благодарности.