Раймон Арон - Мемуары. 50 лет размышлений о политике

• Название: Мемуары. 50 лет размышлений о политике
• Автор: Раймон Арон
• Издательство: Ладомир
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-86218-241-1

Эта книга — повествование о встрече, встрече жестокого Века и могучего Ума, жаждавшего познать его. Ее автор, французский философ и журналист-политолог, живя в 30-е годы в Германии, одним из первых разглядел в социально-политических процессах этой страны надвигающуюся всемирную катастрофу. С тех пор стремление понять политическую жизнь людей стало смыслом его существования.

Тем, кто откроет книгу, предстоит насладиться «роскошью общения» с Ш. де Голлем, Ж.-П. Сартром и другими великими личностями, которых хорошо знал автор, этот «Монтень XX века», как его окрестили соотечественники.

---

Шло ли в 1965 году сопротивление со стороны редакции? Несомненно, некоторые испытывали ко мне антипатию сугубо личного свойства. М. Габийи, как мне рассказывали, подсчитывал соотношение хвалебных откликов на свои и на мои статьи, цитат из них; Жан Грио, чья звезда поднималась вместе с восхождением Л. Габриель-Робине и с которым я не общался, заявлял вроде бы об отсутствии «атомов притяжения» ко мне. Л. Габриель-Робине всегда выражал по отношению ко мне «сердечные и возвышенные чувства». Ему удалось бы избежать свойственной людям слабости, если бы обстоятельства не стали его искушать. Фактически я поспособствовал превращению его в короля, и он отнюдь на меня за это не обиделся. Я был этому рад и почти не удивлен. В течение двух или трех лет он не делал секрета из своей ко мне благодарности.

Подробности этого продолжительного спора вряд ли заинтересовали бы читателя, к тому же я их и не помню. Скажу лишь, что в соответствии с документом, подписанном «великими перьями», продолжились переговоры между Жаном Пруво и командой Бриссона, чаще всего они велись при посредничестве Жоржа Изара. У этой команды были веские, на мой взгляд, юридические основания: соглашение, заключенное сроком на двадцать лет, оставалось в силе вплоть до 1969 года, несмотря на кончину Бриссона.

По компромиссному решению, к которому в конечном счете пришли, Л. Габриель-Робине не сохранял полностью все те полномочия и преимущества, которыми обладал П. Бриссон. Председательство в Обществе-арендаторе досталось Ж. де Лакретелю. П. Бриссон получал — если память мне не изменяет — 5 % доходов Общества (95 % шли собственникам). Эти 5 % были разделены, одна часть досталась Ж. де Лакретелю, Л. Габриель-Робине не получил ничего. Последний напомнил мне слова Жана Пруво: следует хорошо вознаграждать тех, кто трудится (Лакретель ничего не делал).

С тех пор я задаю себе вопросы относительно своих действий сразу же после кончины Бриссона. Были ли у меня причины противиться вхождению Жана Пруво в дом? Я выступил за сохранение на несколько лет особого статуса «Фигаро» — статуса, который оставлял за собственниками финансовые полномочия, но запрещал им вмешиваться в редакционные дела. Теоретически я и сегодня стою за такую договоренность, но она требует соблюдения двух условий, одного — необходимого для любой страны, другого, особенного, — для Франции.

Что делать, если издание газеты становится убыточным? Такое невезение в течение ряда лет преследует «Таймс». Но этой знаменитой лондонской газете, являющейся учреждением всемирным, а не только лишь английским или столичным, удалось все же в конечном счете найти в обширном англо-американском свете австралийца, согласившегося покрыть ее дефицит. «Фигаро», будучи учреждением парижским, с натяжкой — национальным, должна была приносить деньги его собственникам, а не просить их у этих собственников. Для Франции, как мне кажется, характерна другая трудность, не материального свойства, но более серьезная, если смотреть глубоко. В Англии editor (редактор) отвечает за работу редакции газеты, обычно он обладает такой свободой по отношению к собственникам, которую чаще всего не имеют директора или главные редакторы во Франции. У нас в стране собственник, если даже он не вмешивается ежедневно в административные или редакционные дела, ждет или требует того, чтобы высказываемые в газете мнения совпадали с его собственными предпочтениями. Диалог между собственником и руководителем редакции, сложный сам по себе, неотделим от двойственной природы газеты, являющейся и коммерческим предприятием, и орудием распространения информации или мнений.

Диалог с Жаном Пруво принял несколько другой оборот. Собственник рассматривал самого себя не как капиталиста, но как директора или editor'а газеты. Действительно, он в свое время скорее создавал, направлял, редактировал целый ряд публикаций, чем управлял административными или финансовыми делами предприятия. Как журналист или редакционный директор он плохо переносил ситуацию, в которой его роль сводилась к роли капиталиста. Сегодня, когда я охватываю взглядом историю упадка «Фигаро» в период с 1965 по 1982 год, у меня возникает вопрос: не ошибся ли я? Во всяком случае, исход не был бы худшим, он, может быть, оказался лучшим, если бы Ж. Пруво пришел в газету в 1965 году.

Почему же сразу после смерти П. Бриссона я столь решительно выступил против требований Ж. Пруво? Он меня не знал, и я его не знал. Я слышал о нем как о сердечном и верном «патроне». У меня не было никаких причин опасаться его «цензуры». Я достиг достаточной известности, избавляющей от риска подобного рода. Когда Ж. Пруво через сорок восемь часов после смерти П. Бриссона предложил свои услуги руководителя, мой ответ был «нет и нет». То, что П. Бриссон отвергал, то, против чего он боролся всю свою жизнь, не должно было совершиться за один день благодаря именно тому человеку, к которому он питал полное доверие.

У меня не было ни малейшего намерения обосноваться в кресле П. Бриссона, и я не видел никого, кто мог бы его заменить, за исключением Л. Габриель-Робине, по крайней мере если не решили бы искать кого-нибудь на стороне. Назывались некоторые имена, которые я даже не помню. Ни Тьерри Монье, ни я сам — лица, которых в прессе называли в качестве «возможных», не воспротивились «вероятному» или, точнее, «неизбежному» кандидату, тому, кого П. Бриссон считал неспособным выполнять функции, превосходящие те, что он сам ему доверил. Номер два, согласен, номер один — нет, говорил П. Бриссон. К несчастью, он оказался прав.

Не без колебаний, не без угрызений совести я высказываюсь о Л. Габриель-Робине. Человек этот стоил больше своей репутации или своих статей. В частном кругу он не был лишен юмора, несмотря на неумеренную страсть к каламбурам. Его культура отнюдь не сквозила в его статьях, в большей части которых он тяготел к некоему здравомыслию, близкому к народной мудрости, столь же часто ложной, как и истинной. Журналисты не уважали его, а близким людям иногда приходилось уговаривать Л. Габриель-Робине не публиковать какую-либо из его «передовиц», слишком примитивных, слишком проникнутых духом наивного антикоммунизма. Эти материалы никак не увеличивали ни авторитет «Фигаро», ни его личный авторитет. Наконец, ко времени занятия им высшего поста, о котором Л. Габриель-Робине, вероятно, даже не мечтал, состояние его здоровья было таким, что более не позволяло постоянно трудиться в редакции, развивать активность, сравнимую с активностью своего предшественника. В период с 1965 по 1969 год тираж газеты продолжал расти, но П. Бриссон унес с собой ее дух и душу. Редакция разделилась на несколько групп, или феодальных княжеств, или команд. Верхи не могли более предложить ни вдохновляющей идеи, ни даже политической линии. Разумеется, газета «Фигаро» оставалась рупором правого центра и какой-то части буржуазии, скорее традиционной, чем современной.

Под началом у Л. Габриель-Робине находились два шеф-редактора, теоретически обладавших равными правами, — Жан Грио и Жан-Франсуа Бриссон. Первый постепенно взял верх над вторым и во время частых отсутствий Л. Габриель-Робине выполнял директорские функции в той мере, в какой эти функции могли реально осуществляться тем или другим. Я имею в виду здесь то, что каждая служба, иногда даже каждый редактор работали на свой лад. Шла ли речь о вопросах иностранной политики или о вопросах экономической политики, не думаю, что когда-либо дирекция давала по ним указания. Это приводило к умножению слишком очевидных противоречий между различными статьями. Набор новых редакторов проходил довольно случайно, не вливая новую кровь, которая омолодила бы старую газету. Она становилась все более бессвязной, однако не обновлялась в необходимой степени.

В 1969 году повторился кризис 1964–1965 годов: редакция не пошла на упразднение Общества-арендатора, которого требовал Ж. Пруво. Последовала двухнедельная забастовка, проходившая накануне кампании по выборам президента Республики. Можно сказать, что я в этом кризисе участия не принимал. Мой опыт последних лет не позволял мне питать большие иллюзии относительно участи газеты в случае, если бы режим Робине продлился. Я отстранился от «активистов», которые вели баталию.

В 1965 году, после временного соглашения, достигнутого между командой Бриссона и Ж. Пруво, редакция избрала меня на пост председателя Общества редакторов. Это избрание было тогда понятным и почти логичным, поскольку среди «великих перьев» у меня было то преимущество (быть может, сомнительное), что я стал во главе «сопротивленцев». Выбор моей кандидатуры, которому содействовала или, скорее, сильно способствовала «иерархия», основывался на недоразумении: я выступил против требований Ж. Пруво, движимый чувством верности делу П. Бриссона. Он поверил, так сказать по наивности, в вечность редакции, несущей ответственность за газету и обладающей независимостью, которую будет гарантировать сам Пруво. Я счел полезным и нормальным образование Общества редакторов, но не придал ему того же значения, какое придавали этому обществу его организаторы, в особенности Дени Перье-Давиль. Эти люди преследовали одновременно две цели: сохранить статус «Фигаро», обеспечить юридическое признание Общества редакторов не только ради них самих, но ради всех газет.