В Бирюк - Обязалово

• Название: Обязалово
• Автор: В Бирюк
• Жанр: Фэнтези

Это — альтернативная история. Не сколько об истории, сколько о человеке в ней. Детям — не давать. Слишком много здесь вбито. Из опыта личного и 'попаданского'. Местами крутовато сварено. И не все — разжёвано. Предупреждение: Тексты цикла «Зверь лютый» — ПОТЕНЦИАЛЬНО ОПАСНЫ. Автор НЕ НЕСЕТ ОТВЕТСТВЕННОСТИ за изменения психо-физических реакций читателей, произошедшие во время и/или в результате прочтения этих текстов.

---

Мальчишка аж захлебнулся от возмущения: такая новость! Князь! Настоящий! По Угре пришёл! В наш захолустье! Со свитою! Да у них же — всё не по нашему! Как одеты, как обуты… Интересно же! Завидно же! Редкость же! В здешних краях хоть какого князя увидеть — может, один раз во всю жизнь и посчастливиться! А Ванька-боярич сбегать-позырить — не хочет!

Работнички тоже рты пораскрывали — новизна ж какая! Князь же ж! Какой-то…

Аборигены… деревенщина-посельщина… После того, как мой племянник привёз своё фото в обнимку со шведским королём… Кстати, очень приличный человек. Но пиетета у меня нет — телевидение постаралось. Мы-то! В 21 веке-то! Всех венценосных особ в телеке видели и, даже, в их грязном белье — копались. Всем прогрессивным человечеством.

По-навтыкал, по-указал, распределил и обнадёжил. Что за всякую палку на лугу оставленную — взыщу со всех как за пропущенный день.

Наметил и запланировал. Где работникам стан ставить и когда им корма привезут. Хотену мозги промыл, Маре намекнул, чтобы не церемонилась с соседями. Но — без людоедства и прочих излишеств.

И пошёл себе тихонько домой, в свои Новые Пердуны, лелея стыдливую надежду, что эта напасть — транзитный князь — так и пройдёт. Мимо. Транзитом.

У меня на русских князей… аллергия. Уже — из личного опыта.

Ростика в первый день своего попаданства встретил — чуть без головы не остался.

В Смоленске Давид за мной гонялся — мало что головой дубовые стены не вынес.

С Гамзилой у Новгород-Северского повстречался — песен петь пришлось, чуть со страха не обделался.

Не, пусть и этот, не знаю кто, чисто транзитом…

«Минуй нас пуще всех печалей
И барский гнев, и барская любовь».

Увы, вместо Грибоедова сработал Пушкин. Причём, в варианте «К Чаадаеву»:

«Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман».

Были у меня «надежды». На «юные забавы». А то вчера Трифена… «как утренний туман» — чуть колышется.

В усадьбе царили бардак и дурдом. Сигнальщик из-под крыши моих хором орал вниз визгливым мальчишеским фальцетом, сорванным в хрип. По двору метались ошалевшие люди и бабы. Ивашко, тоже сорвавший голос, просто бил кулаком тех, кто приставал к нескольким запряжённым в подводы лошадям с неприличными предложениями типа:

— Но! Пошла!

Свою философию он и раньше объяснял мне несколько раз:

— Человек… это ж такая гнида… это ж подобие божие — всё едино вывернется! А конь… он же даже сказать не может! Коней надо беречь!

По двору носило пух из порвавшейся перины, и визжали над своими отдавленными лапами набежавшие дворовые собаки.

Некоторое время я любовался этой иллюстрацией к вступлению в Москву Наполеоновых полчищ. Какие у меня в усадьбе персонажи! Какие типажи! Прям бери и рисуй. Но я, увы, не Глазунов, «Вечная Россия» — я так выстёбываться не умею. Мне бы попроще: узнать — по какому поводу дурдом?

У забора, подпирая столб, торчал Чарджи. Вокруг него приплясывал от нетерпения, от неизбывного желания кинуться во всю эту круговерть, покричать, побегать, потолкаться вместе со всеми, Алу. Но стоило ему отодвинуться от столба на шаг, как Чарджи негромко, но весьма внушительно, произносил:

— На место.

Ханыч кривился, даже фыркал, но возвращался. Хорошо иметь в хозяйстве хоть одного степного хана — есть у кого спокойно спросить.

— Князь караваном снизу пришёл. Владимирский. Андрей Юрьевич. С братьями Михаилом и Всеволодом. С мачехой, вдовой Юрия Владимировича. Который Долгорукий был. С попом каким-то особенным. С двором, боярами и дружиной. Говорят, идёт мирно в Киев. С Ростиком договариваться. Об чём? Слухи были — об разном. Встали на ночлег караваном пополам — в «Паучьей веси» и в Рябиновке. Аким просит помощи: еды там, прислуги. Такую-то орду разместить да прокормить.

Я молодец — в два пальца свистеть выучился — народ хоть заметил господина своего.

— Всем стоять! Перины на возах? Всем молчать! Возы увязать, выводи за ворота. Спокойно! Мать вашу! Не на пожаре! По одному! Это отвезём — вернёмся и остальное соберём.

Мальчишка-сигнальщик, торчавший на балкончике третьего этажа моего терема, свесился вниз, выпучив глаза и, чуть не вываливаясь через перильца, совершенно очумевшим голосом завопил:

— Эта! Тама! Кн-я-язь! Сам! С княгиней! С великой!

Малёк прав: Гоша Долгорукий был Великим Князем Киевским. Стало быть, вдова его — Великая Княгиня. Величие выражается в мощности истерических воплей — народная любовь проявляется… нервенно.

Никогда не любил толпы — чёткое чувство опасности. Но особенно — не люблю истеричные толпы: не залюбят, так затопчут. Первоисточник-первоистерик — мой сигнальщик.

— Выпрямиться! Руки вытянуть перед собой! Глаза закрыть! Медленный вдох. Выдох. Медленнее. До упора, весь воздух. Ещё раз.

Снимать приступ истерики дистанционно, у чудака на третьем этаже… Как сносит крышу в критической ситуации у энергетиков и дипломатов — знаю. А вот про связистов — не слышал. Надо будет этим детям какое-то… психокондиционирование провести. Или просто — по ведру пустырника выдать?

— Сигнальщик! Открыть глаза! Смотри на меня. Как меня зовут?

— Ыхгык… Эта… Тебя? Ванька-колдун.

— А его? (Я ткнул пальцем в стоявшего рядом Чарджи).

— Его? А… Торкоеб…рь. Ой…

Нормально: контакт с окружающим миром у ребёнка восстановился.

— Сигналь: здесь боярич. Кто на линии?

Порядок во дворе восстановился. Ивашко напоследок приложил по уху кого-то из ездовых — воз надо увязывать правильно. Чарджи брезгливо, двумя пальцами за шиворот, вывел за ворота мужичка и дал пенделя.

И правильно: только полный идиот может пытаться надеть на лошадь хомут, не перевернув его вверх ногами. Потом, уже на лошадиной шее, его надо снова перевернуть — в рабочее положение, и стянуть концы хомута — клещевину — ремнём-супонью. Что за придурок попался, если это даже попаданцу понятно?

— Рябиновка машет: тама бабка Меланья велит привезть…

— Твою в бога гроба душу! Сигналь: всех посторонних — нахрен! Слушать только лично Акима или Якова. Сейчас приеду — шкуру спущу!

Так и поехали: возы с перинами и ещё чего влезло, я и команда моя — для уточнения потребностей на месте.

Дрянь дело — вода ещё высоко стоит, к Рябиновке, хоть и по берегу, а только вброд. На бережку под усадьбой лежат шесть здоровых лодий человек на двадцать-тридцать каждая. Мужики там какие-то толкутся. Пяток в бронях и с мечами на поясах — наперерез:

— Кто такие? А ну поворачивай!

Точно — суздальские, говор другой. В воротах — ещё стража. На дворе — куча незнакомого народа. Шумные, чужие, хозяйничают…

— А, перины, это хорошо. А поросёнки где? Как не привёз? Ты что, сучок смоленский, об двух головах?! Так я тебе их обои…

Нервный я какой-то стал, растерялся как-то. Он мне — оплеху по обычаю, я ему — захват за пальцы, упор в локоть, раскручивание вокруг его оси и мордой в землю. С фиксацией его вывернутой кисти у меня на плече и его головы — моими коленями на земле. Точнее — в грязи.

Суздальцы и вправду — мужи добрые. Вместо криков и матов — только мечи да сабли прошелестели. И мои не хуже — вокруг меня веером развернулись.

Стоят — смотрят. Суздальских во дворе много, но вот тут конкретно с пяток.

До меня начинает доходить — какую я глупость… уелбантурил.

Сейчас нас тут просто в капусту посекут. Разве что — в ворота и ходу. А куда? Вокруг Рябиновки — полоса мокрого луга, там вода стоит, на сухом — пришлых полно. Только дёрнись…

Тут из-за спин противников наших выдвигается мужичина. Не молодой, не мелкий, не яркий. Борода чёрная лопатой, сам весь тёмный какой-то, кафтан бурый.

Но сабля на боку — золотом выложена. И по ширине ножен — у него там ятаган. Гридней раздвинул, глянул цепко.

— Кто таков?

— Я — Иван Акимович Рябина. Сын здешнего владетеля. Стою на родительской земле. А ты кто?

— Отпусти его.

— Ты чего, дядя, вежества не разумеешь? Я назвался — ты смолчал. Я на своём двору, а ты мне указывать будешь? Ты лучше решай — что с придурком твоим делать. Руку ему из плеча оборвать или как?

Мой подопечный при звуках голоса переговорщика начал дёргаться. Зря. Из такого захвата выходят с порванным плечом, как минимум. Я довернул — он взвыл. И — забулькал. Я же говорю — мокро у нас, лужи везде.

Гридни, было, вперёд шагнули, мои оружие подняли. Бородач своих остановил.

— Я — Маноха. Палач князя Владимирского Андрея Юрьевича. Это — мой человек. Отпусти его без ущерба.

Блин! Куда я попал! Этот палач — один из немногих известных мне людей в этом 12 веке! Вот эту чёрную бороду смоленские князья сбреют наполовину, чтобы спровоцировать Андрея Боголюбского на поспешную войну.