Владислав Гравишкис - В семнадцать мальчишеских лет

• Название: В семнадцать мальчишеских лет
• Автор: Владислав Гравишкис
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1987

Три повести о юных героях гражданской войны, отдавших свои жизни в борьбе за утверждение Советской власти на Южном Урале.

---

Нашлись записанные в тридцатые годы воспоминания Марии Петровны, матери Ванюши. Приехали его сестры — Елена Ивановна и Нина Ивановна — привезли фотографии, справки, удостоверения…

Словом, кое-что удалось узнать.

Светлой памяти первых комсомольцев посвящается это повествование.

Семья

В Златоусте всех крамольников взять все равно невозможно, ибо даже малые дети и те заражены пропагандой.

Будагосский, жандармский ротмистр. Из донесения в жандармское управление. 1902 год

В этом году священник Никольской церкви записал в книге, что 18 августа у рабочего механического завода Ивана Федоровича Ипатова родился сын, нареченный Иваном. Против его фамилии священник выразил красным карандашом неудовольствие — отец за крещение дал самую малость. И это бы ладно, да высказался в том направлении, что человек только глянет на свет божий, а с него уже требуют мзду. Возмутительные мысли в этом возмутительном городе.

Город, если посмотреть на него с какой-нибудь окрестной горы, похож на воронку. В узком месте воронки — пруд. У плотины завод. Перед заводом площадь. От площади во все стороны улицы. Утром, когда прогудит завод, по улицам вниз спешат люди и пропадают за коваными в завитушках воротами. А из ворот выходят те, кто отработал смену. Продымленные, пропахшие маслом и каленым железом, они медленно бредут в гору. Спускаются сумерки, и улицы пустеют. И только в самом низу горят огни прокатки, кузнечного, домен. Стучат механизмы, шумит под плотиной вода, крутит огромное колесо. В отсветах пламени видны черные фигурки, и кажется, их тоже, как и машины, приводит в движение деревянное колесо.

В сухое время река мелеет, воды в пруду не хватает, и колесо останавливается. Умолкают тогда цехи, а рабочих распускают по домам. У кого есть корова, лошадь, те отправляются на покос, перебиваются так-сяк, а у кого нет, тем туго приходится. Есть возле домишек огороды, только на камнях, кроме картошки, ничего не растет, да и та одно название.

Иногда случаются ливни. Тогда вода, стекая с гор, устремляется в узкое место воронки, то есть в завод. Речка Громотуха, в обычное время похожая на ручей, вдруг начинает метаться в глубоком логу, смывает огороды, сносит бани и все, что попадает на пути. Ай и Тесьма вспучиваются. Вода в пруду стремительно прибывает, идет через плотину, затопляет площадь. Бронзовый «царь-освободитель» с протянутой рукой тогда словно взывает о милости. А в заводе вода устремляется в цехи, уносит уголь со склада, сено и прочие припасы. И опять умолкает завод, и опять падают заработки.

С одной стороны площади — заводоуправление, с другой — дом горного начальника с мезонином и балконом, а за ним сад с прудочком для отдыха губернского начальства — иногда оно здесь бывает проездом. В прудке, огороженном высоким забором, плавает лебедь с подрезанным крылом, чтобы не улетел. Слева, между заводоуправлением и домом горного начальника, — пятиглавый, построенный в честь святой троицы собор, рядом — колокольня. В ясный день маковки и кресты поблескивают.

В праздники колокольный звон мечется между горами, и эхо вносит сумятицу в работу звонаря.

День получки на заводе — особый. Площадь заполняют лавочники, лоточники, торговки — голосисто, песенно нахваливают товар. Впереди этих «марьиных трестов» стоят матери работников, жены с ребятишками. Толпа растягивается от оружейной фабрики вдоль заводоуправления, под крышей которого значится «Арсеналъ», — там собраны образцы оружия, которое когда-либо делал завод.

В воздухе — соблазнительный дух жареного, моченого, квашеного — он щекочет ноздри и кружит голову. В толпе обсуждают городские события, семейные дела, переругиваются, ждут конца смены. На паре заводских кляч проехала карета с лекарем — опять на заводе несчастье. Но они случаются так часто, что к ним привыкли.

Гудит гудок, и все замирают на мгновение. В воротах показываются первые мастеровые, и толпа приходит в движение — женщины, ребятишки вытягивают шеи, выглядывая и боясь пропустить «своего». Аксинья Шляхтина волнуется больше других.

— Тебе углей насыпали, вертишься, — ворчит старуха из-за ее плеча.

— Будешь вертеться, небось, прошлый раз горой ушел, Косотуром. Его, нечистого духа, не узоришь вовремя — пропали денежки.

Возбуждение растет.

— Сбитень медовый горячий, пьют попы, дьяки и подьячие! — зазывает сочный голос.

— Сычуг с кашей!

— Пряники на сусле!

— Что? Кто там?

— Пестова в прокатной фабрике.

— Пестом, слышь, вот штука-то…

— Планетное гадание, — инвалид японской войны стучит деревяшкой о камни. На плече его попугай с обитым и грязным хвостом. — Ученая дрессированная птица! Гадает и предсказывает: насчет задуманного даст ответ, сбудется ваше дело или нет. Узнай судьбу, сударыня.

— Обманешь.

— Медовуха!

— Пирожки — блины — оладьи…

— Иван Федорович, а, Иван Федорович! — окликает Аксинья.

Человек в кожаной кепке останавливается. Он коренаст, широкие брови и небольшие усы придают лицу спокойную выразительность.

— Афоню не видел, а?

— Нет, Аксинья, не видал, — и пробивается через заслон.

Возле ведра с водкой мелькает вороватый взгляд Афони — пьет прямо из ковша.

Перекрывая многоголосый шум, над площадью взмывает:

Думал, думал, не забреют,
Думал, мать не заревет…

От площади вверх отходит главная улица города — Большая Немецкая. Дома в начале ее тоже большие. Рядом с домом горного начальника немецкая церковь — кирха, напротив здание из красного кирпича — школа второй ступени. За кирхой — дом купца Пролубникова, рядом — гостиничные номера, выше торговые ряды, карусель. Справа, на Ключевской, — кинематограф «Марс», возле — толпа. С афиши смотрит, засунув руки по локоть в карманы, человек с выпученными глазами, в шляпе, похожей на старушечий ночной чепец.

В толпе Иван Федорович увидел своего сына Ваню и позвал:

— А ну, иди сюда.

— Меня за маслом мама послала, — Ванюшка для убедительности показал бутылку из-под постного масла.

— Разве его здесь продают? — Иван Федорович постоял в раздумье и сказал: — Ну, идем.

Купили билеты, прошли в зрительный зал. «Буаро — король воров», — так назывался фильм. Шел он семь минут.

— Ну и что? — спросил Иван Федорович, когда вышли на Большую Немецкую.

— Смешно было, — ответил Ванюшка и почувствовал себя вдруг неловко. Отец, конечно, понял, что он хотел проникнуть в зал без билета. Но это уж потом он надумал, а вначале правда шел за маслом в лавку. И дался ему этот король воров. Бегает как заполошный, падает. Смешно, конечно, особенно когда головой стенку проломил.

По пути завернули в книжную лавку. Там книги разные — старые и новые, толстые и тонкие, серые, как пачки газет, и с яркими картинками. Иван Федорович кое-какие брал в руки, разглядывал. Перед глазами мелькали названия, имена: «Труп», «Жадный мужик», Гюго, Жюль Верн, Кирша Данилов. А вот приключения Ната Пинкертона — очень ценилась среди мальчишек, ее хвалил даже Кива Голендер, а он учился уже в техническом училище.

И Ванюшка попросил отца:

— Купи.

— Зачем? Это, брат, что головой сквозь стенку — смешно, а толку мало.

Продавец понимающе глянул на Ипатова-старшего, достал из-под прилавка тоненькую невзрачную книжечку.

— Эту возьму, — Иван Федорович положил книжку внутрь пиджака.

Рассчитались с продавцом и направились дальше по Большой Немецкой вдоль домов, совершенно похожих друг на друга, — здесь жили немецкие мастера, завезенные на завод лет сто назад. Перед домами тротуар из каменных плит, за ним газон и ровный, по линеечке, ряд лип.

Отец купил запрещенную книжку. Таких у Ипатовых хранилось несколько. Лежали они в чулане под ларем, в котором содержались мука, отруби или овес. Ванюшка обнаружил их случайно, когда доставал закатившийся под ларь пятак. Книги эти исчезали куда-то, потом возвращались, или на их месте появлялись новые. Но если взрослые что-то прячут, об этом лучше всего молчать. Знал он также, что за божницей в углу хранилась круглая печать с буквами «РСДРП(б)». Но даже Петьке Шевелеву, даже Витьке Рыжему — друзьям закадычным — ни разу не проговорился Ванюшка.

А жаль все же, что отец не купил Пинкертона. И стоит-то всего двугривенный, хотя, конечно, и его надо где-то взять.

Выше немецких домов стоял заводской госпиталь, а еще выше красная кирпичная школа, в которой Ванюшка проучился уже три года. Совсем высоко — домишки рабочих. Возле школы спустились на Малую Громотушную улицу. Здесь, под номером 44, жили Ипатовы. Дом, шатром крытый, на дорогу — два окна. За домом, внизу, речка Громотуха. Через ворота человек попадал в небольшой двор, куда выходило окно из горницы, и, минуя крыльцо в одну ступеньку, попадал в сени. Из сеней одна дверь вела в чулан, другая — на кухню, где над дверью были полати, посреди русская печь, вплотную к ней — лесенка в три приступки. На печи хорошо было погреться с морозу, послушать сказку бабушки Демьяновны; и дети, бывало, с нетерпением ждали вечернего часа.