Любко Дереш - Намерение!

• Название: Намерение!
• Автор: Любко Дереш
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2012

«Намерение!» – это новый роман Любко Дереша. Он вышел в 2006 году и в Европе был издан огромными тиражами. На русском языке публикуется впервые.

…У простого сельского мальчишки с мультяшным именем Петя Пяточкин внезапно обнаруживается невероятный дар – феноменальная память. Со временем привыкнув к этому дару, он начинает понимать, что дано это ему не просто для забавы, а для… А, собственно, для чего? Для того, чтобы выйти на качественно новый, высший уровень своего существования как личности? Для того, чтобы уметь находиться одновременно в параллельных мирах? Для того, чтобы выбрать собственный путь, который он должен пройти непременно один, и завершить его? Или все же не завершить?..

---

Бабка пошла зарезала курицу и запекла на бутылке, накрыла стол белой скатертью, выставила бутылку «Столичной». Для виду даже бутерброды стала ему готовить «в дорогу». Дед Иван увидел, что к нему теперь относятся совсем иначе, и весь вечер как привязаный ходил за бабкой и выкладывал все, что в душе накипело. До поздней ночи она внимательно слушала деда, потихоньку его подпаивая, и дозналась вот о чем.

Во всем, конечно, был виноват этот авантюрист, Юрко из Киева. Он же ж не мог не видеть, что дедка наш малость того – слабая нервная система, впечатлительная личность, ему волноваться никак нельзя, – а Юрко давай деду о дальних странах рассказывать: о Кубе, о Панаме, да о Коста-Рике.

– А дед же твой, ей-богу, как дитя малое, все бы сказочку слушал и бог знает что себе там представлял. Да еще эти книжечки – сидит, чего-то там по-испански кумекает, а мне ничего не рассказывает, меня аж трясло, что от меня что-то скрывают. Мне, Петрусь, это так было больно, что он меня за человека не держит, думает, коли он прухвесор, так я уж ничего и не пойму. А еще этот самый Юрко разболтал моему Ивану, что они с делегацией летят в Мексику, на целых полтора месяца, и как раз нужен еще один, чтоб по-испански малость петрил. А я-то думала, что со старым такое стряслось: целый месяц не спит нормально, крутится, возится. Думаю, неужто опять его бесы мучают? А он, как подпил, так и рассказал, что не бесы то были – это он волновался, выберут в делегацию его или кого помоложе. Я думаю, дружок его тоже держал кулаки, чтобы деда выбрали. А главное, почему старого моего собирались взять – да потому что старый он, а молодой мог бы удрать, да и фьюить! Ищи потом! – бабка махнула рукой и скривилась. Она выглядела сейчас особенно старой и опечаленной. Что-то у нее болело, когда она все это рассказывала.

Бабка перевела дыхание и продолжила:

– Ну вот, дед это все мне рассказывает и рассказывает. А чтоб ты знал, твой дедка пить никогда не умел, да и не хотел даже, всем его приходилось заставлять. Ну, а тут сам на радостях стал опрокидывать одну за другой, а я ему подливаю да подливаю. От водки язык-то у него и развязался, а я все слушаю себе и только думаю: «Ну-ну, старый, погоди ж ты…» И тут он мне, знаешь, вдруг говорит, что он на самом деле возвращаться и не собирается. За ним никто следить не будет, а когда все будут уже собираться обратно, он тихонько ночью удерет – ему Юрко обещал помочь. Нет, ты подумай! – бабка аж слюной брызнула, так ее эти воспоминания разнервировали. – Он – и удрать хочет! А мне что потом делать? Сидеть тут, чтоб с меня люди смеялись? Да то б позор был на весь район! Мол, у старой Галушихи муженек удрал! Еще хуже, чем если б вызнали, какой он придурок. С меня и так-то люди смеялись, что такого мужика ледащего заимела – ни тебе гвоздя в стену не забьет, ни кроля не обдерет. А как выходил в огород с тяпкой, так все село сбегалось посмеяться. Не-ет, думаю, голубчик, не ты тут один прухвесор. У меня тоже, Петрусь, какая-никакая гордость есть.

– А зачем он хотел убежать, дед не говорил?

– Да говорил… Я тоже хотела знать, что ж он там делать собирается. А он давай хихикать, шутить, ну как все пьяные: мол, он там себе молодуху найдет – давай-давай, думаю, уж кто бы там про молодух говорил. И так не хотел мне говорить, ну ни за что! Уж думала, что не выведаю. А потом таки раскололся.

– И что это было?

– Да псих был твой дед, – сказала бабка с неподдельной жалостью. – Чистый псих. Верила, что хоть немного нормальный, а он оказался идиот капитальный. Сказал, что хочет убежать к индейцам жить. Не, ну ты слыхал такое? К индейцам, а?! Учиться у них он будет! Я говорю, да чему ж эти папуасы тебя научить смогут? Но дед уже так набрался, что ничего конкретного ответить не мог. Только что-то про скамеечку какую-то бормотал.

– Что это могло означать?

– А почем же я знаю? То уж, наверно, совсем клепки в башке повылетали. Он сказал, вроде знает, где в том городе, Мехико зовется, скамеечка есть такая, где люди сидят. Знает, мол, где та скамеечка. И вроде к той скамеечке приходит всегда один тип, сам из индейцев. И дед сказал, что он умрет, а найдет ту скамеечку, и будет там сидеть, и не слезет с нее, пока тот индеец не придет, и не возьмет его с собой, и не научит видеть. Представляешь? Шизофреник… Натуральный шизофреник.

– Научит видеть?!

Бабка только рукой махнула и отвернулась. Ее губы дрожали, и пару минут мы просидели молча, пока бабка не взяла себя в руки. Она вытерла краешком платка слезы возле рта и вздохнула:

– Ну и упился твой дедуля, намертво. И я тогда взяла и перенесла своего Иванка в погреб. Кинула ему там перину, подушку, поставила ночной горшок… Воды наготовила, а то ж столько выпил, потом сушняк будет… И те все бутерброды, что ему «на дорогу» нарезала, тоже положила, чтобы было ему что поесть. Ну и лестницу оттуда вытащила, да и закрыла его в том погребе – привалила сверху мешок сахара, потом еще мешок муки притащила, да и пошла спать. А поутру встала на рассвете, приготовила себе поесть-попить, чтоб было под рукой, и села сверху, стала ждать, когда старый протрезвеет, – бабка вновь сделала паузу. – Ну, вот и сидела себе.

– А дед как там, проснулся?

Баба вздохнула еще тяжелее:

– Да уж проснулся. Да как стал звать, просить, чтобы я его выпустила! А я молчу и радуюсь себе потихоньку. Чего он только не говорил мне! Я вот прислушивалась, так то вроде и не дедушка твой говорит, а сам сатана. Стал меня искушать, как Христа в пустыне. А как я не послушалась его, то стал безумствовать и бесноваться. Вроде и вправду черти из него выходили, такое деялось. И плакал, и хохотал, и вопил, а уж ругался – как сапожник! Он думал, что он один такой мудрец. Думал, раз он по-испанскому книжку читает, то я совсем пустое место, и со мною уж как угодно обращаться можно. Так я ему показала Мексику! Чтоб знал, старый пень, как меня перед людьми позорить!.. А тут гляжу – а уже за семь перевалило. Ну, думаю, еще часок для верности посижу, а там уж и выпустить можно. «А шо, старый, – спрашиваю, – помогло тебе, шо ты прухвесор? Ишь, удрать он себе надумал! А я, – говорю, – простая баба безграмотная, тебя перехитрила! Видишь, – говорю ему, – как оно в жизни бывает? И кто теперь хитрее?» Слышу – тихо стало в погребе. Не отзывается. Понял, видать, что не будет ему никакой Мексики. Ну-ну, – думаю, – посердится, да и перестанет. Открываю крышку, спускаю лестницу, глянула на старого – а он лежит на матраце, весь аж зеленый…

Баба замолчала и вытерла слезы. Мы снова какое-то время молчали, каждый в своем настроении.

Что было дальше? Баба перепугалась, взяла деда на руки и перенесла в кровать. Положила под перину и два дня за ним ухаживала, отпаивала чаями, носила в постель еду, но дед чах и слабел. С бабкой он больше ни слова не сказал, ни звука не издал, ни разу на нее даже не глянул. На третий день, где-то в полседьмого, дед страшно вздохнул и умер.

Такая вот быличка про моего деда.

10

Бабка продолжала по вечерам рассказывать мне порциями свою жизнь, но ни одна из историй больше не была такой оглушительной для нее, да и для меня, как та первая. Зрение у бабки резко ухудшилось, сама читать она уже не могла, но в целом выглядела более оживленной. Недаром говорят, что прошлое давит нас – сбрасывая его, мы молодеем.

Полдник я проводил возле бабки, попивая с ней чай и читая вслух Мирче Элиаде. На сон зачитывал ей «Тибетскую книгу мертвых». Бабка жаловалась, что «ничего не понимает». Она плакала, чтоб я читал ей Евангелие. Я же пояснил, что со Святым Писанием она в целом уже знакома, а про «Тибетскую книгу мертвых» впервые слышит, хотя это экземпляр из библиотеки профессора Галушки, бардо ему тходолом . А человек перед лицом смерти, продолжал я, который знает про две версии потустороннего, имеет вдвое больше шансов умереть удачно (назовем это так), чем человек, зашоренный только одной. Ибо никто из живых не знает наверняка, что там, после смерти.

Бабка возразила, что Бог знает. Я ей на то: знает, да не скажет. А ждет, чтобы мы сами все увидели.

Бабка задумалась. И тут неожиданно спросила, что, на мой взгляд, наступает после смерти. Малость поразмыслив, я ответил, как считал: «Думаю, после смерти наступает смерть».

Глава V Жить значит умирать. Фуги и трансы

1

В бабушкиной хате я обитал в угловой северной комнате. Она была пустая, белая и пахла сухой луковой шелухой. Пол в комнате нелакированный – длинные сухие доски. Плинтусов тоже не было. Когда-то тут хранились мешки с крупами, на крупинки которых я наступал босой ногой, занимаясь кунг-фу.

Хотя в кабинете моего деда было канапе, я решил поселиться там, где до меня не жил еще никто. Я обнаружил, что спартанский стиль жизни делает меня дисциплинированным. А дисциплина делает меня спокойным и сильным.

Выбеленные стены, трехстворчатое окно без карниза (ни штор, ни занавесок), расстеленный вдоль стены спальник идеально соответствовали моим эстетическим запросам.