Петя Шнякин - Записки из сабвея, или Главный Человек моей жизни

• Название: Записки из сабвея, или Главный Человек моей жизни
• Автор: Петя Шнякин
• Жанр: Русское современное
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-4219-000

Попроси меня охарактеризовать автора одним словом, и я без колебаний выдам: бесхитростный. Многим подобная оценка покажется чуть ли не унизительной, но это совсем не так. Между здоровой простотой и беспомощностью лежит дистанция огромного размера.

Петя Шнякин совершенно ясен. В этом его несомненное достоинство. Он не преумножает сущности без нужды, язык Шнякина универсален, манера изложения доходчива, а проблематика житейская, общая для всех.

Да, до этих записок был Тургенев, был Довлатов, ехал с Курского вокзала взлохмаченный Богом Веничка. Вся русская литература выросла из маленького человека, выпавшего в мир из шинели. И явление Пети Шнякина, – не явление командора видавшего виды сластолюбцу читателю. Пафоса нет. Но явление это глубоко закономерно.

Буду краток в перечислении характерных черт творчества Шнякина. Он пишет доступным языком всем понятные вещи. Подача классически проста, натура глубоко индивидуальна. Каждый узнаёт в нём частицу себя, и всякий сочувствует и сопереживает лирическому герою. Герой этот и впрямь лиричен, несмотря на пьяную слабость и грубоватую временами речь.

“Не мы такие – жизнь такая”, – соглашается герой с другим популярным героем, но в отличии от того не столь задорен, да и поумней будет в силу опыта.

Думаю, что нет смысла углубляться в словоблудие, автор этого не одобрит. Я бы советовал всем прочитать эту книгу, на что сам искренне надеюсь.

Антон Чижов

---

Четыре часа на улице, четыре – в караульном помещении, где было тепло, сытно и даже стоял цветной телевизор «Рубин». Сутки служишь – трое дома. Что мне не нравилось там – это множество тараканов, тупые разговоры некоторых вохряков и вонь их портянок, когда они разувались, готовясь отойти ко сну.

В первый день, вернувшись с поста в час ночи и унюхав запах ног и пота, я под храп сослуживцев лёг на шконку, с омерзением положил голову на кусок засаленного поролона, заменяющий подушку, и накрылся всё тем же тулупом. Долго не мог заснуть, всё думал: ну вот и пиздец тебе, Петя, до чего ты докатился! И был не прав. Моя новая служба оказалась началом продвижения наверх, хотя, конечно, произошло это не сразу.

В ВОХРе я нашёл новых друзей, с которыми приучился пить ЭАФ – гидролизный спирт, применяемый при обледенении вертолетов. Но главным его назначением было перманентное потребление внутрь мужским заводским коллективом.

Короче, я вглухую забухал, не появлялся в охране две недели и в конце концов решил снова прилечь в дурдом – психиатрическую клинику им. С.С. Корсакова Первого московского мединститута. Сообщить об этом начальнику ВОХРы я побоялся…

Это была моя четвёртая, и последняя попытка избавиться от пагубной привычки. В психушке многие меня знали – и постоянные обитатели, и медперсонал. Известность свою я приобрёл там во время третьего захода, когда чуть не умер из-за ошибки медсестры – она ввела в вену не прописанную мне аскорбиновую кислоту с другими витаминами, а масляный раствор какого-то лекарственного средства. Минут через пять после вливания я проблевался, потом начался жуткий понос, я посерел лицом и потерял сознание. Как мне потом рассказали, вскоре прибежали врачи и сёстры, в обе руки поставили капельницы, а в различные места моего обессиленного тела воткнули шприцы.

Я лежал и чувствовал, как сердце пытается гонять кровь по обоим кругам кровообращения. Но самый главный насос моей жизни был недостаточно силён для большого круга. Я ощущал лишь, как слабо сжимается сердце и как медленно движется кровь к голове – и вдруг бьёт по мозгам кувалдой изнутри. Было очень больно и страшно. Подружка Марины Галка, большой знаток лекарств от гонореи и трихомоноза, так потом объясняла мое состояние: «Петь, это душа твоя хотела вырваться из тела».

Ни о чем таком я тогда не догадывался, только года через два припомнил момент, когда спрашивал у баб в белых халатах, обступивших мою койку: «Что вы плачете, я же не умер?!» Они не отвечали, только печально глядели куда-то сквозь меня. Лишь со временем я въехал, что это душа моя приподнялась над измученным телом и попросила испуганных женщин не волноваться: дескать, время ещё не пришло, всё будет хорошо…

И точно, после экстренной эвакуации в реанимацию больницы № 24 я через три дня пошёл на поправку. Потом отлежал ещё полтора месяца на третьем этаже, потребляя лишь пресную пищу без соли, чтоб, не дай Бог, не спровоцировать новый анафилактический шок, подобный тому, что случился в психушке из-за роковой инъекции. Кстати, главный терапевт Москвы, пожилая такая женщина, через неделю осмотрев меня, откровенно призналась, что ей непонятно, почему я не умер, – давление у меня упало до 30/0…

Но, впрочем, я отвлёкся. Итак, до четвёртой попытки меня и антабусом лечили, и трихополом, и «спираль» в жопу вшивали. Ничего не помогало: год не пью, а затем всё снова. А на этот раз мне даже лекарств не давали: боялись аллергической реакции и хотели как можно скорей от меня избавиться. Лечащий врач по кличке Лысый Череп нагнал пургу, что я учу «шуриков» доставать больничные листы из дурдома. Да, нужно сказать, что в «Корсакове» лежали вместе «алики» (алкаши) и «шурики» (ёбнутые) в пропорции где-то 1:5. «Алики» в прошлом там обслуживались знаменитые – говорили, что моя кровать стояла как раз на том месте, где спал Сергей Есенин, хотя проверить это я, понятное дело, не мог. Знаю точно, что бывали в этом доме скорби актёры Борис Новиков, Спиридонов – «Федька» из «Вечного зова» и Сидор Лютый из «Неуловимых мстителей». Из «шуриков» самым крутым был Геннадий Хазанов, хотя в то время он был совсем не крутой, а просто косил от армии – и правильно делал, а то, попади он в солдаты, из него бы Винокур получился.

Так вот, Лысый Череп на меня наехал и говорит: «Раз ты “шуриков” этому обучаешь (я так и не понял, чему), мы тебя выпишем и больше сюда не положим. Но поскольку ты из-за нас как бы пострадавший, то, так и быть, завтра введём тебе в вену “торпеду” на полгода (от которой, как он пояснил, Высоцкий умер). И видеть тебя здесь больше не хочу!»

Назавтра после обеда вызывает Череп меня в процедурную, ширяет в вену редкий препарат, а потом… ампулу пустую откуда-то достаёт и показывает: вот видишь, французское средство на тебя изводим, больших денег стоит! Иди, говорит, полежи в палате часок и домой отправляйся.

Когда Лысый Череп долбил по вене этим дорогущим лекарством, я почувствовал горячий прилив крови к голове и обрадовался: мне говорили, что «торпеда» при введении должна вызывать подобный эффект. Я, повеселевший, прилёг на кровать. В палате кроме меня никого не было, поскольку по правилам дурдома после обеда все больные должны были прогуливаться по «психодрому» – наружному огороженному двору. Только законченным «шурикам» дозволялось оставаться внутри отделения, и то на лавочках в коридоре, дабы не мешать уборщицам мыть полы.

Ну вот, лежу я себе на койке, довольный такой, а санитарка, сука старая со шваброй, подходит ко мне и орёт:

– Ты чё тут разлёгся, распорядка не знаешь?!

Отвечаю:

– «Торпеду» поставили, лежать мне велели…

– «Торпеду»? А рожа чего не красная?

– А что, красная должна быть?

– А то как же!

Я встал, пошёл в туалет и посмотрел на себя в зеркало. Лицо было белым. Отёки спали, кожа стала гладкой, взгляд – осмысленным. Но это было лицо тридцатилетнего человека без будущего. Ошеломлённый обманом, я побрёл назад, лёг на свою койку, мысленно послав на три буквы старую ведьму, которая, как я сообразил потом, и была моим ангелом-хранителем. Переваривая грустную новость, думал: ну хорошо, туфту забабахали, ну, выпишут через час, а через два снова напьюсь! А сюда уже не примут, да и я больше не хочу!

Господи! Дай мне сил хоть три года не попить, а дальше видно будет! Может, мордовскому главному богу помолиться? Шкай, не имеющий ни начала, ни конца, поднебесный управитель людей, зверей и растений! Запрети духам зла мне водку в стакан наливать, пропадаю я… Шкай, оцю Шкай, верду Шкай, ваны-мыст!..

Прогуляв больше месяца, с волчьей справкой из дурки, я прибыл в кабинет Дроздова. Взволнованный и виноватый, полушёпотом-полухрипом молвил:

– Борис Васильевич, не увольняйте меня по тридцать третьей. Я запил, лечился в больнице. У меня жизнь, может, будет новая, хорошая… Разрешите по собственному уйти… Пожалуйста!

А он мне:

– Так ты, Шнякин, сейчас не пьёшь?

– Не пью, Борис Васильевич.

– А коль не пьёшь, зачем же я увольнять тебя буду? Бери карабин и иди на пост.

Никогда не забуду слов этих! Благодарен я ему по сей день, поверил он в меня, хотя уже не верил никто, думаю, даже моя Маринка.

Работал я хорошо, не опаздывал. Участвовал, рискуя здоровьем, в тушении пожара на моторно-испытательной станции, был назначен инструктором по пожарной безопасности и как-то раз даже давал инструктаж бывшему ёбарю Марины по фамилии Бурмистров.

Отучился два года в Высшей инженерной пожарно-технической школе МВД СССР, что на улице Галушкина, и, случалось, замещал начальника караула. Носил синюю лётную форму: погоны на плечах, а пистолет ТТ – на поясе. Сам раздавал карабины и патроны охранникам, моим подчинённым, – и, как не без подъёбки заметил Витька Артёмов, бывший электрик из Малаховки, служивший у нас в карауле, за короткий срок сумел сделать «головокружительную» карьеру.

Бабы стали на меня поглядывать, с одной я даже согрешил. Звали её Валя, тридцати пяти лет, трудилась она в пятом цехе мастером, а жила недалеко от заводской проходной. Небольшого роста, блондинка, фигуристая, сисястая, что, собственно, и вызвало к ней интерес.

Однажды вечером, в рабочую смену, я отпросился на три часа у начальника караула. Пришёл к блондиночке домой. Она мне чай с тортом подаёт, и водка на столе стоит. Говорю ей, что мне нельзя, а вот ты бы рюмочку пропустила, Валюша, чтоб у нас с тобой всё половчее получилось. Наверное, уже к тому времени Маринка во мне условный рефлекс выработала – лезла трахаться, только выпивши. Пока баба не вмажет, она как бы и не баба для меня – запах спиртного действовал на мой организм возбуждающе.

А хозяйка разозлилась – раз ты не пьёшь, то и я не буду!

Ну и начали мы это дело на сухую. С лифчиками у меня всегда были проблемы – никогда их расстегнуть не мог, не то чтобы красиво, как в кино, а вообще. То ли руки от желания дрожали, то ли они действительно, по определению Марины, были «под хуй заточены». А тут изловчился-таки, снял с Вальки бюстгальтер, и… пышные груди её раскатились почти до пупка, став плоскими и жидкими.