Генрик Сенкевич - Огнем и мечом

• Название: Огнем и мечом
• Автор: Генрик Сенкевич
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-17-066617-1, 978-5-271-30996-0

Самый прославленный роман Генрика Сенкевича, признанный классикой историко-приключенческой литературы, не однажды положенный в основу талантливых и увлекательных фильмов и многосерийных саг…

История смутного времени по-польски.

История жестокого и беспощадного противостояния народов Речи Посполитой – поляков, литовцев, украинцев…

История юного польского дворянина, его великой любви, личностного становления в лихую годину перемен и опасных приключений.

История, в которой реально существовавшие и вымышленные гением Сенкевича персонажи и события переплетены настолько плотно, что различить их не сможет даже самый придирчивый читатель…

---

Чуть заметная улыбка блуждала на потемневшем лице пана Скшетуского, однако рыцарь помалкивал и даже потом ни князю, ни кому другому о смятении пана Заглобы перед битвой не рассказал. Пан же Заглоба отошел с миною столь сердитой, что жолнеры из других хоругвей указывали на него и говорили:

– Вот он, который отличился сегодня более прочих.

Наступила ночь. По обоим берегам реки и пруда зажглись тысячи костров, и дымы столбами поднялись к небесам. Усталые солдаты подкреплялись едою, горелкой или воодушевлялись перед завтрашней битвой, вспоминая события нынешней. Громче остальных распространялся пан Заглоба, похваляясь тем, сколь отличился, и тем, сколько бы еще мог отличиться, если бы конь под ним не упнулся.

– Уж вы, судари, знайте, – говорил он, обращаясь к княжеским офицерам и шляхте из хоругви Тышкевича, – что большие сражения для меня не новость, намахался я уже достаточно и в Мультянах, и в Турцех, а то, что в бой нынче не рвался, так потому, что боялся не неприятеля, – ибо не хватало еще хамья этого бояться! – но собственной горячности, ужасно опасаясь, что чересчур распалюся.

– И распалился же, ваша милость.

– И распалился! Спросите Скшетуского! Как увидел я Вершулла, с конем упавшего, никого, думаю, спрашиваться не стану, поскачу на выручку. Еле-еле товарищи меня сдержали.

– Точно! – сказал пан Скшетуский. – И правда, пришлось вашу милость сдерживать.

– Однако, – прервал Карвич, – где же Вершулл?

– Уже в разъезд поехал, угомону просто не знает.

– Послушайте же, судари мои, – продолжал пан Заглоба, недовольный, что его прервали, – как я знамя это самое захватил…

– Значит, Вершулл не ранен? – снова спросил Карвич.

– …Не первым оно было в жизни моей, но ни одно еще мне с таким трудом не доставалось…

– Не ранен, помят только, – сказал пан Азулевич, татарин, – и воды наглотался – он же в пруд головою упал.

– Тогда удивительно, что рыба не сварилась, – в ярости сказал пан Заглоба. – От такой огненной головы вода закипеть могла.

– Что ни говори, а знаменитый он кавалер!

– Не такой уж знаменитый, если довольно было на него полу-Яна. Тьфу ты, судари мои, слова сказать не даете! Могли бы и у меня тоже поучиться, как вражеские знамена захватывать…

Дальнейший разговор был прерван молоденьким паном Аксаком, подошедшим в этот момент к костру.

– Новости принес я вашим милостям! – сказал он звонким, почти детским голосом.

– Мамка пеленки не постирала, кот молоко слопал, и горшок разбился! – буркнул пан Заглоба.

Однако пан Аксак пропустил мимо ушей намеки на свой отроческий возраст и сказал:

– Полуяна огнем припекают…

– То-то собакам гренки будут! – сразу встрял пан Заглоба.

– …и он дает показания. Переговоры прерваны. Воевода из Брусилова чуть с ума не сходит. Хмель со всем войском идет на помощь Кривоносу.

– Хмель? Ну и что, Хмель! Кто тут вообще про Хмеля думает? Идет Хмель – пиво будет, бочка полушка! Плевать нам на Хмеля! – тараторил пан Заглоба, грозно и горделиво водя очами по присутствующим.

– Идет, значит, Хмель, но Кривонос его ждать не стал, а потому и проиграл…

– Играл дударь, играл – кишки и проиграл…

– Шесть тысяч молодцев уже в Махновке. Ведет их Богун.

– Кто? – вдруг изменившимся голосом спросил Заглоба.

– Богун.

– Не может быть!

– Так Полуян показывает.

– Вот те на! – жалобно воскликнул пан Заглоба. – И скоро они сюда могут быть?

– Через три дня. В любом случае, идучи на битву, спешить они не станут, чтобы коней не загнать.

– Зато я буду спешить, – пробормотал шляхтич. – Ангелы Божьи, спасите меня от этого злодея! Я бы не раздумывая отдал свое захваченное знамя, только бы этот буян по дороге шею себе свернул. Spero[120], мы тут не станем засиживаться. Показали Кривоносу, что умеем, а теперь самое время отдохнуть. Я этого Богуна так ненавижу, что без отвращения слышать его бесовского имени не могу. Вот, называется, приехал! Разве же не мог я в Баре отсидеться? Лихо меня сюда принесло…

– Не тревожься, ваша милость, – шепнул Скшетуский, – стыдно оно! Среди нас ты в безопасности.

– Я в безопасности? Ты, сударь, его не знаешь! Он, быть может, сейчас между кострами к нам ползет. – Здесь пан Заглоба беспокойно огляделся. – На тебя он тоже зуб имеет!

– Дай Боже нам повстречаться! – сказал пан Скшетуский.

– Ежели сие следует полагать милостью Божьей, то я бы предпочел ее не удостоиться. Будучи христианином, я ему все обиды прощу, но при условии, что его за два дня до этого повесят. Я-то ни о чем не тревожусь, но ты, ваша милость, не поверишь, какое небывалое омерзение меня пробирает! Я люблю знать, с кем дело имею: со шляхтичем – так со шляхтичем, с холопом – так с холопом; но это же дьявол во плоти, с которым неизвестно, чего держаться. Отважился я на нешуточную с ним проделку, но какие он глаза сделал, когда я ему башку обматывал, этого я вашей милости описать не берусь и до смертного часа помнить буду. Пускай лихо спит, я его будить не собираюсь. Один раз сошло с рук. Вашей же милости скажу, что ты человек неблагодарный и о сердешной нашей не думаешь…

– Это quo modo?

– Потому что, – продолжал Заглоба, отводя рыцаря от костра, – своему воинскому пылу и отваге потрафляя, воюешь и воюешь, а она там lacrimis[121] всякий день заливается, тщетно респонса ожидая. Другой бы, имея в сердце истинные чувства и к тоске ее сострадание, чего бы только не придумал, чтобы давно меня отправить.

– Значит, ты в Бар возвратиться хочешь?

– Хоть сегодня, потому как мне ее тоже жаль.

Пан Ян глаза печальные к звездам вознес и сказал:

– Не обвиняй же меня, ваша милость, в лукавстве, ибо бог свидетель, что я куска хлеба в рот не беру, телом усталым ко сну не отхожу, о ней прежде не подумав, и уж в сердце моем никто, кроме нее, резиденции прочней иметь не может. А то, что я вашу милость с ответом не отрядил, так это лишь потому, что сам ехать собирался, дабы любови волю дать и, не откладывая долее, браком вековечным с милой соединиться. И нету таких крыл на свете и полета такого нету, каким бы я туда лететь не желал к сердешной моей…

– Отчего ж не летишь?

– Оттого, что перед битвой поступать мне так не пристало. Я солдат и шляхтич, потому и о долге помнить обязан…

– Но теперь-то битва позади, ergo… можем двинуться хоть сейчас…

Пан Ян вздохнул.

– Завтра ударим на Кривоноса…

– Вот этого я, сударь, не понимаю. Побили вы молодого Кривоноса, пришел старый Кривонос; побьете старого Кривоноса, придет молодой этот (не ко сну будь помянут!)… Богун; побьете его, придет Хмельницкий. Что же, черт побери! Если так дальше пойдет, тогда тебе, ваша милость, лучше на одной сворке с паном Подбипяткой ходить; простофиля с целомудрием плюс его милость Скшетуский, summa facit[122]: два простофили и целомудрие. Уймись, сударь, не то, ей-богу, я первый княжну подбивать стану, чтобы она тебе рога наставила; ведь там же пан Енджей Потоцкий, как увидит ее, аж искры из ноздрей сыплет: того и гляди, заржет по-лошажьи. Тьфу, дьявольщина! Ежели бы мне какой сопляк говорил, который в битвах не бывал и репутацию завоевать себе хочет, я бы его понял, но ты-то, ваша милость, крови налакался, что волк, а под Махновкой, как мне рассказывали, прикончил не то дракона какого-то адского, не то людоеда. Juro[123] этим месяцем голубым, что ты, ваша милость, чего-то крутишь или же таково вошел во вкус, что кровь брачному ложу предпочитаешь.

Пан Скшетуский невольно глянул на месяц, плывший по высокому сверкающему небу, точно серебряный кораблик.

– Ошибаешься, сударь, – сказал он, помолчав. – Ни кровью я не упиваюсь, ни репутацию тоже не зарабатываю, а только не пристало мне бросать товарищей в тяжелую минуту, когда хоругвь nemine excepto[124] должна быть. В том честь рыцарская, а это дело святое. Что же войны касательно, она наверняка затянется, ибо слишком уж голытьба из грязи в князи полезла; однако, если на помощь Кривоносу идет Хмельницкий, будет передышка. Или Кривонос нам завтра проиграет, или нет. Если проиграет, то с Божьей помощью надлежащую науку получит, а нам потом следует идти в места поспокойнее, чтобы тоже отдышаться немного. Что ни говори, уже два месяца мы не спим, не едим, только сражаемся да сражаемся день и ночь, крова над головою не имея, всем капризам стихий подвергаясь. Князь – полководец великий, но и благоразумный. Не пойдет он на Хмельницкого, располагая несколькими тысячами против тьмы. Известно мне также, что двинется он на Збараж, там откормится, солдат новых соберет, шляхта со всей Речи Посполитой к нему сойдется – и лишь тогда только мы пойдем на решающее сражение, так что завтра последний трудовой день, а послезавтра уже смогу я с вашей милостью и с легким сердцем в Бар двинуться. И еще скажу я для успокоения твоего, что Богун этот самый никоим образом к завтрему не поспеет и в битве участия не примет, а хоть и примет, я полагаю, что его холопская звезда не только рядом с княжеской, но и рядом с моей, рыцарской, померкнет.